Меньше стресса, принцесса

      Мияшита парк восхищал многообразием форм. Единственное место, в котором извечному спокойствию Тоши уступал азарт. Он соревновался с другими участниками и превосходил их. Мира, как правило, стояла в сторонке и наблюдала за его манёврами; она любила кататься на скейте, но для неё это было скорее несерьёзное увлечение, чем хобби, в котором она бы хотела совершенствоваться. Больше ей нравилось рисовать.       С самодовольным видом она вспомнила, как брызнула краской из баллончика в лицо зазнавшегося футболиста. У неё не было личных счётов с Рином Итоши, но этот поступок — её маленькая прихоть. Наверное, Мире бы стоило держать себя в узде, но она привыкла делать всё, что взбредёт в голову. В конце концов, её выходки не вредили людям.       Но эта выходка не сошла ей с рук.       Когда она подоспела в школу к третьему уроку, Рин поймал её за запястье на перемене и пригрозил суровой расправой. Они вступили в перепалку. Она уверила его, что сообщать директору об этом вовсе необязательно; с горем пополам они договорились.       Мира будет дежурить в классе после уроков, освободив Рину время для тренировок. Она была не в восторге от этого, но делать было нечего. Сама виновата. Угораздило же её попасть в такую ситуацию.       Тоши подтрунивал над ней, а приболевшая Цува наотрез отказалась помогать. «Вот и осталась я одна, — угрюмые мысли дымкой заволокли сознание, — главное — не попасться».       Рин и Мира не были одноклассниками, и это впервые расстроило её: если во время дежурства её увидят в чужом кабинете, то могут возникнуть вопросы, и тогда ей не отвертеться от разбирательств.       Впрочем, на следующей неделе так и случилось, но она не растерялась и соврала, что они с Рином встречаются; мол, так и так, у моего «дорогого Ринусика» матч на носу и ему нужно заниматься как можно больше, а он же гордость нашей школы, вот я и решила ему помочь и бла-бла-бла… Вы против?       Стоило видеть ошарашенные и малость озадаченные лица директора и зама. Они стушевались, задумались и дали добро. Не на законных основаниях, конечно, но правила всегда можно обойти, если у тебя есть деньги, власть и выгода.       У Миры ни денег, ни власти не было, но всегда можно воспользоваться чужими ресурсами, а выгода у неё была одна — позлить Итоши Рина, её маленького гнусного мучителя. Чего ему стоило пропустить её каприз сквозь пальцы? Пусть теперь страдает!       По школе стремительно разнеслись слухи об их отношениях; Рин их не опровергал, потому что это было ниже его достоинства, но такой исход его явно не устраивал. На обеде он позвал её на крышу, подальше от посторонних глаз, и потребовал объяснений. Мира пожала плечами и прикинулась, что не понимает, как так вышло.       Пока Рин отчитывал её, она могла думать только о том, какой он красивый — от неба до земли. Его ресницы были настолько длинными, что вились. Ну что за хорошенькое личико! Несправедливо, что кто-то купается в любви природы, а кого-то она обделяет.       По обычаю, прогуливая первые уроки, Мира сидела на перилах заброшенного здания и дожидалась Тоши. Они вместе должны были сгонять на Шибую и прикупить по мелочи: канцелярию, краску и наведаться в мастерскую знакомого, чтобы проверить колёсики на скейте.       Тоши написал, что опоздает, но погода, похоже, стремительно портилась: тучи сгустились на небосводе. Оплеванное небо с его оплеванными законами.       Мира спряталась под ненадёжной крышей и, когда ударили первые капли, вздрогнула и вышла из-под навеса, ругаясь себе под нос. Она не слишком-то дорожила скейтом, хотя с её финансовым положением стоило бы, поэтому оставила его на заброшке, а сама, обнимая себя холодными руками, побрела в сторону ближайшего магазина — переждать дождь.       Хорошо, что Мира выходила из дома по утрам в коротких шортах, в которых было удобнее кататься; школьная юбка же хранилась в рюкзаке. Да, она мялась, но Мире было всё равно.       В магазине было тусклое и неприветливое освещение, отчего Мира поёжилась. Она бегло осмотрела стеллажи с сырками и подумала, может, украсть что-нибудь. Главное — выглядеть непринужденно. Она напустила на себя беззаботный вид и стала прогуливаться по помещению, рассматривая чипсы, жвачки, печенья и много всякой ерунды.       Но когда она, подловив удачный момент, попыталась спрятать сырок в карман кофты, над её ухом раздалось надменно-заносчивое:       — Ты ещё и воришка. Почему я не удивлен?       Мира вздрогнула, выронила сырок и уставилась на Рина с неприкрытой злостью.       — А ты почему не в школе?       Если взглядом можно раздеть, сожрать с потрохами, то и унизить. Рин посмотрел на Миру, как на умственно отсталую, и она зарделась в неловкости, сковывающей её движения; чтобы как-то отвлечься, она подняла сырок с пола и, неловко перебирая его в ладонях, хотела было положить на место, но Рин забрал его и сунул себе в корзину. Она поняла причину слишком поздно: Рин расплатился на кассе и, выйдя на крыльцо, вручил ей покупку — она всё это время трусцой следовала за ним, потому что не знала, куда себя деть.       — Шпафибо, конефно, — Мира откусила половину сырка разом и чудом не подавилась, — но ты так и не ответил на вопрос.       Рин выдохнул удрученно и, кажется, недюжинным усилием сдержал желание оскорбить её.       — Сегодня сокращённый день, если ты не забыла.       — Безнадёжно забыла, — Мира кивнула на упаковку — сам сырок она уже доела. — Какими заслугами?       — Ты ведь из многодетной семьи? — Она неуверенно кивнула. — Надо помогать слабым и неимущим.       Мира оскорблённо приосанилась.       — Неимущие — не значит слабые, — как ни странно, это ранило её больше всего.       — Опуститься до воровства — слабость, — в тоне Рина не было укора, только бесконечное презрение: если он и жалел её, то не как человека, а как зверушку.       — Легко говорить так, когда ты деньги гребёшь лопатой, а ты попробуй пару дней поголодать, а потом уже рассуждать о том, что правильно и неправильно, о нравственности и воспитании. Когда ты сыт, обут и чист, то это, конечно, запросто.       Рин ничего не ответил, но это молчание не было торжествующим; Рин остался при своём мнении и просто счёл её недостойной дальнейшего продолжения разговора. Рин ушёл, когда закончился дождь, не прощаясь, и Мира почувствовала странную тоску, гложущую сердце.       Она вкратце пересказала Тоши произошедшее и заодно попросила подойти к универмагу. В школу идти пропало всякое желание, и она прогуляла этот день окончательно.       Зато на следующее утро Цува стукнула её по голове скрученной в трубочку тетрадкой и отчитала по самое не хочу. Мира потерла ушибленное место и пожаловалась, что зря пошла в старшую школу; нужно было, окончив среднюю, уйти работать.       «Ага, — ехидно хмыкнула Цува, — и работать, надрываясь и не щадя себя».       «Может быть, — с вызовом кинула Мира, — я бы нашла богатого папика и жила, не зная проблем?»       Цува оценивающе посмотрела на неё — заключение её был неутешающим:       «Чтобы найти папика, нужно посещать светские тусовки и вертеться в высших кругах. А для этого нужна пара сотен приличных шмоток. И грамотная речь, кстати. И желательно высшее образование. Так что сыпались твои планы крахом, дорогуша».       Мира стала усиленно предлагать фантастические в своей наивности альтернативы, и разошлись разгоряченные спором подруги, только когда прозвенел звонок.       После уроков Цува-таки милосердно согласилась помочь с дежурством и пообещала не читать нравоучения только при условии, что Мира возьмётся за голову. Мира вспомнила свою младшую на год сестру Нэо, самую преуспевающую в их семье, и лодыря Коичи, девятнадцатилетнего нахлебника, и испытала чувство жгучей несправедливости.       Даже если она будет хорошо учиться и всюду успевать, мама не смягчится к ней; в их семье, состоящей из пятерых детей, она баловала только самого старшего сына и самого младшего. Хуже всего, что Мира знала причину, но знание правды делало ей только хуже.       Первый муж мамы был подлецом, скрывался от кредиторов, но она любила его страстно, преданно; вышла замуж повторно только из нужды. Мира была первым ребенком от нелюбимого мужчины, поэтому от матушки ей досталось больше всего.       Она сносила побои первые годы своей жизни: в детском садике ей пришлось оправдываться за синяки своей выдуманной неуклюжестью; родители переезжали с места на место, пока мама не устроилась на тяжёлую работу, которая истощала её силы, и в конце дня у неё просто не оставалось энергии, чтобы выплеснуть гнев на ребенка.       Ко второй дочери от нелюбимого брака она была равнодушна, к третьей — Саке — снисходительна, а к последнему даже привязалась, несмотря на то, что он больше прочих походил на покойного отца.       «Папа, почему ты женился на такой злобной женщине? Ты же не мог не знать, какая она на самом деле, слишком проницательным ты был для того», — Мира часто рассуждала об этом, но в итоге всегда приходила к одной мысли: любовь закрывает глаза даже самым проницательным, самым умным людям.       Даже если папа уличал маму в мелочности, гордыни и излишней строгости, которая граничила с жестокостью, то он прощал ей всё за красивые глазки.       «У Тоши и Рина тоже красивые глазки, — Мира приподнялась на локтях, нахмурила брови, — но если бы кто-то из них поднял на меня руку хоть раз, я бы не простила. Нет, даже если бы это была женщина, например, Цува».       А потом Мира вспомнила вчерашние шутливые удары Цувы и, закрыв рот, чтобы не разрыдаться, бесшумно всхлипнула. Она такая лгунья.       Подойдя к окну, она стала рассматривать деревья, уличные автоматы и фонари. Сон не шёл. Зато шёл кое-кто другой, там, в пятидесяти метрах от ее дома.       Мира открыла окно, перегнулась через подоконник и свистнула. Человек обернулся, признал её и, как ей кажется, закатил глаза. Она приветливо помахала рукой, но он проигнорировал её и ускорился.       Мире ничего другого не оставалось, кроме как перелезть через ограду и, осторожно ступая по крыше, спрыгнуть вниз. Второй этаж. Она была предельно осторожна, но стопы болели так, словно в них впились осколки стекла.       Она нагнала Рина, почти давясь воздухом. Он остановился, выгнул бровь, но этот его фирменный взгляд так смешил её, что она нарочито состроила самую что ни на есть беззаботную позу и невинно спросила:       — А ты чего так поздно?       — Возвращаюсь из спортзала, — ответил он нехотя, пристально рассматривая её: на ней была лишь тонкая майка и шорты для сна. Держалась на ногах она уверенно, вроде никаких повреждений, но Рин хмурился так, что его брови едва ли не прорезали переносицу.       — Разве он работает не до девяти?       — Если доплатить, всё и все работают дольше.       — Мажор и манипулятор, — фыркнула Мира, отвернувшись: всё-таки его пристальный взгляд невыносим, у неё краска стрельнула в щёки и поползла вниз, по шее.       Ками! На ней ведь даже лифчика нет. Затвердевшие соски точно просвечивают. Мира стиснула зубы, возненавидела себя: поздно спохватилась. Вот вечно она так: сначала сделает, а потом подумает. Наверное, Рин прав, раз держит её за умственно отсталую.       — Лучше так, чем терпеть неудобства.       — С каких это пор естественный порядок вещей — неудобство? — она хитро прищурилась, стараясь сместить внимание с себя, но Рин оставил её слова без ответа, вместо этого снял с себя спортивку и молча передал ей.       Она не стала препираться, закуталась потеплее, только пожурила:       — Разве тебе не холодно?       — Тебе нужней, — Рин возобновил шаг, и Мира последовала за ним, словно это было в естественном порядке вещей — внутри неё потеплело, когда он замедлился, чтобы она не отставала. Но он нарушил идиллию рокочущим вопросом: — На хрена ты вообще потащилась за мной?       — Мне просто стало интересно, — она пожала плечами, ведь это была сущая правда.       — Больная, — вынес суровый вердикт Рин, и Мира расхохоталась: щёки её совсем сделались пунцовыми.       — Я предпочитаю своевольная.       — Одно и то же.       — Я бы поспорила. Заниматься в спортзале до десяти — тоже безумие.       Рин не стал спорить, а даже если бы поспорил, Мира была уверена в своей правоте: все они немножко рехнулись, ведь на дворе двадцать первый век. В гонке друг с другом и собственным стрессом сложно выйти победителем и ещё сложнее не тронуться умом.       Рин впустил её на порог, и когда она сняла спортивку и развернулась, чтобы уйти, Рин перехватил её за локоть почти испуганно, даже с каким-то отчаянием приказал ей остаться.       — Я постелю тебе на диване.       Мира игриво ухмыльнулась.       — А почему не с тобой? В школе же думают, что мы встречаемся. По-моему, если мы укрепим слухи, это только пойдёт нам на пользу.       Рин посмотрел на неё с осуждением, которое холодило кровь. Мира потрепала его по щеке, но он укусил её палец, и она, ойкнув, отстранилась.       — В детстве у меня был хомяк, и он кусался, когда его пытались погладить. Так вот, ты хуже этого хомяка. Но квартира у тебя хорошая. Я к тебе переезжаю.       Рин сердито повёл плечом, указал ей на ванную, чистое полотенце, зубную щётку и прочие средства гигиены, а сам удалился в свою комнату. Он заперся, и она не видела, что он делал, но свет у него горел до трёх ночи. Наверное, упражнялся. Впрочем, Мира быстро заснула, а на следующее утро вскочила с постели бодрая. Энергия так и лилась из тела. Она была влюблена. Влюблена в жизнь. Давно такого с ней не случалось, и Мира сладко потянулась на диване. Спать на нём было тесно, но удобно, а главное — она чувствовала себя в безопасности.       К ней в комнату часто пробирались Коичи и Саки и устраивали беспорядок. Видя нелюбовь родительницы и зная, что им ничего за это не будет, они пакостили ей ежедневно. Иногда она смеялась с ними, иногда плакала в одиночку. Но Рин был занят только собой. Ему до неё нет никакого дела, и это так прекрасно, что невозможно проснуться с плохим настроением.       Мира сделала зарядку и с неудовольствием отметила журчание желудка. Она была навязчивой не из невежества, а из-за особенности характера; она понимала, что рыться в чужом холодильнике — верх неприличия, поэтому сочла правильным разбудить Рина.       Время на кухонных часах отмеряло половину одиннадцатого, и Мира приоткрыла дверь в спальню Рина — он лежал на футоне, отвернувшись к стене, и Мира на цыпочках прокралась к столу, стала рассматривать конспекты уроков и всякие несущественные безделушки, а потом заприметила календарь. Так, сегодня девятнадцатое сентября, и этот день отмечен красным. Одиннадцать ноль ноль. Возможно, он проспал?       Она склонилась к Рину, заправила за ухо чёлку, закрывающую правый глаз, и залюбовалась им невольно: его лицо во сне было таким невинным, как у ангела. Но он заворочался, и она растормошила его без всякой жалости.       — Ри-ин… давай, вставай…       Он разомкнул веки и уставился на неё с неодобрением. Похоже, первые секунды он не понимал, какого дьявола она здесь забыла, и вообще не узнавал её, а потом клацнул челюстями и откинул её руки с раздражением.       Мира извинилась, что разбудила, и вкратце изложила ситуацию — брови Рина ударились о складки на лбу, так высоко они подскочили, и он принялся поспешно собираться. Закончив сборы, он указал ей пальцем на ванную:       — Умойся, возьми что-нибудь из моих вещей и убирайся на хрен.       А он не слишком-то вежлив с утра. Любопытно, куда он опаздывал? Вообще, Рин Итоши и опоздание — это что-то новенькое; она разузнала у знакомых, что Рин приходит за минуту-две до звонка, так что не было противоречия в том, что недавно она видела его, как ей казалось, опаздывающим. У него всё было рассчитано поминутно.       Мира предположила, что Рин не высыпается, и сделала, как он велел, а после он выставил её за порог и вскоре сам вышел из дома, запретив ей следовать за ним угрозами ада. Самообладание победило любопытство, и Мира, неловко перебирая ногами (штаны Рина свисали с неё и, несмотря на ремень, приходилось поправлять их ежесекундно), доковыляла до дома.       Слава Ками, мать, работающая на фабрике, отсыпалась. Зато младшие братья и сестры резвились во всю. Коичи стал высмеивать её внешний вид и объявил, что расскажет маме, что старшая дочь ночевала не дома и, вероятно, развлекалась с парнем, но Мира проигнорировала его.       Коичи был ровесником Тоши, следовательно, всего на три года старше её, но разница была наглядной: Коичи в девятнадцать жил с мамой и, окончив старшую школу, не пошёл учиться в вуз, вот уже несколько месяцев искал себе работу, но тщетно; Тоши же жил отдельно ещё с шестнадцати и зарабатывал на жизнь соревнованиями по скейтбордингу и фрилансом. Толковый человек найдёт выход из любой затруднительной ситуации, а идиот спасует перед маленькой неудачей.       Так, во всяком случае, рассуждала Мира, открывая холодильник. Она приникла ртом прямо к горлышку бутылки, припоминая случай, когда Рин обозвал её воришкой. В сущности, она совершала мелкие кражи ради веселья, а не пропитания. Прокормить, кроме себя, пятерых детей было непросто. Мама, пусть и не была лучшим родителям, надрывалась на работе и делала всё, что в её силах.       Но Мира не умела экономить. Ее отношение к деньгам сложилось в детстве, а папа её баловал, покупал ей практически всё, что она хотела; вот Мира и вообразила, что мир устроен донельзя просто: нужно просто чего-то захотеть, и тебе это преподнесут на золотом блюдечке.       Подсознательно это мировоззрение сохранилось, и Мира до сих пор сорила деньгами, куда ни попади. Тоши частенько угощал её обедами, и это благоприятно сказывалось на её финансах, но нельзя вечно жить при поддержке Тоши, а он, гад, был не против помочь.       Он вообще частенько выручал Миру, за что она была ему благодарна. Истинный друг познаётся в беде, и Тоши не раз доказывал, что она дорога ему.       А Цува… Цува — это другое. Она была подругой, с которой они больше болтали обо всём и ни о чём в школе, редко встречаясь за её пределами.       Цува была требовательной и к себе, и к окружающим; у неё была своя строгая система морали, и она ценила в людях самостоятельность и независимость. Она частенько корила Миру за то, что та не работает.       А Мира пыталась, честно. Она и официанткой была, и кассиршей, и даже уборщицей, только всю вырученную зарплату растрачивала за три-четыре дня на всякие пустяки.       Ей было так обидно, что она предпочла не заводить денег в общем. Почва под её ногами была рыхлой и зябкой, равновесие Миры на житейском поприще — неустойчивым.       Она устало потерла глаза и села за уроки. Были предметы, в которых ей необходимо преуспевать из-за строгих учителей, а если говорить о дальнейшем образовании, то она бы предпочла что-то связанное с математикой и физикой.       Ей нравилась точность в цифрах, но она всегда отделяла науку и жизнь.       Выходные Мира провела скучающи, бездельничая и ни с кем не общаясь. Было бы у неё желание, она бы стала затворницей, но этому не суждено было сбыться, ведь наступил понедельник, и она, увы, не прогуливала, потому что первым уроком стояла химия. Обещали контрольную работу, к которой она готовилась, поэтому волнения не было.       Но Рина страшно хотелось расспросить о том, куда он спешил в субботу. На большой перемене Мира смеха ради стала распространять слухи об их отношениях, подкрепляя их выдуманными подробностями. Рин поймал её за этим занятием после уроков и увёл от толпы зевак, грозно нависая сверху.       — Какого чёрта ты вытворяешь?       — Вытворяю что?       — Ты знаешь.       Оставалось диву даваться, как из ноздрей Рина не повалили клубы пара. Мира ущипнула его за бок, но он даже не обратил внимание.       — Ты дурак? Разве ты не понимаешь, что я делаю тебе одолжение?       Рин воздержался от потока ругательств, не без труда подавив бурлящую в нём желчь. Он усмирял заносчивый нрав не ради неё, но ради того, что она девушка — наблюдая за ним в течении двух недель, Мира с удовольствием заметила, что с девушками Рин старается быть более мягким и сговорчивым, чем с парнями; грех не воспользоваться его доброжелательным сексизмом в своих целях.       — Поясни.       — Насколько мне известно — поправь меня, если я ошибаюсь — у тебя нет отбоя от девчонок. Статус отношений — это то, что убережёт тебя от их назойливости. Ты не думал в таком ключе?       — С чего бы мне думать об этом? — Рин отстранился от неё, закрыл глаза, обдумывая её слова, и махнул рукой: — Ладно. Звучит разумно. Я прощу тебе эту дерзость, но только в этот раз.       — Я буквально ночевала у тебя дома. Сомневаюсь, что хоть ещё одна девушка может похвастаться этим. Так что советую проявить ко мне побольше уважения, дорогуша, — она подразнила его на манер Цувы и была такова.       Жизнь законопослушного гражданина — скучная жизнь. Утро четверга для Миры началось с правонарушения: она разбила любимую мамину чашку и торопливо собирала осколки трясущимися руками.       Коичи подтрунивал над ней, чем злил неимоверно, и она несколько раз гаркнула на него, но он успокоился только внешне. «Вечером он мне отомстит», — подумала Мира, кусая внутреннюю сторону щеки: всё, чего ей хотелось — это спокойствия.       Домашняя суета доконала её окончательно. У всего есть предел, и у терпения Миры тоже.       Она поранилась, пока собирала осколки голыми руками, потому что настолько запаниковала, что забыла про щётку и совок напрочь; пальцы её кровоточили, и, сполоснув их холодной водой, она слизала кровь и заклеила ранки пластырем.       Наверное, Мира так любила Рику из-за его схожести с отцом — даже форма ноздрей и ушей идентична. Прежде чем уйти, она обняла мальчика, который сидел перед телевизором, и расцеловала его в обе щёки. Заслонив экран, чтобы привлечь внимание, она обратилась к нему:       — Рику, я пойду погулять с Тоши. Помнишь Тоши? На обратном пути я зайду в магазин и куплю вкусняшки. Что ты хочешь? Может, данго? Или моти?       — А можно вагаси, сестрица?       — Конечно, можно! Что-нибудь ещё?       Рику задумчиво наклонил голову. Он так пристально всмотрелся в её глаза, что ей сделалось некомфортно, и она даже отпрянула, смущённая тайной, которую мог Рику прочитать в её лице.       — Ты какая-то грустная в последнее время… Ты поссорилась с Коичи?       Мира невесело усмехнулась, уперлась руками о колени и встала. «Мы с ним живём в состоянии ссоры».       — Нет, малыш, просто погода хмурая, — Мира взглянула в окно: солнце, заволоченное серыми тучами, нередко влияло на неё, — вот и моё настроение портится.       — Надеюсь, скоро выглянет солнце, и ты будешь радоваться.       — Я тоже, малыш.       Мира потрепала брата по макушке и выскользнула из дома. Она так и не забрала скейт из заброшки — он хранился у заботливого Тоши, который на прошлой неделе побранил её за небрежное обращение.       «Зато, — думала Мира, пересекая пешеходный переход, — я никогда не потеряю баллончики с краской».       Она пополнила запасы, когда они с Тоши ездили на Шибую, и радость переполняла её. Всё-таки хорошо, когда есть чему посвятить смысл своего существования — будь то искусство или семья.       Мира в приподнятом настроении добралась до нелюдимой пристройки: вечером там тусовались торчки, но днём было вполне себе безопасно. Тоши помахал ей в знак приветствия, и она налетела на него, заключив в объятия.       — Как поживает мой скейт?       — Я смазал колёсики, непутёвая ты хозяйка. Теперь скользит как по маслу.       — Ты лучший!       — А то я не в курсе, — Тоши демонстративно закатил глаза, и Мира подивилась мысли, что укусила её комариком: как похож он в этот момент на Рина.       Тоши спросил её о планах, и вместо ответа Мира потрясала наполненным баллончиком. Они решили нарисовать дракона, изображённого Хокусаем; его сердитые глаза беспрестанно напоминали Мире о Рине. Этот самодовольный парень не выходил у неё из головы.       Они не закончили с рисунком, но их уже окликнули. Мира напрягалась и обернулась в ожидании подвоха.       Но это был всего лишь Рин. Её облегчение было настолько заметным, что он расспросил её об этом, а она о том, что он здесь делает. Оказывается, Рин часто приходил на причал, чтобы подумать — это было не то чтобы тайное, но важное место для него.       Они беседовали не как друзья, но как хорошие знакомые; Тоши, не глядя на них, но, прислушиваясь невольно, продолжал рисовать. Он не ревновал, потому что не имел на это ни малейшего права, ведь Мира не принадлежала ему и никогда не будет, но если Итоши Рин причинит ей боль, то ему несдобровать.       Вскоре Мира вернулась к рисованию, а Рин порвался уйти прочь, но Мира обернулась — к ним подъезжала полицейская машина: у неё вылетело из головы, что они патрулировали территорию по утрам.       Хохоча, она потянула Рина за рукав куртки, но он воспротивился, и Мира иронично заметила:       — Ты ведь не хочешь, чтобы тебя посадили на пару суток за мелкое хулиганство?       Пришлось подчиниться ей и улизнуть, как самый настоящий преступник. Отдышавшись, Мира похвалила Рина за то, что он хороший сообщник. Так и разошлись: Мира наведалась в гости к Тоши, а Рин отправился на сборы в школу — сегодня у него уроки начинались с обеда.       — Тебе не нравится Рин? — спросила Мира, осушив залпом стакан с молоком.       Тоши шутливо упрекал её в худосочности и уверял, что ей необходимо питаться молочной продукцией. У него и самого в холодильнике разнообразие сыров и творога, но он был бледнее поганки.       — С чего ты это взяла?       Тоши, как обычно, возился со своей доской — что-то подкручивал, подкрашивал и подпиливал.       — Твой взгляд говорит больше, чем твой язык.       — Запишу это в свой дневник. Такую характеристику мне ещё никто не давал.       — Вести дневник — это так по девчачьи! — воскликнула Мира так, словно хотела его пристыдить; Тоши не изменился в лице, только голос его приобрёл лукавую интонацию:       — Сохнуть по Рину Итоши — это тоже по девчачьи.       — Э-эй, я по нему не сохну!       — Ну вот, ты уже оправдываешься. Что это, если не подтверждение моей правоты?       — Да что угодно! Ты не можешь быть настолько поверхностным, чтобы из-за одной лишь встречи приписать мне такие сильные чувства, как любовь!       — Любовь — сильное чувство? Ты скажи ещё, что в любви мало эгоизма.       Как ребенок, обжегшись, вновь тянется к огню, так и Мира продолжала наседать, понимая, что дальнейший разговор причинит ей только боль.       — Любовь — это противоположность эгоизму.       Тоши помолчал и даже перестал работать; время словно бы замерло, только тикали часы, действуя на расшатанные вдоволь нервы.       — Ты не говорила с Рином на эту тему? — наконец нарушил тишину Тоши и поднял на Миру взгляд, затянутый поволокой тягостных размышлений: какое-то нерешительное колебание в его взгляде зацепило Миру за живое — то ли жалость, то ли опасение угадывалось в нём.       — Нет… Но к чему ты это?       — Мне кажется, он скорее человек моего типа, чем твоего.       — Разве это плохо? Я люблю твой тип.       — Любишь, — смутная улыбка Тоши тоже говорила больше, чем тысячи слов. — В этом и проблема.       Мира спрятала лицо в ладонях. Она не видела проблемы, но не стала докапываться до сути. Когда Тоши говорил загадками, ей всегда делалось не по себе; он подразумевал нечто большее, чем она могла себе представить.