Этюды счастья

Глава 3

Розовый

      Пальцы тонкие, острые.       Лощëный принц Северного королевства. Волосы светлые, почти прозрачные, рот сухонький, губы — ниточка. Глазëнки переливаются ртутным блеском.       Я видела это раньше. Недоженщина в недотеле. Она шаталась на тощих ногах и дышала в лицо ромом. Голос хрипел сквозь пневмонический кашель, царапая уши.       — Звать-то как?       Молчу, потому что имени у меня нет. У меня меня нет. Росту и веса всего ничего. Одной рукой хвать и тащи — тащи, пока не надоест.       — Значит, девочка, ты совсем одна.       Киваю, сжимаю маленькие кулачки, холодно, и пальчики горят ярко-розовым огнëм в белое утро.       — Вот, укутайся. — становлюсь коконом, пушистым грязным коконом, — Я отведу тебя к таким-же. — Она берëт меня на руки, прижимает к груди, и становится совсем хорошо. Тепло, колюче, пряно. — Ты крошечная, и имя твоë тоже будет таким. Теперь ты Аня. Повтори. А-н-я.       — Ая.       — Почти. Когда будут спрашивать имя, так и говори.       — Ты куда вчера пропала?       — Что? — с секунду смотрю на Малькома, не моргая.       — Чего ушла, ничего не сказав?       — Я же сказала тебе, что ухожу.       — Я бы запомнил это.       — Видимо не запомнил.       — Хватит, ёрничать, ты повела себя грубо, — щёки его надуваются, рыба шар не иначе.       — Мальком, я же прямо тебе и сказала, что ухожу, — выдыхаю, — Ты не услышал.       — Сара вон тоже тебя не слышала, — пыхтит парень, сминая глину в руках.       — Таки, я спала, — отвечает она, потягиваясь, — Классическая музыка меня усыпляет.       — Чего? — Мальком почти кричит. — Ты уснула на представлении, на которое нас любезно пригласили господа стипендиаты? Да, что вообще они о нас подумают, банда бескультурных шалопаев из гетто…       — Господин Мальком, не переживайте, среди стипендиатов тоже есть любители вздремнуть в театре, — неожиданно встревает Александр, разводя руки, — И Леди Форджер точно вас предупреждала, я всё слышал.       Ох вот оно, что всё слышал. Неужели?       — Ох вот оно, что… — Мальком сдулся.       — Видимо вы были очень увлечены действием, развернувшимся на сцене, это похвально.       После этих слов юноша просиял, на щёчках загорелся румянец, вмиг выпрямился, и тощая спина показалась крепким стержнем.       — Мальком, а почему тебя вдруг волнует, что подумают стипендиаты? Ты же сам говорил, что они стайка снобов. — Сара, чтоб её, всегда нападает, когда меньше всего этого хочешь.       — Что ты такое говоришь? — вспыхивает бенгальским огнём, и глина плющится под его кулаком.       Александр лишь смеётся, и Сара вторит ему подобно попугаю.       — Господин Фогель, почему вы здесь? — спрашиваю я, и общее веселье обрывается. Александр смотрит на меня как на дурочку.       — Чтобы помочь в подготовке к балу, я же уже говорил, — он жмёт плечами, — Видимо у всех художников проблемы со слухом.       — И в чём же именно вы видите свою помощь? — хмыкаю и задираю голову, чтобы казаться выше. — Вы ведь стипендиат, едва ли захотите мараться в краске.       — Что ж, как раз напротив, я очень люблю рисовать и вызвался добровольцем. Поймите меня правильно, родители строги и не поддерживают мои стремления, поэтому я хватаюсь за любую возможность поработать.       Не верю ни одному слову. Жизнь со шпионом и наёмной убийцей научили меня многому, в первую очередь отличать правду от лжи без чтения мыслей.       — Господин Фогель, вы просто невероятны, — чеканит Сара, улыбаясь. — Не будь злюкой, Аня.       Молчи лучше, ангелочек.       Александр — неправильный, ненастоящий, не может имперское чадо так просто взять и пойти работать, а потому, что Мальком прав: все стипендиаты — снобы. Их мысли лишь о том, как не показаться дурачком или хоть в чём-то уступить. А ещё, они злюки и давят ноги малышне…! А ещё, Александр — извращенец!!!       — Не пыхти, — вновь грохочет Сара, — Давайте лучше распределим работу.       — Абсолютно согласен с вами, леди Сара. — Александр улыбнулся ей, и она сделалась похожей на клубничку, опустила глазоньки и смущённо хихикнула.       — Я, всё-таки, задам ещё один вопрос. Насколько хорошо вы владеете навыком рисования?       — Определённо выше среднего, — вежливая улыбка натянута от уха до уха, — Дайте мне поработать, и вы во всём убедитесь.       — Форджер! — Гремит на весь класс Буше, вышедший из кладовой, — Хватит быть такой заносчивой, я бы не подпустил к такой важной задаче неумёху. Юный господин был утверждён лишь после того как показал свои эскизы. Прекрати ставить мои распоряжения под сомнение.       Мгновение и всякая подозрительность спустилась по стенкам котлована на дно, вновь превратившись в кипящую массу, я кивнула, буркнула: «Извините», и плюхнулась на стул. С лишком увлеклась вчерашним инцидентом и совсем позабыла о том, что в нашем коллективе царит нехватка рук и времени. Каким бы червяком ни был Александр, если уж сам Буше дал добро, то мне стоит разделить личное и рабочее.       Я посмотрела на юношу. Высокий и даже красивый, всё-таки дело было не в освещении. Да такие определённо нравятся девушкам, такой мог понравится и мне. Если бы не чувство тревоги, испытываемое рядом с ним.       Александр тоже посмотрел на меня. На лице застыла ехидная улыбка, подмигнул и отвернулся. Папа говорит, что оппонентов нужно душить потихоньку. Сначала собрать побольше информации, а затем обернуть против них. Мама придерживается тактики: «Проколи пока не прокололи тебя», полагаю, что истина по середине.       Обстановка в мастерской вновь стала сонной. В голове плескался розовый кисель, я откинулась на спинку стула и закрыла глаза.       — Я вас обидел, — почти шептал, усевшись рядом со мной.       — Вы очень догадливы, господин Фогель, — цежу сквозь зубы, надо же, Александр всё-таки рискнул поднять эту тему, хочет доказать свою порядочность? Но кому мне или самому себе?       — Леди Форджер, мне очень стыдно за своё поведение вчера, я распустил руки.       — Раз вы прекрасно понимаете, то почему позволили себе это?       — Я не вижу смысла оправдываться…       — Неужели? — Внутри что-то треснуло. Наглый, убогий мальчишка! — Прошу, не разговаривайте со мной больше, поступите наконец по-человечески.       — Леди Форджер, умоляю простите!       — Не-хо-чу.       — Вы мне очень нравитесь! — визжит он, вскакивая с места.       Я распахнула глаза, сонливость как рукой сняло. Мальком и Сара мгновенно прервали работу и непонимающе посмотрели сначала на меня, а потом на Александра, а потом повторили всю ту же операцию сначала. Александр стыдливо опустил голову, обычно белая кожа горела розовым огнём.       — Простите. Простите. Простите.       — Во дела, — насмешливо присвистнула Сара, — Аня, знаешь, я очень завидую тебе.       — Замолчи! — Мальком пихнул её вбок.       — Я домой. — Не знаю какой реакции от меня все ждали, но я лишь собрала вещи и моментально покинула мастерскую. Оказавшись в коридоре, увидела Бекки, шедшую навстречу.       — О, ты сегодня пораньше освободилась? Здорово! — Она обняла меня. — Что с тобой? Ты вся красная, заболела?       Позади послышались быстрые шаги, его шаги.       — Пошли быстро! — пихаю Бекки вперёд, она кривит лицо.       — Что случилось?       — Леди Форджер, подождите, пожалуйста!       Не оборачиваюсь, лишь продолжаю толкать Бекки, слышу как в груди колотиться сердце, ещё чуть-чуть и совсем оглохну.       — Кто это? — Бекки останавливается и смотрит на Александра, не вижу, но слышу, что он тоже остановился.       — Леди Форджер, пожалуйста, сходите со мной на свидание.       — Чего? — тихо спрашивает Бекки, густые брови поползли вверх.       — Леди Форджер…       — Нет, — всё ещё не оборачиваюсь, смотрю только на Бекки, на её лице расцветает понимающая улыбка. Хорошо тебе, подруженька, не чувствовать того же, что и я. — Господин Фогель, немедленно прекратите, своим поведением вы дискредитируете стипендиатов.       — Прошу…       — Ну хватит ныть, парень, тебе же уже сказали нет. — Бекки берёт меня за руку, — Когда леди отказывает господину, ему следует спокойно это принять и найти другую девушку, или переждать какое-то время и попытать удачу вновь. — Надменный тон преподавательницы этикета, сама Бекки едва ли придерживается тактики «правильного» отказа, но она всегда на моей стороне, поэтому стоит опустить эти ненужные детали. — Пошли, Аня.       Иду рядом с ней по пустому полутёмному коридору, чувствую тепло мягкой руки и начинаю успокаиваться, выдыхаю, да точно, становиться легче.       — Расскажешь, что произошло?       Мысли смешиваются, как краски на палитре, вот только что была чистая жёлтая, а стала болотно-зелёная. Действительно, что это вообще было? Каким образом парень, увидевший меня лишь вчера, решил признаться в чувствах и позвать на свидание? Каким образом нас пустили в театр вместе со стипендиатами? Более того, почему нам вообще позволили сидеть в их ложе и смотреть представление? Полный бред. Столько лет детям эдема вбивали в головы, что стипендиаты недосягаемая вершина состоящая из самых-самых девочек и мальчиков, а на деле соприкоснуться с ними легче чем купить молока.       — Я расскажу в машине, боюсь, что нас услышат.       — Это ты правильно, — кивает подруга.       В машине душно, я распахиваю пальто, пристёгиваюсь, откидываюсь на спинку сиденья и вытягиваю ноги. Рассказ мой был не долгий, но Бекки поразил до глубины души. Она то кивала головой, то распахивала и вновь закрывала круглый рот, попутно хлопая ресницами.       — Божечки! — почти пищит, — Аня, как ты могла так долго молчать?       — Это было вчера, не так уж и долго.       — Почему не позвонила сразу после театра?       — Я хотела рассказать при встрече.       — Да уж… — задумчиво тянет Бекки, — Всё самое интересное происходит, когда меня нет рядом.       — Тебя ничего в этой истории не настораживает? — Поворачиваюсь к ней настолько насколько позволяет ремень.       — Почему должно? Я всегда говорила, что ты очень классная, неудивительно, что это заметил кто-то ещё.       — Да как такое возможно? Мы впервые говорили лишь вчера, минут пять от силы, как тебе может понравиться человек, когда совсем его не знаешь?       — Это ты его не знаешь, а он мог узнать о тебе всё. Может он спрашивал о тебе, или наблюдал из далека…       — Шпионил? — ужасаюсь, и рот открывается широко-широко, как у птенца, хоть внутренности через него смотри.       — Шпионил… — Бекки заразительно хохочет, заправляет волосы за фарфоровые ушки, — Это называется предварительный просмотр потенциального возлюбленного. Ты занималась тем же самым, когда тебе нравился Демиан. Забыла?       Я как раз и шпионила, чтоб его!       — Допустим, но опять-таки, мы нигде не сталкивались, чтобы он мог обратить на меня внимание.       — Господь, дай мне сил! — закатывание больших карих глаз, — Думаешь, я хоть как-то сталкиваюсь со всем этим обозом недолюдей, называющих себя благовоспитанными юношами, чтобы им нравиться? Нет же! — машет рукой перед моим лицом, — Очнись, это не так работает! Мальчики любят глазами, так папа говорит. А ты красивая, так, что уверена господин Александр Фогель — не единственный затаивший симпатию.       Возможно Бекки права и мне стоит немного расслабиться, в конце — концов нет ничего странного в том, чтобы нравиться мальчику, вот, например, Демиану я не нравлюсь совсем и это тоже нормально. Ведь на каждого человека, которому ты не нравишься, должен приходиться тот кому всё в тебе сладко.       — И что мне теперь с этим делать?       — Да ничего, либо откажи, либо прими ухаживания. Всё просто. Он, кстати, симпатичный, я бы выбрала второй вариант.       — Ну уж нет, точно не хочу.       — Ну значит всё.       — Было бы всё просто, если бы он не вызвался работать над декорациями для бала.       — Вот блин, — цокает, — А он так тебе не понравился из-за того, что прикоснулся без спроса?       — Нет… или да… Не знаю, просто рядом с ним некомфортно. — Прислушиваясь к чувствам, не могу найти конкретной причины такой антипатии. Александр кажется вполне нормальным человеком, вот только… Вот только, что? Почему-то внутри всë перекручивается в раздражении, словно кричит: «На Александра у меня аллергия!»       Когда машина остановилась у моего дома, стемнело совсем. На небе переливались серебром звёзды, а на улочках зажглись жёлтые фонари, делая вид, что они и не фонари вовсе, а маленькие солнышки, прирученные людьми.       — С дебютом! — Бекки обнимает меня на прощание.       — Каким ещё дебютом?       — С первым разбитым тобой сердцем.

***

      Как и полагается в школьную пору, дни летели подобно пулям, выпущенным из пистолета. Опасения не подтвердились, Александр исчез из студии, словно никогда туда не приходил. Буше что-то пробурчал по этому поводу, но в общем-то быстро забыл. Он уже много раз видел таких учеников, похожих на кошек, приходящих и уходящих в любое время, когда хочется. Сара и Мальком тоже позабыли об несостоявшемся художнике из имперского класса, и работа наша продолжилась насыщенно да лихо.             Близился конец января, с каждым днём мы всё дольше засиживались в мастерской, Бекки не могла так долго ждать, поэтому домой я возвращалась в темноте на кряхтящем автобусе, и нужно сказать, находила в этом романтику. Почти пустота, в такое время домой возвращались только заядлые работяги, стёкла запутавшиеся в узорах инея, когда-то в приюте пьяная нянька читала жуткую сказку про старика, воровавшего детей во время заморозков. После этого чтива вся малышня держалась от окон и входных дверей подальше. А теперь я сижу, прислонившись к холодному стеклу, по голове бьёт гудение древнего мотора, и хорошо мне потому, что я больше не там.       — Когда твой график станет посвободнее? Нам нужно встретиться, хочу спланировать приём к своему дню рождения.       Мы сидим в столовой, Бекки уплетает круассан, запивает его ароматнейшим кофе, а у меня трещит голова. Тело не выдерживает, ночная зубрёжка давала о себе знать с каждым днём всё сильнее.       — Ань, ты спишь?       — Почти.       — Бедненькая, — проводит рукой по моей щеке, — Я куплю тебе сладенького, взбодришься хоть чуток.       — Не поможет, завтра суббота, посплю подольше, — укладываюсь головой на стол, его поверхность казалась как никогда мягкой.       — А давай ко мне на ночёвку?       — Не выйдет, у родителей годовщина.       — Да чтоб его, совсем забыла! Мне катастрофически мало тебя, скорее бы каникулы.       — Угу, — протянула я сонно. — Скорее бы, — глаза закрываются и становится тихо, то ли сон, то ли явь, но сквозь недолгую тишину прорываются чужие мысли. Так происходит всегда стоит мне едва потерять контроль над собой. А может красный? Собаку стричь нужно. Опять геометрию завалила. Прочитать быстренько что ли? Нужно купить новые туфли. Мама будет разочарована. Снова донит получил! Чёрт! Чёрт! Чёрт! А кофе невкусный. Интересно она согласиться? В общежитии холодно стало, кто-то окна постоянно открывает. Чёрт! Чёрт! Чёрт! Я ненавижу… Жёлтый цвет ей не идёт. Ненавижу… Волосы ужасные. Я ненавижу! Куда бы сходить? Я ненавижу Аню Форджер! Чего?       Мгновенно просыпаюсь и осматриваюсь по сторонам, в столовой всё как обычно, все едят и болтают. Вновь пытаюсь уловить чужие мысли. Я нагло нарушаю обещание данное родителям, любопытство, чтоб его, великий грех — любопытство, но люди бы точно жили в пещерах, если бы не были так искушены им. Внимательно рассматриваю каждого ученика, и не замечаю ни одного знакомого лица. Даже Мальком и Сара не пришли на обед. Что это было?       — Что с тобой? — обеспокоенно спрашивает Бекки. — Ты так резко вскочила.       — Показалось, что падаю.       — Пообещай, что ляжешь сегодня пораньше, на тебе лица нет.       — Я могу уснуть уже на естествознании.       — Не настолько рано, к тому же сегодня консультация перед зачётом. Я бы с удовольствием прикрыла твою не разгибающуюся от работы спину, но боюсь, что ты потом опять провалишь аттестацию…       — Беккиии, пожалуйста, только не это, — закрываю уши руками и жмурюсь, как оглушенная.       — Пошли уже, обед почти закончился.       После занятий мы шли по длинному коридору, полному других учеников. В основном все спешили на факультативы и в школьные клубы. Здесь спутывались все: от малышей первоклассников до выпускников и стипендиатов. Каждый стремился обогнать другого. То подтолкнёт, то сам споткнётся и нелепо махая руками полетит вперёд, на другого торопящегося. Мы с Бекки держались твёрдо, сцепившись руками, уверено шагали вперёд.       — Меня достали факультативы, — цедит она сквозь зубы. Отец обязал её посещать углублённое изучение этикета и иностранные языки, и по словам самой Бекки не нашлось ещё в этом мире занятия неблагодарнее и скучнее. — Вот зачем мне всё это, к чёртовой матери? Для общения с иностранцем всегда можно нанять переводчика, а в вопросах этикета вполне хватает основ, которые мы получаем на общих занятиях.       — Ну не знаю, я даже на этикете среди отстающих. Да и потом разве это плохо знать языки?       — Это очень даже хорошо, Анечка, но только тогда, когда тебе нравится их учить. Вот ты же любишь рисовать, ты бы точно не стала сидеть в этой грязной мастерской если бы не любила.       — Ну тут ты права. А если поговорить с папой и попросить его разрешения заняться чем-то другим?       — Не выйдет, мы договорились, что при таком раскладе он разрешает мне посещать фехтование…       — Леди Форджер! — стальной голос вновь рубит пространство. Мгновенно в коридоре становится очень тихо. Чтоб его. — Подождите пожалуйста!       Понимаю, что остановилась задолго до просьбы, осторожно оборачиваюсь назад, Бекки вторит мне. Александр Фогель. Разумеется. Идёт широким шагом сквозь толпу. Разумеется. Прячет что-то за спиной. Разумеется. Ещё мгновение и юноша останавливается, нависая надо мной. Он был выше головы так на две, но почему-то я не замечала этого раньше. Александр падает на колени. Коридор охает, толпа смотрит на нас выжидая.       — Леди Анна Форджер, — слишком громкое обращение для того, чтобы услышала лишь я одна. Александр говорил не со мной, а с толпой. Внутренности закипели от бешенства. — Я прошу у вас прощения за своё отвратительное поведение. Я позволил себе много лишнего и искренне раскаиваюсь. Примите этот скромный дар в знак примирения. — Из-за широкой спины показался букет розовых гипсофил.       Коридор охнул вновь. Ничего себе. В любви признаётся? Стипендиат красавец. Что за девчонка? Не бери их! Как романтично…       Александр протянул букет.       Изумлённая Бекки ущипнула мою руку.       Трясущиеся пальцы потянулись вперёд без моей воли. Неправда. Мгновение и букет был у меня.       — Вы не обязаны ничего отвечать, — в этот раз Александр говорил намного тише. Но я почти не слушала его. Лишь смотрела вперёд. Глаза в глаза с Демианом Десмондом, насмешливо кривившим лицо.

***

      Чёртов день наконец-то кончился! Ложусь на пол рядом с Бондом, зарываюсь в его белую шерсть и закрываю глаза. Слушаю чужую жизнь людей внизу, сердцебиение старого пса, топот шагов мамы и папы, они готовят ужин, будет курица. Раз за разом прокручиваю в голове эпизод с извинениями Александра. Вспоминаю как везла хрупкий букет через весь город в автобусе, как старуха улыбалась мне, словно говоря: «Дело-то молодое…» Теперь букет стоял в стеклянной вазе в прихожей. В комнате его держать не хотелось, так я словно подтверждала, что Александр крайне личный персонаж. А в прихожей — это всего лишь проходной эпизод.       Бонд тихонечко заскулил, я погладила его по голове. К старости ему всё чаще снились воспоминания о жизни в лаборатории, они были плохими, как и у меня, и в такие моменты тебе больше всего нужно, чтобы кто-то разбудил, прогнал кошмар ласковой рукой, прижал к себе крепко-крепко. Бонд прожил хорошую жизнь, полную любви и заботы, ту, которую он заслужил, после многих лет одиночества и страха.       Вся наша семья была такой, поломанной, истощённой, но мы умели любить друг друга так словно никогда не знали горя и глубокой печали. Я была счастлива, по-настоящему счастлива, и хотела, чтобы это счастье никогда не иссекало.       Усталость быстро взяла власть в свои руки, я задремала. В голове зародилось напряжение. Я увидела сон Бонда.       Торжественный зал Эдема, разгромленный после праздника. Люди в панике бежали на выход, белые шелка платьев развеивались на ветру. Смотрю вверх, под потолком покачивались наши ткани, с искусно выведенными узорами. Бал дебютантов! Иду вперёд сквозь толпу, благо во сне это лишь фантомы. Чёрт! Чёрт! Чёрт!       В центре. Красное на белом. Сижу я, перепачканная кровью, и плачу горько-горько. Глажу кого-то по голове ласково, как мама. Подхожу ближе. Едва дышащий Демиан Десмонд, лихорадочно шепчет что-то белыми губами и плачет… На белом костюме растеклось почти чёрное кровавое пятно. Чёрт! Он крепко вцепился в мою руку.       — Спаси меня… Пожалуйста, спаси меня.