Чилийские мотивы

Настал сентябрь омраченный. Война закончена. Сражен Врагами Сальвадор Альенде.¹ Он пулями изрешечен. Конец войне, но не страданьям. Сантьяго город весь в крови. Путчисты граждан истязали Все от зари и до зари. Перед страной расправил крылья Проклятый дьявольский режим. Сапог, покрытый грязной пылью И кровью. Хунтою вершим Несправедливо суд проклятый. Мучений лагерь «Стадион»² Стал местом гибели когда-то Для граждан, кто попрал закон фальшивых ценностей продажных! Для тех, кто храбр и предан был. Для Чили горький день и страшный Бетон металлом обагрил. Они не пали на колени. Силен в краях тех южный дух. Молчать путчисты всем велели, Но звук пронзил внезапно слух. Запели песни об Альенде Герои яростных знамен. Раздались выстрелы, Упали, найдя конец свой без времен. Ведь времена не выбирают, Достойно пал — со славой жил. В веках живут и погибают, Поправ отравленный режим! Тогда стоял семдесят третий. Двенадцатый осенний день. Но не забыть и чрез столетий Поток кровавых пыток тень. В тот день был арестован Хара³. Повстанец храбрый и певец. Судьбы жестокие удары Сулили медленный конец. Путчист во гневе содрагался. Орал и сквернословил он. Бранясь, он мерзостней казался. Истерики фашисткой тон. Прикладом барда подгоняли Уж пиночетовцы⁴ тогда, А командир их зубы скалил. Фашистов темная орда Приказ услышала кровавый. Прикладом в спину был толчок. Упал с ударом Виктор Хара. Он был на гибель обречен. Да, он предчувствовал страданье, Увидев хунтовский сапог. Лицо руками закрывая, Он принимал свой тяжкий рок. Путчист пинал его во гневе, Стремясь ударить по лицу, В такой исход поэт не верил И улыбался подлецу. А супостат бранился громче! Обсценны дьявола слова, Но бард лежал избитый молча, О прекращеньи не моля. Смотрел спокойным чистым взглядом Он в эти чертовы глаза! Взбешен фашист был, camarada Смотрел в глаза путчиста-пса. За кобуру тот час схватился Фашист, достав свой пистолет И каждый пленный удивился Жестокости, что Пиночет Устроил здесь на стадионе. Вот-вот пристрелят барда! Нет! Путчиста метод изощренней, Но духом все ж силен поэт. Прикладом по лицу удары И по главе, и нету сил. Певец свободы Виктор Хара Пощады все же не просил. Со лба багровыми струями Вниз по лицу стекала кровь. Она и веки застилала. Во гневе диком вновь и вновь Оружье поднимал мучитель. Но стал внезапно утихать. Он бросил взгляд на граждан Чили И на солдат своих орать Он начал чтоб колонну пленных Они вели и в коридор Чтоб вынесли певца немедля, Был хладен на полу бетон. В тюрьме все больше заключеннных. Кто не убит, в крови избит. Об униженьях обреченных Кровавый лагерь говорит. Во гневе палачи душили Истоки пламенных идей И жизни, фатумы крушили. В крови пытали здесь людей. Путчист приблизился к студенту, Что прибыл в Чили из Перу. Кричал ему в лицо военный: — Да ты кубинец, я смотрю! Отсек он ухо перуанцу, В подростка, что сошел с ума Он выстрелил, чилиец сразу От залпа пуль на пол упал. Стучал своими сапогами По полу с лязгом словно фриц Врагов командующий. Звали Солдаты кровопийцу «Принц.»⁵ Вдруг подчиненный на трибуне Запнулся. Враг побагровел, На этот раз жалея пули, Отдал приказ, остервенев, И взял оружье подчиненный Поднял приклад и казнь вершит И умер от ударов пленный, Путчистом на смерть был забит. А песнетворец под охраной Под дулом раненый сидел. Еще годами ране Хара На стадионе этом пел. Сжимая струны, на испанском Под звон он чувства изливал В своей «Молитве землепашца» ⁶ Он миру душу открывал. С главы алея, кровь стекала, Как будто б на главе венец Из терна. В муках Виктор Хара Ждал свой безвременный конец. Ночь жажды, голод адски долгий. Проклятый лагерь страшный сон, Кровоподтеки, переломы И унижений целый сонм. Один из глаз едва ли видел, Плоть поразил электроток, Но жив еще был, хоть и в виде Полуживом встречал он рок. Под вечер слухи: «Столкновенье!» Автобусы пришли тогда. Живых, убитых и в раненьях Уж в лагерь привели сюда. Охрану увели ко входу, Оставлен красный менестрель. Товарищи достали воду, Лицо умыли и теперь Он должен был с надеждой скрыться, Друзья по прежнему верны. В кого бы мог он превратиться Подрезав черные вихры? Свою дал куртку плотник барду. Надежда есть, пусть нет и сил. Нашел знакомого солдата Один соратник, попросил Еды немного, ограничен Уж жизни час, весь мир застыл. Проткнул яйцо два раза спичкой Поэт с улыбкой и испил. «Мы так в Лонкене выпивали Желток яиц.» — промолвил бард. И вспоминать стал Виктор Хара Свою семью сквозь черный ад. Он вспоминал в тот день Альенде, А с ним и гордый свой народ. День болью дикой омраченный. Для устрашенья пулемет Всегда на узников нацелен, Прожекторов слепящий свет. Уснули ночью и не меркла Товарищей надежда, нет! На утро сообщают пленным Что некотрых свобода ждет. Они записки пишут семьям, И Виктор карандаш берет. Но в ней не пишет он посланья Для дочерей и для жены, Он пишет песню. С истязаньем Он не забыл с врагом борьбы. Путчист вернулся с моряками, Что служат хунте. В этот миг Один ударил кулаками Поэта. С ног был Хара сбит. Удары снова и прикладом. Вставал два раза в крови бард. Приказ отдал проклятый варвар, Отправлен узник был в подвал. С ним врач Альенде и Фемиды Служитель, тоже коммунист. Все в крови, в ссадинах избиты, Как и марксистский вокалист. Ему калечил в гневе пальцы Прикладом мерзкий супостат. Играл в рулетку, издевался И застрелил его солдат.⁷ Потом соратников убили. Лежат безжизненны тела. Глаза на век в крови застыли. Путчистом ненависть вела. Он рад был пыткам, словно Ирод, Так словно ад лежал у ног. Стоять за мир мы в целом мире Обязаны, поняв урок. Не забывайте, Виктор Хара От рук фашистких здесь погиб. Умолкла навсегда гитара, Но он в Раю поет свой гимн! Инфаркт сразил уж Пиночета. Наказан Небом ныне он. И скоро песня будет спета, Переступивших чрез закон. «Но наш кулак еще ударит!» — — Строка последнего стиха. Она надежду свету дарит, Победу братства и добра! Не покидает esperanza⁸ И по сей день страны народ. Случится грозная venganza!⁹ Я верю, что она придет.