Поздний май и пробудившееся солнце

Теплый майский вечер заставляет подняться с постели в три утра, закурить на балконе, всматриваясь в алый рассвет. Облака заполняют рыжее небо, но загорающееся после короткого сна солнце не закрывают, позволяя в полной воле возвращаться на свое законное излюбленное место. Май солнце любит, а солнце - май, и Кашин тоже, но и он отчасти тоже солнце, по крайней мере раньше его так называл Илья. Они с ним сами по себе были как май и солнце. Даня сам себе усмехается, выдыхая густой дым в влажный воздух, который уже через пару секунд в воздухе растворяется, когда родное имя боли в наконец-то на время успокоившейся душе не вызывает. Хотя, можно ли назвать спокойствием заполняющую тело пустоту, что в мозг гнилыми кольцами впивается, принужденно заставляя забыть свои проблемы в сигаретном яде и солнечных лучах? Кашин считает, что можно, принимая эту пустоту как наркотик, без которого счастья в мире нет. Раньше счастье было, сейчас же оно лишь далекими воспоминаниями покалывает кончики пальцев, обжигает спину фантомными объятиями и в волосы пальцами длинными едва ощутимо зарывается. Но он же знает, что это лишь ветер пряди рыжие перебирает, но мысли эти старается подальше закинуть, голову лишь больше в раскрытое окно высовывая и глаза глубокие, так любимые раньше, прикрывая, позволяя себе забыться хоть на минутку в этих выдуманных прикосновениях. Сигарета сама по себе уже тлеет, пока хозяин ее снова глаза ясные открывает и на небо смотрит. Слезы уже не вытирает, пусть катятся по веснушчатому, исхудалому и бледному лицу, когда-то в чужих руках улыбкой светившемуся. В каплях этих солнце словно отражается, а ветер мокрые щеки обдувает, словно целуя, но это едва ли походит на живые теплые губы. Даня вновь задумывается о том, чтобы сходить днем за ромашками, просто поставив их в граненый стакан как напоминание об утренней пустоте. Мысли снова вернуться к ожиданию нового пробуждения из часового тревожного сна, но не сейчас, когда сигарета из рук выпадает и летит куда-то вниз. Даня за ней не смотрит, все вглядываясь в небо, будто надеясь увидеть там хотя бы намек на любимое лицо, а в голове лишь собственный насмехающийся голос «такого быть не может». Он и сам это знает, но верить не перестает. Если бы не это чувство, не эти мечты и желания, он бы давно вслед за сигаретой собственной полетел бы, поэтому никогда вниз старается не смотреть, только если ночью по дороге идет или на могиле чужой-родной стоит, сменяя засохшие давно цветы на новые и свежие. Солнце уже высоко, облака разбегаются, словно люди по своим делам, и теперь воспоминания о походе на могилу отдаются тупой и привычной болью в прокуренной груди, словно та по капиллярам горько-густой жидкостью тянется, крови прохода не давая. Руки трясуться снова, и балкон остается наедине с бодрым солнцем и шумом разбуженных светом птиц и людей. Чай с лимоном делит одиночество с Даней, уже готовившемуся снова выходить на яркую улицу. Поздняя весна выдается особенно теплой и ясной. Илье бы понравилось.