Хаганат

«Тому, кто упал в воду, бояться дождя нечего».

«Жестокий век» Исай Калашников

Гасли звёзды. Тьма отступала, чёрные тучи, пролившиеся на степь сильным дождём, рассеивались. Небо на востоке, светлея, окрашивалось в мягкий розовый цвет. Вода в реке, голубая и блестящая, сонно хлюпала. В траве трещали рано проснувшиеся кузнечики, из кустарников за рекой доносились громкие переливы птиц. Погоня за омегой привела Чонгука к подножию Бурхан-Халдун. Солнечные лучи скользили по вершине горы, высветляя лесную зелень, над водой проплывали прозрачные пряди тумана. Во влажном воздухе слышались отголоски ночного дождя. Весь вымокший Чонгук как никогда радовался жаркому степному солнцу. Он подошёл к реке и наклонился, чтобы умыться и смочить горло. Вода была настолько холодной, что от неё начало ломить зубы. Где-то над головой с криком пролетела суетливая сойка. Сидящий за валуном омега вздрогнул и проснулся. Чонгук поморщился — он так старался его не разбудить. Всё то время, пока он преследовал непокорного мальчишку, в голове альфы звенел надрывный голос проклятого тайгыра, который через стук копыт лошадей, лязганье оружия и грохот дождя звал своего жениха. Как он его назвал? Правильно ли услышал его Чонгук? — Тэхён, — чуть слышно выдохнул альфа, выпрямляясь и окидывая омегу пристальным взглядом. Под ресницами Тэхёна залегли тёмные тени, бледная кожа туго обтягивала скулы. Омега явно не привык так долго, не смыкая глаз, скакать верхом. Чонгук достал бурдюк с кумысом и подошёл к нему. — Попей, беглец, — усмехнулся он. Белый воротничок, привязанный к дереву вместе с лошадью, которую Чонгук забрал у брата, громко зафыркал и забил переднем копытом землю. — Поговори мне! — прикрикнул на него альфа. — Смирной конь одинаково везёт и хозяина, и вора! Над травой, далеко впереди, качнулась голова птицы. Чонгук вгляделся в рябой от наполнявшей его влаги воздух. В траве, настороженно оглядываясь, возилось пять дроф. Тяжёлые и грузные, они лениво переваливались с ноги на ногу, выискивая что-то на земле. — Есть хочешь? — спросил Чонгук Тэхёна и, не дожидаясь ответа, достал из саадака лук и стрелы. Приложил к изогнутому древку стрелу и прицелился. Звонко тенькнула тетива, острый наконечник белой вспышкой блеснул на солнце. Самоуверенный выстрел не достиг цели. Стрела со свистом пролетела мимо птиц и врезалась в землю неподалёку от них. Испуганные дрофы завозились и заклокотали. Их грузные тела понеслись в разные стороны, оглушительно хлопая крыльями. Чонгук поморщился, уязвлённый своей неудачей, и кинул быстрый взгляд на омегу. Тот насмешливо сощурил чёрные глаза. Сжав зубы, альфа достал ещё одну стрелу и, прицелившись в особо жирную, подогнувшую свои голенастые ноги и готовящуюся взлететь дрофу, выстрелил. Птица, только-только поднявшая своё грузное тело в воздух, комом рухнула на землю. Широкие крылья зашелестели по траве. Треснула пробившая брюхо стрела. Чонгук, довольный, кивнул сам себе. Он подобрал птицу и, подойдя к омеге, кинул её рядом с ним. — Готовь, — велел альфа. Омега отпихнул от себя мёртвую тушку и вскочил на ноги. — Сам себе готовь! — прошипел он сквозь зубы, и его чёрные, сощуренные от ненависти глаза сверкнули, как два лезвия, на перекошенном злобой лице. — Это омежье дело, — спокойно ответил Чонгук. Тэхён дёрнулся, словно сдерживал себя от порыва наброситься на альфу. Наткнувшись на насмешливый взгляд Чонгука, Тэхён презрительно оскалился и, не проронив больше ни слова, бросился прочь. Бежать он не мог, быстро идти получалось через боль, но он всё равно шёл, прихрамывая на пострадавшую ногу. Чонгук подхватил подстреленную дрофу и последовал за омегой. — Куда ты собрался идти? — От тебя подальше. Чонгук низко рассмеялся. — Да ты рухнешь через два десятка шагов! — попытался возвать к благоразумию альфа. Тэхён проигнорировал его. Чонгук почти физически ощущал, с какой болью омеге даётся каждый шаг. Альфе даже казалось, что он слышит, как Тэхён рвано выдыхает каждый раз, когда пострадавшая нога касается земли. Но Чонгук оказался не прав. Сил в Тэхёне хватило на целых сорок четыре шага, прежде чем он рухнул, словно скошенный колос пшеницы, на землю, и сдавленно, низко завыл. Его ладони, исчерченные красными полосами от поводий, судорожно сжали скудную траву, вонзившись скрюченными пальцами в ещё влажный песок. Чонгук стиснул кулаки, чувствуя, как зверь в его груди зло скребёт когтями беззащитные внутренности. Этот омега готов был зубами вгрызаться в землю, только чтобы избежать участи принадлежать ему. Чонгук обошёл сбито дышащего, завалившегося на бок и приникшего всем телом к прохладной траве омегу. Над его чёрноволосой головой пролетела стрекоза. Она мелькнула своими прозрачными крылышками и села Тэхёну на плечо. Чонгук наклонился, лёгким взмахом ладони сгоняя её. — Ты не сможешь убежать от меня, — альфа протянул руку и коснулся его измазанной в грязи щеки. Тэхён дёрнулся всем телом, в глазах его блеснула почти дикая злоба. — Сгинь! Чонгук оскалился. Ещё никогда ему не доводилось встречать настолько злых и непримиримых омег. В голове мелькнула шальная мысль, что, если бы тайгыру всё-таки удалось довести своего жениха до родного улуса, тот загрыз бы его в первый же год их семейной жизни. Альфа ещё раз окинул маленькую фигурку внимательным взглядом. Ну что ж, раз омега не хочет по-хорошему, Чонгук будет поступать с ним так, как он того заслуживает. Этого ожесточение хватит на них обоих. Он схватил Тэхёна за шиворот и резко поднял его на ноги. Омега поморщился и весь сжался от острой боли, прострелившей лодыжку. Его когда-то красивый свадебный наряд был насквозь мокрым от пролившегося ночью дождя. Красный шёлк потемнел, к нему чернеющими, словно раны, пятнами липла грязь. Тэхён дернулся, попытавшись вырваться. Громко треснула разрывающаяся ткань. Чонгук поудобнее схватил ворот и ещё раз встряхнул омегу, замечая мелькнувший в разрыве медовый изгиб плеча, переходящий в шею и очерченный чуть ниже стрелой ключицы. — Какой выкуп заплатил твоей семье этот тайгыр? — спросил Чонгук, нависая над омегой. Тэхён попытался отступить, но ногу снова свело от острой боли, и он вздрогнул, на секунду зажмурив глаза. Взгляд альфы снова метнулся вниз — Тэхён непроизвольно поднял плечи, отчего над его ключицей появилась неглубокая ямка, в мгновение сделавшая омегу до безумия хрупким. — Я дам в десять раз больше, — голос альфы стал низким, в нём прозвучала опасная хрипотца. — Соглашайся, — велел Чонгук. — Иначе… — Иначе? — зло переспросил омега, резко подаваясь вперёд. От мимолётной хрупкости не осталось и следа. Он напомнил Чонгуку взбешённого корсака, у которого более крупный хищник попытался отобрать его добычу. Альфа так и видел оскал измазанной в крови морды и хвост, бьющий по земле и поднимающий клубы степной пыли. Чонгук оттолкнул от себя Тэхёна, и тот, глухо вскрикнув, упал. Он попытался приподняться на руках, но мокрая трава заскользила под ладонями склизкой кашей. Тэхён опустился спиной на сырую землю и глухо рассмеялся. Чонгук, возвышающийся над ним мрачной тенью, окинул его злым взглядом. — Человек человеку может быть либо врагом, либо другом, — он встал на одно колено, коснувшись пострадавшей лодыжки омеги. Тэхён дёрнул ногой, но Чонгук удержал её, задёргивая полы халата вверх и поднимая широкую штанину. На узкой ступне, над трогательно выпирающей косточкой расплылся огромный багрово-фиолетовый синяк. На ощупь он был горячим. Чонгук надавил на косточку, прощупал выше. Омега под его руками сдавленно зашипел. — Перелома нет, только ушиб, — он одёрнул штанину и поднялся, протягивая руку омеге. Тот проигнорировал его и встал сам. — Другом ты быть не хочешь, врагом — не можешь, — продолжил альфа. — У такого одна участь — он становится рабом. Тэхён кинул на него мрачный взгляд. — Лучше быть рабом, чем твоим омегой. Чонгук почувствовал, как от ярости, вспыхнувшей в его груди, зазвенело в ушах. Он сделал шаг к омеге, охваченный лишь одним желанием — схватить его тонкую шейку и сжимать до тех пор, пока под пальцами не захрустит переломанная гортань. Тэхён смотрел на него и молчал. Омега был ниже альфы на целую голову, тонок в кости и слаб, но глаза — чёрные, бездонные, дикие глаза ясно давали понять — он не склонит головы, и если Чонгук вздумает и дальше принуждать его, то пусть не удивляется, когда однажды ночью почувствует тяжесть холодного лезвия у своего горла. Напряжение между ними сгустило воздух. Грудь Тэхёна тяжело поднималась, с обкусанных губ срывалось громкое дыхание. Чонгук чувствовал, что загнал свою добычу в угол, но почему-то триумф победы не захватывал его естество диким восторгом. Напротив, на спине, под одеждой, липким потом оседал страх и мучащая душу тревога. Инстинкты предупреждали о надвигающейся опасности. Земля под ногами чуть заметно вздрогнула и завибрировала, послышался топот копыт. Чонгук отвёл взгляд от омеги и посмотрел в сторону, откуда слышался звук. Поднимая пыль к ним, галопом мчался всадник. Клубни песка и травы вылетали из-под копыт лошади. Всадник в тёмно-синем, вымокшем почти дочерна халате низко пригнулся, подгоняя скакуна нетерпеливыми криками. Чонгук напрягся, всматриваясь в мелькающую вверх-вниз фигуру. — Намджун, — выдохнул он. Один из верных нукеров Абахай-хана приближался к ним. Да гнал лошадь с такой силой, что тревога, поселившаяся в груди Чонгука, выросла вечным деревом, раскинувшим свои огромные ветви и заполнившим всё его тело. Он сам не заметил, как стал идти навстречу Намджуну. Тэхён, испуганный резкой переменой в настроении альфы, напротив, стал отступать от Чонгука, увеличивая расстояние между ними. Намджун, наконец, поравнялся с ним и, не успев спешиться и поклониться, крикнул: — Татары! Татары напали на наш улус! — Что? — голос Чонгука завибрировал от переполнявших его чувств. Тело налилось тяжестью. Он сделал шаг к Намджуну и с силой вцепившись в воротник его халата, нервно встряхнул нукера. — Что ты сказал? Тэхён замер, внимательно прислушиваясь к их разговору. — Этой ночью на наш улус напали татары, — повторил Намджун. — Абахай-хан отправил меня передать тебе его приказ. — Какой приказ? Говори же! — от дикой хватки Чонгука, ткань халата под пальцами альфы треснула и разошлась по швам. Тэхён покачал головой, коснувшись своего порванного воротника и посочувствовав незнакомому альфе. — Он приказал тебе не возвращаться в улус и скакать к анде вашего отца. — Нет! — Чонгук отшатнулся от него. В глазах его плясала беспомощная ярость. — Я не сбегу! Он кинулся к лошади, но остановился, напоровшись взглядом на замершего в стороне Тэхёна. Омега склонил голову, ожидая, что же Чонгук теперь будет с ним делать. Сейчас Тэхён для него был обузой, но оставлять его здесь, одного, значило отдать омегу татарам. Они оба понимали, что вряд ли прочёсывающее низину у берегов Онона войско пропустит его. — Пойдёшь со мной, — Чонгук снова не спрашивал. Казалось, каждый раз, когда альфа открывал рот, из него вылетали только требования и приказы, но сейчас Тэхён решил не спорить и подчиниться ему. Он не знал этих мест и народов, обитающих у Онона. Родной улус Тэхёна был слишком далеко и омега не был уверен, что смог бы добраться до него, минув татарских воинов. Тэхён коротко кивнул Чонгуку и тот, убедившись, что омега не попытается снова сбежать, двинулся к лошадям, но Намджун преградил ему путь. — Чонгук, ты уже ничего не сможешь сделать. Будь благоразумен, подчинись приказу Абахай-хана. — Подчиниться и сбежать, словно жалкий трус! — Поступить разумно и остаться в живых! — Я не сбегу к кэреитам, — отчеканил Чонгук и, грубо оттолкнув Намджуна в сторону, пошёл к лошади. Тэхён устремился за ним, прихрамывая на одну ногу. — Стой! — крикнул омега. — Остановись же ты, хрен ячий! Чонгук замер и обернулся. От резкого движения полы его халата разлетелись в разные стороны. Тэхён подошёл к нему и хотел что-то сказать, но альфа грубо схватил его за горло и притянул к себе. От боли, прострелившей ногу, у Тэхёна зарябило в глазах. Он резко выдохнул и зажмурился. — Как ты меня назвал? — чеканя каждое слово, спросил Чонгук. Он чуть ослабил хватку на шее омеги, давая тому вдохнуть. Тэхён открыл глаза. В них блестели злые слёзы. — Эй-эй, остынь, — попытался вмешаться Намджун, но Чонгук лишь ошпарил его злым взглядом. — Ты сдохнешь, если не остудишь свою дурную голову, — выдавил из сведённого болью горла Тэхён. Альфа чувствовал, как под его пальцами судорожно бьётся чужой пульс, а по шершавой коже ладони скользит кадык. — Спрячь лошадей, дождись сумерек и иди по лесу на вершине горы. Чонгук опустил Тэхёна и тот тут же согнулся, сильно закашлявшись. Его узкие плечи крупно затряслись, тяжёлые волосы упали вниз, обнажая тонкую шею, на которой ровным рядом выступали косточки позвонков. Зверь в груди Чонгука недовольно заворчал. Всего за несколько часов Чонгук смог превратить Тэхёна из счастливого, довольного жизнью жениха в озлобленного, раненого зверёныша, мечтающего перегрызть горло своему обидчику. На душе стало горько. Чонгук отвернулся от омеги и коротко бросил: — Ты прав, заведём лошадей в лес и оставим там. Сами дождёмся сумерек.

***

Острые языки пламени взвивались вверх к беззвёздному степному небу. Вокруг метались тени тёмных фигур с изогнутыми клинками в руках. Они громко кричали и улюлюкали, их широкополые одеяния развивались чёрными плащами, придавая их фигурам внушительности. Из уцелевшего шатра доносились крики. Тяжёлый полог резко откинулся, и одна из чёрных теней за волосы выволокла на улицу сопротивляющегося омегу. Тень нависла над ним. Омега попытался вырваться, но тень не позволила, с размаху ударив по лицу. Несчастный упал навзничь. Ночную мглу прорезал полный ужаса крик, в ярко-оранжевой вспышке костра блеснуло лезвие клинка. Свист. Удар. И тишина. Полог снова колыхнулся, и из юрты, почёсывая оплывшие бока, вышел Джахан Бэге. Хан татар был невысок, но широкоплеч, с низким покатым лбом, прорезанным ровно посередине рваным красным шрамом. Его косматые чёрные брови двумя жирными гусеницами наползали на глаза, делая их ещё уже. Настроение было паршивое. Лёгкая победа не приносила, как раньше, опьяняющей радости. В груди клубилось что-то холодное и скользкое, мерзкое ощущение чего-то неправильного. Словно он поторопился и совершил ошибку. Разворошил осиное гнездо, а мёда так и не добыл. Джахан Бэге огляделся. Неподалёку от костра рассаживались опьяневшие воины. Некоторые из них достали тонкие цууры. Легкая мелодия, смешиваясь с криками доносящимися из шатра, разлилась по поляне. Начиналось празднование победы.Косматые головы воинов мерно покачивались единой волной, ноги отстукивали в такт музыке. Где-то сбоку слуги оттаскивали в сторону труп непокорного омеги. Один из его воинов тащил к музыкантам другого меркитского омегу и заставлял танцевать. Недалеко от костра тянулась вереница меркитских воинов — их поставили на колени, связали за спиной руки и обнажили грудь. Дальше всего от Джахана Бэге стоял Абахай-хан. Грудь его была изрезана кровавыми рубцами, левый глаз заплыл, окружённый сине-фиолетовой гематомой. Великий хан и славный багатур доживал последние минуты своей жизни. Три нукера, стоящие возле шатра, не заметили его и громко рассмеялись. Джахан Бэге засопел, раздувая ноздри приплюснутого носа. Должны шатёр сторожить, а они ржут, бездельники, и ухом не ведут. Ещё и пьяные небось. Ни почтения, ни уважения. Джахан Бэге подошёл ближе и уже занёс руку, чтобы хорошенько огреть по голове одного из нукеров, как услышал их разговор: — Вот ты хохочешь, Аучу, а над шаманами-то смеяться нельзя. Явится к тебе ночью Белоглазый вестник и утащит с собой в преисподнюю. — Молчи! — закричал на говорившего Аучу, тут же прекратив смеяться. — Да не будет Белоглазый вестник свои старые кости мучать, чтобы за нашим Аучу прийти. Велика честь! — воскликнул третий и, заметив облегчение, промелькнувшее на лице Аучу, тут же добавил. — Он нашлёт на него нечистых духов и демонов — магнусов, чтобы те украли его трусливую душу и сожрали тело. Аучу снова побледнел, а два других нукера громко расхохотались. — Зря смеётесь. — серьёзно сказал Аучу. — Белоглазый вестник и правда оставил на земле одного магнуса. Разве вы не слышали его предсмертное пророчество? — Ты про щенка Есугея? — Именно, — кивнул Аучу. — Если пророчество Белоглазого вестника сбудется, как бы не пришлось нашему хану пожалеть о том, что он сегодня разбил меркитов. Джахан Бэге со свистом втянул воздух. Грудь сдавило, ноги ослабли. За сегодняшний день он не первый раз слышал о щенке Есугей-багатура. Не прошло и суток, а последнее пророчество Белоглазого вестника оббежало пол степи. Среди пленённых воинов и убитых Чонгука не было. Джахан Бэге узнал у Батыя, что мальчишка покинул улус ещё днём, и с тех пор не возвращался. Поговаривали, что он пошёл ловить омегу в степи. От этой новости на широком лице хана татар расплывалась издевательская насмешка — погнался за омегой, потерял улус. Вот ведь потеха. И от этого пересуды о том, что этот щенок мог представлять для него угрозу, становилось ещё оскорбительней. — Что за разговоры? — рявкнул Джахан Бэге. — Только пить да жрать можете. Где Батый? Долго я его ждать буду? — Ему уже было сказано. Он скоро будет, — ответил один из нукеров, склонив голову. — Меньше болтайте! — рявкнул хан. Вдруг от костра донеслись крики. Его воины заголосили, кружась вокруг пленённых меркитов. Хан достал из широкого кармана сушёный корешок и закинул себе в рот. Мятно-травяная горечь расползлась по слизистой, смешиваясь со слюной. Джахан Бэге медленно, переваливаясь с ноги на ногу, подошёл к пленённым войнам. Абахай-хан стоял на коленях, буравя его злым взглядом исподлобья. Одежда пленённого хана почернела от покрывшей её тёмной спёкшейся крови. Джахан Бэге сплюнул на землю у своих ног сгусток коричневой слюны и негромко прохрипел: — Солнце закатилось, хан. Наступила ночь. — Это так, — кивнул Абахай. Он запрокинул голову, вглядываясь в пустое небо. — Не успеет рассеется мгла, а мы уже отойдём в мир духов и увидим родные холмы. Абахай-хан посмотрел сначала на грузного Джахан Бэге, затем повернул голову к своим войнам. — Не теряйте мужества, братья! — громко добавил он. Джахан Бэге махнул рукой и к пленникам тут же подошёл широкоплечий воин. Он обнажил блестящий в свете огня клинок и одним плавным движением отсёк голову самому дальнему от Абахая пленнику. На жёлтый песок хлынула кровь, татары закричали и затопали ногами в знак одобрения. Холодное лезвие снова блеснуло, и ещё один воин с тупым звуком рухнул на землю. Глухая злость сдавила сердце Абахая, но лицо его осталось всё таким же бесстрастным. Жалел он только о том, что отец-небо было наполнено мраком, и он не увидит его родной бескрайне-чистой голубизны. Абахай окинул прощальным взглядом окружающие холмы. Татары снова заулюлюкали. Абахай не оборачивался, чувствуя, как холодящая внутренности смерть приближается к нему, обхватывает скользкими щупальцами грудь, липко мажет по щеке. Ни движением, ни взглядом Абахай не выдавал усиливающийся с каждой секундой страх. Татару понадобилось три удара, чтобы отсечь пятую голову. Когда же она наконец глухо упала на землю, он схватил её за волосы и предъявил соплеменникам. Абахай шёл шестым. Татары ликовали. Джахан Беге щурил и так узкие глаза и часто сплёвывал коричневую слюну. Когда воин навис над Абахай-ханом, тот выпрямил напряжённую спину и бесстрашно посмотрел в даль. В груди что-то запекло и закололо. В темноте он увидел знакомое лицо. Воин поднял клинок, занося его для последнего удара. Бледный от ужаса Чонгук не сдержался и всем телом подался вперёд, словно хотел ворваться прямо в толпу вооружённых татар, но на него сзади всем своим весом навалился тощий мальчишка в рваных красных одеждах. Чонгук упал на землю, так и не увидев, как татарский воин вскидывает руку с зажатой в ней головой его наставника.