Лягушка из мха

Лоскутным, криво сшитым одеялом землю в этих местах укрывал коричнево-зелёный мох. Пружинил под босыми ступнями, колол изредка появляющимися в ковре прутьями. Тощие деревья, больше похожие на слишком твёрдые стебли, подчас цепляли коричневый свитер, и каждый раз, стоило обломить тонкую ветку, идущая перед Романом женщина в белой шубе оборачивалась, смотрела недовольно. Она никогда не произносила и полслова, только иногда цокала языком. Казалось очень важным понять, почему он босой и обута ли женщина, но каждый раз, опуская взгляд, он видел только туман, опережающий их всего на пару шагов. Дорога была долгой, но куда она вела понять никак не выходило. Сколько бы раз он ни видел этот сон, всё начиналось с бесконечной дороги по мшистому полю и заканчивалось ею же. Самым раздражающим было преследующее ощущение кошмара, рождающееся из неизвестности. Роман не любил этот сон, слишком затянутый и бессюжетный. Иногда ему снились погони, перевоплощения, волшебные создания из иных миров, и это было куда интереснее хождений по болоту с незнакомой, да ещё и строгой на вид женщиной. Впрочем, сейчас он бы предпочёл и вовсе остаться без снов – их существование не давало нормально выспаться. Под перезвон новогодней рекламы по телевизору и блеск уличных украшений приближалась первая в его жизни сессия. Из зачётов пугала разве что первая помощь, было страшно растеряться, когда преподаватель начнёт торопить. Сильнее страшил только экзамен по физике, Роме упорно казалось, что он её совершенно не знает. В большой аудитории, пока преподаватель по гистологии проводил перекличку, Рома достал толстую, потрёпанную временем, жёлтую тетрадь. Отчеркнул прошлый день – линия пошла вкось, заняла несколько строк клеток – и торопливо написал: “11 декабря. Снова сон про мох. Никуда не пришли.” – Чернов! Ты у нас вместо елки, что ли, нарядился? – преподаватель отвлёкся от журнала, считая своим долгом подколоть студента, попавшего в немилость ещё с начала года. – Пройти можно? – мрачно спросил Виктор. – Конечно-конечно! Куда мы без тебя, украшение коллектива? По аудитории пробежали смешки. Рома спешно захлопнул жёлтый дневник, убрал его в рюкзак и отодвинулся от края парты, давая место Виктору. Рядом с ним почему-то появлялось то самое чувство из сна: земля переставала быть твёрдой, пружинила, как мох, а находящийся хоть сколько-то в отдалении мир надежно скрывали полосы тумана. И, будто от проникшего каким-то чудом в аудиторию болотного воздуха, по спине пробегали липкие холодные мурашки. Чувство на редкость неприятное, отдалённо похожее на простудную слабость, оттого и раздражает. Но всё же самое сложное – не смотреть на Виктора по ходу лекции. Любопытно, какие у него сегодня серёжки, накрашены ли глаза, надел ли он снова браслеты с шипами. Ещё с начала учебного года Рома понял, что любопытство раздражает одногруппника. Сравнительно долго Виктор, явно ощущавший на себе пристальные взгляды, молчал, но в один день, после гистологии, огрызнулся. Рома уже не помнил, что именно он сказал, зато в памяти хорошо отложилось, как Никита и Маша поспешили влезть в конфликт. Рома всё пытался их разнять, объяснить, что никакой ссоры нет, но замолчали ребята только после замечания проходившего по коридору преподавателя. С тех пор поговорить не выходило. На лекции было тем более не до того. Преподаватель диктовал как всегда быстро, а едва закончив с подтемой называл фамилии и задавал вопросы по лекции. И даже получив от хмурого Виктора верный ответ он только усмехнулся, обратился к Роме и попросил не подсказывать одногруппникам. Рома растерялся, а поймав на себе раздражённый взгляд Виктора и вовсе скис. С каждой такой промашкой росла уверенность, что ситуация никогда не решится хорошо, и это угнетало почти на том же уровне, что и существование экзамена по физике. – Вот сдался он тебе? – Машка сидит на подоконнике, пытается трубочкой проткнуть мембрану на коробке сока. – Просто хочу показать, что не испытываю к нему никакого негатива. Каждому человеку это важно услышать. – Не путай людей и долбоёбов. – Маш, ну нехорошо так говорить. – А с одногруппниками хорошо так общаться? Он творит что в голову придёт, огрызается. Мы ему хоть что-то плохое сделали? Нет, не сделали. Вот и пусть сидит обижается на всех сколько влезет. – Да, вообще ничего плохого, – Рома забирает сок, протыкает мембрану и возвращает одногруппнице. – Только докопались сначала из-за внешности, а потом из-за возраста. – Тебя тоже подкалывали. – Менее вдохновлённо. И надо же понимать, что мне на ваши идиотские шутки плевать, а кому-то… – Всем плевать. Кроме одного конкретного долбоёба. – Что, миротворец никак не успокоится? – Никита встаёт с другой стороны от окна, улыбается. – Я просто думал, – Рома выдыхает сквозь зубы, едва сдерживая раздражение, – что поступлю из своего в болота в Москву, ещё и в мед, а тут все окажутся такими взрослыми, умными. И не будут тратить время на всякую чушь. – Не зря ты, с такими фантазиями, про психиатрию думал. Ребята смеются, а Рома тяжело вздыхает. Иногда приятели вызывали нешуточное раздражение, но влезать в конфликты казалось проигрышной идеей. В конце концов, с Никитой у них были соседние комнаты в общежитиях, а Маша – хорошая подруга старосты, новости об изменениях в расписании передавала быстрее, чем они появлялись в общем чате. Да и о других новостях, если они терялись в спаме одногруппников, лишний раз писала. Выгодное знакомство, если можно так выразиться. Неровным строем четвёртая подгруппа заходит в лабораторный кабинет, рассаживается по одиночным столам с микроскопами. Под едкие торопящие комментарии преподавателя одногруппники поправляют халаты и шапочки. Шуршат тетрадями, ищут нужную, для лабораторных. Забывшие пытаются положить лекционную, но проходящий по рядам преподаватель замечает это. Снимает балл за начавшееся занятие с каждого провинившегося. Проходя мимо Виктора, не ленится заметить, что удивлён нормальной подготовкой с его стороны. Рома, сидящий за соседней партой, снова ощущает душный туман, будто рождающийся из мрачного негодования одногруппника. Лабораторная несложная, но возни много. Зарисовать в альбом и описать в тетради три препарата. Экзамен грозил только в третьем семестре, и, пока что, препараты выдавали подписанными. Рома спешит, хочет уложиться в одну пару, и случайно задевает локтем препарат с клетками эпителия. Сам же вздрагивает, когда стекло звонко ударяется о деревянный пол. – Чернов! Совсем сдурел?! Виктор поднимает голову, растерянно смотрит на преподавателя. Стекло лежит между их рядами. – Это я уронил. Выходит тише нужного, слышит Виктор и пара сидящих рядом одногруппников. Зеваки спешат повернуться. Взгляд Виктора из растерянного превращается в гневный, сидящая впереди Машка прикладывает палец к губам, требуя молчать. Но при виде того, как преподаватель встаёт со своего места и идёт к ним, Рома набирает побольше воздуха в грудь. – Это я уронил, – в этот раз удаётся привлечь внимание. Но Рома избегает взгляда преподавателя, наклоняется, поднимает препарат, рассматривает внимательно. – С угла скололось. Не сильно. Он протягивает стекло преподавателю, радуется, что руки не дрожат. Но под ногами теперь не то что мох, а настоящее вязкое болото. Ещё секунда – утянет с головой. – Осторожнее надо быть, – строго, но без прежнего гнева говорит преподаватель. В следующую секунду он обращается уже ко всем студентам. – Стёкла, с которыми уже закончили, в коробку сдавайте. Рома отдаёт второе стекло, уже едва ли способный сосредоточиться снова утыкается в микроскоп. Мерещится гневный взгляд Виктора, раздражённое лицо Машки. Она была бы рада, свали Рома всю вину на одногруппника. Ведь это проще, легко укладывается в сложившиеся первичные образы. Люди любят всё простое, но некоторые учёные считают, что если человек всегда принимает однотипные решения – у него сокращается количество нейронных связей. Виктор покидает кабинет, едва звенит звонок. Рома задерживается, пока сдаёт кое-как дописанную лабораторную и последнее стекло, а после кидается бегом по широкому коридору. Куда идёт Чернов не загадка – в курилку за углом, как и добрая половина студентов. И сейчас кажется необходимым оказаться там до того, как высыпят студенты со всех этажей – сейчас кажется, что уже не будет другого удобного случая поговорить.