Просто младший брат

Будни «Тайной полиции» не особо отличаются друг от друга. Жесть, которая когда-то сковывала сердце и тело, заставляла трястись от ужаса, а окровавленные руки — дрожать под струей воды, теперь не больше, чем набор галочек в ту-ду-листе. Все эти разборки, допросы, убийства — ничего давно не вызывает эмоций, разве что вспышки активности Сумрака пробуждают азарт от предвкушения интересной охоты. Полицейский Брайар всегда спокоен и умеренно расслаблен, будто всего лишь работает с документами, как сестра. Он усерден, а потому успешен, ведь каждый чертов день напоминает себе, что все — ради Йор. Ради любимой сестрички, которую должен защитить по первому зову, в любой миг имея достаточно сил. Ради слишком любимой и единственной, рядом с которой невозмутимый, мать его, СГБ-шник безнадежно теряет контроль. Он с трудом выкраивает время, чтобы заявиться в гости, конечно же, поздним вечером, конечно же, без предупреждения. Раньше, когда они жили вместе, предупреждать о визите было бы странно. В те светло-мрачные времена именно сестра, тогда еще малолетняя, приходила поздно, а Юрий, как щенок, преданно ждал, не позволяя себе ложиться спать до ее прихода. Однако времена меняются, и сейчас странно — как раз врываться в чужой дом, не сказав заранее, но он до сих пор не может расстаться с прошлым. Самые близкие люди. Одни против всех. Одни — и больше никого. Больше никого и не надо было… Раньше. Все закончилось в момент, когда гребаный Лойд сделал Йор своей Форджер, навсегда стерев фамилию «Брайар» из ее документов, а самого Брайара — из ее жизни. Юрий — феерический долбоеб. Ведь именно он, при каждой возможности созвониться, первым делом спрашивал, есть ли у сестры парень. Оказывается, Йор столько времени думала, что тот навязывает ей банальное «Пора бы уже замуж», но на деле — он просто хотел убедиться, что тогдашняя Брайар все еще никого не нашла. Что она никого и не хочет искать, потому как единственный достойный ее мужчина — это собственный младший братик. Дурак. Дурак, дурак, дурак… Как можно быть таким умным и одновременно беспредельно тупым? Строить из себя образцового брата и разрушать надежду на большее? Впрочем, кто назвал его умным? Босс? Доминик? Нежно любимая сестра? Все они, все, но лишь мнение Йор он готов воспринять за безусловную истину. Даже мнение, что Лойд Форджер — охренеть какой замечательный и идеальный. Супруг, повар, врач — кто, блять, он там еще, мистер «Любовь-на-всю-жизнь»? Красавец писаный? Мастер поцелуев? Бог в постели? Если это — мнение Йор… пусть так и будет. Юрий останавливается, прижимая руку к горячему лицу, тяжело выдыхает, выпуская морозный пар изо рта. С трудом удерживается, чтобы не закурить перед визитом к сестре, ведь вонь сигарет может отвернуть — распрекрасный принц Лойдушка, конечно же, не курит, куда Юрию до него! — затем, проклиная себя и свою больную голову, направляется дальше. Что этот-мать-его-принц может сделать ради тебя, чего бы я не сумел? Если что-то и может, только скажи, сестрица, я обязательно научусь и сделаю лучше. Я дам тебе гораздо больше, чем простой нищий врачик со смазливой мордашкой, с помощью которой, наверняка, затащил в постель дохреллион девушек, а потом, нагулявшись — хотя, скорей всего, нет — развел на свадьбу лучшую из них. Лучшую во всей этой жалкой Вселенной. Юрий заходит в цветочный бутик, подбирая сестре самый роскошный букет. Лойд еще «плавает» в предпочтениях жены, а брат безусловно знает: Йор в восторге от красных роз. И это болезненно точная ассоциация с ней же самой. Насыщенные темно-красные бутоны зачаровывают, но притронуться можно только к стеблю, что усеян острыми шипами. Йор — его личная красная роза, ее великолепие пленит, крепко связывая, а потом медленно и мучительно убивает. Когда сестренка рядом — не обязательно физически, пусть даже в мыслях — сама судьба встает перед ними, загораживая уродливым силуэтом его мечты, ядовито шепча о запрете на чувства, которым, вроде как, не прикажешь. Напоминает, что красота родной сестры — не для Юрия, что он всего лишь любимый, черт возьми, братик, и что ему, его никчемного сердцу достанутся лишь пронзающие насквозь шипы. Это — та безнадежная ситуация, когда слово «любимый» хочется пнуть, смачно плюнув, вдавить в асфальт, растереть грязной подошвой… А потом согнуться в три погибели, подобрать, прижать к груди, моля о прощении, и рыдать от безысходности. Ведь такая любовь — все, что у него есть, все, что когда-либо будет… Все. На большее рассчитывать непозволительно. Его чувства к сестре — чокнутые, извращенные, неправильные, такие, о существовании которых чистая, милая, идеальная Йор не должна даже предположить, даже уловить мельчайший гнусный намек. Юрий вырвал бы волосы на голове от осознания, что таких намеков скопилось уже тысячи тысяч — и, твари, копятся, копятся, едва ли не складываясь в горячее, откровенное признание. Вырвал бы, да высок риск стать уродливее в ее глазах. Йор, в общем-то, единственная, кто до сих пор в душе не чает, как низко он пал. Даже глупый Лойдовский прицеп всегда смотрит на вроде-бы-дядю как на монстра, будто на уровне интуиции чует, что Юрий может — и хочет! — стать помехой их сраной семейной идиллии. Брось его и приемыша, я дам тебе все: деньги, связи, безопасность… Как бы тебе ни было хорошо сейчас, я сделаю лучше. Мы же столько лет были друг другу самыми близкими. Почему ты так просто предпочла мне новую семью? Ответ очевиден. Потому что Юрий не более, чем гребаный младший братик. Он покупает шампанское — знает, что Брайары пить не умеют, но все равно выбирает самое лучшее, достойное губ его сестры, пусть хоть что-то в Форджерском доме будет достойно ее губ. До назначенного места — где-то полчаса. Три минуты, чтоб оказаться у порога дома, в девять раз больше — чтоб решиться позвонить в дверь. Перед фирменным «да, я опять приперся без приглашения» Юрий делает несколько медленных вдохов-выдохов. Каждый визит к ним в гости — туда, где тепло и уютно для Йор, но холодно и чуждо для Юрия, — звено в бесконечной цепочке самопыток, без которых не обойтись. Его сестра — его мир, ее близость — как кислород в эпицентре военных действий. Юрий живет ради Йор и должен продолжать жить, а значит — дышать тем, что есть. Если дражайший супруг не посвятит ей всю жизнь, если не видит в этом смысла, значит, он не достоин даже звать ее по имени. Юрий жмет на звонок, он уже готов вручить сестре букет, который ее поразит. От вновь подступившего волнения сердце колотится быстрее, ноги подкашиваются, он вот-вот упадет — в глазах Йор, когда та снова увидит в нем беспомощного слабого ребенка, о котором все еще нужно заботиться. Не издевайся надо мной, моя единственная любимая женщина, молю тебя, открой поскорей — именно ты, а не кто-то другой. Открывает. Радость вскруживает голову. Да, перед ним Йор. Йор, мать его, Форджер. Радость так же быстро испаряется. Ненавистная фамилия всплывает, как говно, вместе с Лойдушкой на заднем плане. На ней — охуенно красивое платье, и — о господи — как же она прекрасна, пусть и старалась не для него. Йор никогда не оденется так ради своего младшего брата, хоть и без сомнений отдаст за Юрия жизнь. Она всегда прекрасна, но сейчас… Блять. Блять. Блять. — Вы только что были на свидании?! — вырывается громко, на эмоциях. Опять с агрессией. Опять глупо и несдержанно. Именно поэтому здесь все считают его неадекватом, а сестра не так уж сильно и ждет. Где ебаное для-галочковое «привет всем», кретин? — Да, только что вернулись, — совершенно обыденно, с теплой улыбкой отвечает она. Йор настолько привыкла к внезапным выпадам братца-придурка, что уже считает это нормальной реакцией. — И тебе здравствуй, — хмыкает «заднеплановый». Заткнись, урод. На семейном-черт-подери Форджерском столе Юрий замечает букет белых лилий. Скудненький такой, неприметный, дурацкий. По-настоящему любящий ее брат принес куда лучше. Юрий протягивает пышную, щедрую россыпь цветов — сколько там роз, сорок семь? — даже с некоторым самодовольством. — Ой, спасибо большое, — сестра тронута, но совсем чуть-чуть. Почему же не замечает, как никудышный принц Лойдушка облажался по сравнению с любимым и единственным братом? Юрий одержал сокрушительную победу в конкурсе на знание ее предпочтений… а потому знает, что Йор предпочтет не его. Кажется, она собирается положить прекрасные розы рядом с блеклым позорищем своего супруга. Брайар опять злится, бормочет мысленно что-то про «держись, СГБ-шник», но держаться не получается. Опять грубым и спешным шагом доходит до дивана, по-хозяйки развалившись, исподлобья глядя на Лойда, мол, выйди уже из себя, я ведь откровенно наглею, покажи Йор, каким можешь быть мужланом, или ты просто жалкий терпила? Просто жалкий. Не Лойд, а Юрий. Этот-простигосподи-принц даже бровью не повёл. Ему искренне похуй. Юрий открывает шампанское, конечно же, без предупреждения. — Ну, как свидание? — нервно спрашивает «для-галочковый» нормальный вопрос. Йор с улыбкой присаживается, ее облегающее платье, обтягивая, еще сильнее подчеркивает идеальную фигуру. — Замечательно, как всегда, — отвечает та, зачем-то прибавляя: — Лойд знает толк в свиданиях! Ты уж прости, ужина нет, мы были в ресторане и наелись… Лойд-знает-толк-в-свиданиях-ты-уж-прости. Нет, это не может быть замаскированным ударом под дых. Ебаный рот. Идеальный супруг-урод приобнимает ее за плечи. Блять, еще и декольте такое глубокое… — Ты почему так развратно одеваешься, Йор? — вспыхивает Юрий, отчитывая вроде как сестру, но больше — себя, ведь стыд от мыслей, которые вызывает ее одеяние, сжигает заживо. — Ты замужняя женщина, знаешь, как на тебя могут смотреть всякие пьяные мужики за соседними столиками?! — Эм… ну… — Йор теряется, на ее щеках легкий румянец. Краснеет, потому что стыдно за брата перед своим обожаемым Лойдусиком? Конечно, ничего она не знает. Йор настолько прекрасна, насколько наивна. Эти гнусные мужики будут кидать слюнявые взгляды на ее прелестные изгибы, пожирать глазами полную, упругую грудь, искушенно взирать на молнию на спине… Лойд уже «гостеприимно» расставил высокие, тонкие бокалы — да нахер нужен этот цирк дешевой интеллигентности, я догадываюсь, что и как ты делаешь с ней наедине. Юрий с жадностью наполняет свой и только свой бокал, затем залпом осушает, словно шот виски. Он совсем не хочет, но уже представляет, что может быть в омерзительных мыслях тех мужиков. Соблазн потянуть за маленький замочек, сняв одеяние — ведь чем прекраснее платье, тем безумнее желание добраться до того, что под ним… Грязные свиньи не имеют права даже мечтать о таком, а потому полицейский Брайар без угрызений совести вышибет им мозги и выколет глаза, если посмеют нарушить этот негласный закон. Он снова наполняет бокал, снова только свой, снова выпивает залпом. Голова кружится, очевидно, что пьян, и воспаленный мозг услужливо подкидывает новые картины, раззадоривающие его гнев. Гнев оттого, что все эти отродья могут себе нафантазировать, представляя себя кем-то достойным ее бесценных чувств. Как в своих низменных сценах раздевают ее догола, осмеливаются сжать ее грудь, касаются твердых сосков. Как обхватывают один из них между пальцами, а второй, наклонившись, ласкают кончиком языка, то слегка прикусывая, то обводя ареолу, стараясь нежно, грубо, как угодно, лишь бы ей хоть чуть-чуть, но понравилось. Услышав из ее прекрасных уст напряженный вздох, принимают его за наслаждение от происходящего, и продолжают играть с сосками, возбуждая еще больше — и ее, и себя. Она закусывает губу, ее вздохи становятся более звучными, более страстными, более сносящими крышу этим ублюдкам, чей язык, скользнув по ложбинке меж грудей, спускается ниже, оставляя мокрый след вдоль линии мышцы пресса, заставляя её тело покрываться мурашками, а саму Йор — шептать еле слышно что-то о предвкушении большего... Лицо Юрия заливается краской до кончиков ушей, оно, как и тело, горит, на лбу выступают испарины пота. Вот до какого состояния доводит удушающая ненависть к подобным моральным уродам! Уродам, которые в своих жалких несбыточных грезах поглаживают ее талию, плавно переходя к бедрам, полностью опускаются перед ней на колени, как перед Богиней, — впрочем, уберем глупое «как» — и ощущают себя самыми счастливыми на планете, когда тонкая, нежная, но крепкая рука гладит по голове. Жадный, до омерзения вожделеющий взгляд направлен на то, что они вообще не должны видеть. Но они видят и беспринципно распускают руки, вернее, пальцы, когда дотрагиваются до ее интимного места и нежно поглаживают, чувствуя жар и влагу меж ее ног. Свои стоны сестренка уже не может сдержать, они переходят на крик. Милая сестричка, желающая и оттого еще сильнее желанная, чувствует наслаждение. И смысл их жалкой жизни в момент сводится лишь к тому, чтоб под их пальцами Йор стала еще более мокрой, и они сделают абсолютно все, что она попросит, потребует, прикажет. Перед глазами черные пятна, голова идет кругом, Юрий куда-то падает, наверное, на пол, подниматься нет сил, хочется распластаться и поскорей отрубиться. Он закрывает глаза, но жажда крови не даст так просто уснуть. Ему невыносимо смешно от того, насколько их желания невозможны, насколько они неприемлемы в отношении такой, как его сестра. Смешно — и одновременно так трясет от злости. Отстаньте от нее, твари, забудьте! Хотя мысль о том, что ее можно забыть, еще более нелепа. Как бы то ни было, ни один отброс не должен представлять, как Йор хрипящим от крика голосом, со слезами счастья на глазах говорит о том, как ей хорошо, клянется, что он — лучший мужчина в ее жизни, умоляет остаться близ нее навсегда, ведь для нее он — больше, гораздо больше, чем… Хватит. Хватит. Какое право ты, презренный обмудок, имеешь думать о том, что твои грубые пальцы внутри, их неумелые движения могут доставить ей удовольствие? Что она обрадуется, если ты устроишь свою тупую башку меж ее стройных, длинных ног, начнешь ласкать языком там-где-тебе-нельзя, узнаешь ее вкус, о чем, наверное, грезил так долго? Твои фантазии уморительны и никчемны, прекрати, иначе сейчас лопну от смеха! У тебя трясутся руки, долбоеб, заплетается язык, ты разочаруешь ее и вместо возбужденных стонов услышишь лишь язвительный хохот, а потом она пнет тебя так, что ты отлетишь на дно Преисподней, где тебе самое место. Когда мы встретимся там, убожество, я расстреляю тебя на месте, я тайный полицейский, мне никто ничего за это не сделает. Ты задолбал, лови пулю от лучшего борца с беззаконием! Ауч. Вырвать бы им всем языки, а самих — сжечь заживо, как сжигает сейчас Юрия невыносимая злость. Из-за них ему просто так не отмахнуться от развратных картин, смотреть на которые для него под строжайшим запретом. Однако он, сам того не желая, смотрит, почему-то от первого лица, как будто его собственный язык касается самых чувствительных и самых интимных точек тела любимой сестрицы. Он безошибочно подбирает идеальный темп, движения, что особо нравятся, дотрагивается самым кончиком до клитора, лаская его аккуратно, но так, чтобы тело содрогнулось, чтоб всю ее накатило волной неповторимого кайфа — вернее, повторимого лишь с ним, с ее младшим братом. Он готов стараться для нее так долго, как того ей захочется, вожделея, чтобы чудесная мелодия ее стонов закончилась лишь тогда, когда любимая достигнет пика. Дыхание становится тяжким, ему и самому — тяжко: оттого, что он может понять всех ублюдков, что смотрят на сестру так, как не позволено никому. Понять, но не простить. Наверно, твой принц каждую ночь совершает подобное, ебаный мастер в постели. И ты не просто разрешаешь, ты ждешь с придыханием, предвкушая порцию с ума сводящего удовольствия, только потому, черт подери, что это делает именно он. Конечно, ты еще не знаешь, что я могу сделать лучше. Просто дай мне шанс, я научусь вытворять и пальцами, и языком, и всем, чем попросишь, такое, что ни твой сраный супруг, ни кто-либо другой не сможет никогда. Мы столько лет провели вместе, я чувствую и буду чувствовать тебя лучше, чем все они. Я постараюсь, а значит обязательно смогу сделать так, что твой оргазм будет бесконечно ярким и долгим, пульсирующим до кончиков пальцев, и ты забудешь имена всех мужчин на свете, выдыхая страстно, рвано, звучно только мое. Я посвящу свое существование лишь тому, чтоб со мной тебе было больше, чем хорошо, больше, чем охренительно, больше, чем больше-некуда. Просто дай мне шанс доказать, что я — лучший… * * * Юрий продирает глаза, осознавая, что лежит на диване. Голова кружится. Но расплывчатый образ собирается в обеспокоенное лицо сестры. Он же был на полу… Черт. Опять Йор приходится его тащить на себе — в этот раз слишком буквально. Заднеплановый балласт, к счастью, куда-то свалил. Йор наклоняется навстречу брату. — Кажется, ты опять перепил, — с сочувствием говорит сестра. — Можешь переночевать тут. Переночевать. У нее. Юрий еле как поднимается, что Йор, конечно, не одобряет, затем, не удержавшись в обоих смыслах, прижимается к сестре, навязчиво обнимая. Ее горячее дыхание окончательно сносит крышу, уже в тысячный раз «окончательно», хотя можно ли снести то, что раскололось на черепки в роковой день, когда она объявила о замужестве? А вдруг она не говорила целый год, потому что знала, что брат… Нет. — Я люблю тебя, ты даже не знаешь — как, ты — единственная женщина в моей жизни, которую я когда-либо любил и буду любить, — язык заплетается, слова выдают в нем законченного кретина, тело — всем весом наваливается на сестренку, которая, обладая невероятной силой, даже не пошатнулась. — Ты для меня больше, чем просто сестра, ты — все, нет, ты — больше, чем все… Йор смущенно улыбается. — Я тоже тебя очень люблю, мой единственный младший братик, — смеется с просто-сестринской теплотой и треплет за волосы, как маленького ребенка, затем благосклонно обнимает в ответ. Он стыдливо прячет голову, уткнувшись сестре в плечо. Отчаянно, хрипло бормочет то, что похоже на пустые пьяные бредни, а не на абсолютную правду. — Йор… Ради тебя я переверну весь мир, сделаю его таким, какой пожелаешь… А если хочешь, вообще разрушу, уничтожу, сожгу дотла, лишь бы ты была счастлива… Только скажи… — Юрий, — нежно отвечает приглушенным голосом, — необязательно что-то разрушать. Мир, в котором я живу, и так неплох, в том числе, потому что в нем есть ты. И почему эти слова так удручают? Он отрывается от её плеча, чтоб взглянуть в любимые глаза. Почему так больно? Почему гложет мерзкое чувство, будто что-то чертовски важное ускользает навсегда в режиме реального времени? — Но я могу сделать его лу… — пытается, чтоб звучало серьезно, но речь обрывается, он слишком истощен, а потому снова опирается на нее, щекой прижимаясь к щеке. Хотя бы это не запрещено. — Сестренка, я знал, что ты не поймешь… — голос дичайше дрожит, уровень опьянения — Юрий-сдохни, лицо — красное, мокрое, о да, безнадежное чмо, это слезы, которые прекрасная Йор уже ощутила и — хоть бы не поняла… Полный провал. Придурочный братец закрывает глаза и уже совершенно не может стоять на ногах. Ощущает, как мощные, сильные, но вместе с тем нежные и безбожно родные руки подхватывают его, нахрюкавшегося в дерьмо ни-разу-не-принца, как возлюбленная укладывает его на диван, накрывает чем-то и чмокает в щеку. Теплый сестринский просто-поцелуй оставляет слишком болезненный ожог. Чистая, милая, идеальная Йор не понимает Юрия только потому, что здравый смысл не позволит ей посмотреть на него, как на спутника жизни. Свет выключается. Невыносимо любимая сестра спешит к своему проклятому идеалу, рядом с которым какой-то жалкий всего-лишь-братик и рядом не стоял. Она заснет с ним, а не с Юрием, в одной кровати, он, а не Юрий, почувствует ее отнюдь не сестринское и до боли необходимое тепло, а ненужный просто.младший.брат… Навсегда останется для нее не больше, чем «просто».