Перманентное искажение

У котов есть такое свойство: стоит им появиться

в доме, как оказывается, что они были здесь всегда,

даже если час назад никаких котов у вас не было

Терри Пратчетт «Кот без прикрас»

Человеческая натура. Саморазрушение и тупость, близкая к дебилизму, если заводить речь о диагнозах. Они либо слетаются на свежий кусок дерьма, пока он еще теплый, либо тянутся к любой светящейся точке в темноте, даже если эта точка – приоткрытый глаз зверя, который только что вышел из спячки и готов подкрепиться. Особенно, если этот зверь безумен. И не то чтобы Питер не осознавал, что он сумасшедший. Но никогда безумие не настигает тебя внезапно. Всегда есть что-то там, за гранью. Что-то, что медленно жрет твою нормальность, пока в один прекрасный день оно не занимает твое место. Становится тобой. Он знает, о чем говорит. Огонь сжег все, но не огонь сделал его таким. Это лишь отправная точка, сорванный рычаг безопасности. За ним последовало нечто худшее. Можно утратить и страдать, и горевать, и пережить это. Но не когда они приходят каждую ночь и тянутся своими холодными пальцами, изъеденными огнем руками. Нависают своими мертвыми телами. Иногда по очереди, иногда и все одновременно. А ты не можешь пошевелиться, твое тело сломано, оно не исцеляется. И волк покинул его, и все, кто мог бы это прекратить – тоже. Что ж, это одна из причин, почему ему срочно нужно обзавестись связью хоть с кем-то. Ночной город через окно немного смазывается перед глазами, сливается в одно большое пятно из фонарей, вывесок, баннеров и редких фар. Все это цветное и одновременно безликое, холодное, как пальцы мертвеца на твоей лодыжке в полумраке больничной палаты. Но там внизу бьется множество сердец, вполне живых, но ни одно из них не зовет к себе. Пока что. Пока твое тело неподвижно, а разум все еще очень быстр, можно научиться ждать очень терпеливо. Можно гулять по своей памяти и изучить ее достаточно хорошо. Удивительно до каких детальных подробностей можно добраться, когда у тебя так много времени. Будто невидимая стена отделила его от остальных. От оставшихся. Лора даже не узнала его по запаху. Этот запах изменился, исказился, как отражение в разбитом зеркале. Стал чужим. Больной искореженный разум, но все еще действующий так отточено. Как клыки, как когти. Как кровь на клыках и когтях. Она сама виновата. Лора могла помочь, но не захотела. Больше не чувствовала себя связанной. Забрала щенков, сделала и их чужими, запретила навещать, будто он тоже сгорел в проклятом доме и должен быть забыт. Как будто Питер должен был тут остаться и сдохнуть всем на радость. Истлеть тут и рассыпаться за ненадобностью. Волк одичал там, где он шлялся все это время. В том призрачном лесу с ним что-то случилось. Но имеет ли это значение, если он вернулся и дал долгожданное исцеление. Кто-то показал ему дорогу. Волк пришел на запах добычи. Это странное состояние, это задумчивое состояние. Питер принес его с собой из старого дома, и теперь оно с ним. Гложет. Кто добыча? Мальчик? Мы хотим его съесть? Мы хотим его укусить? Нет ответа. Ответ неясен. Это что-то старое, из того времени, когда разум был почище. Когда не надо было постоянно отмахиваться от этого навязчивого присутствия всего в нем. Когда мысли и желания волка не переплетались с его собственными. Если спать достаточное количество времени, то избежать подобной путаницы гораздо легче. Но проблема в том, что он не может спать ночью, иначе они приходят. И не может спать днем, потому что больница ужасна. Она будто возвращает его в немощность, в боль, в раны. Что мы хотим с ним сделать? Он может выходить днем. Даже со своим нынешним лицом он может выходить днем. Честно говоря, это отличный способ оставаться незамеченным. Люди не любят смотреть на чужое уродство, они будто стыдятся. И ты становишься невидимым под этими опущенными взглядами, рядом с этими ненароком отворачивающимися головами. Больничная палата может пустовать до определенного момента, есть еще немного времени. Никто не приходит, всем плевать. Это гниющее существование, это то, как будто он замер во времени, оно идет мимо. Так и люди, так и врачи. А о медсестре он позаботится позже. Должна быть достойная оплата труда... Ложка в руке дергается и кофейный порошок разлетается по столу, образуя вокруг турки незамысловатый песочный узор. Ему нужен сон. Но там за этой пеленой смерть. Она состоит из скрюченных холодных рук, из воняющих горелой плотью тел. Питер этого не хочет, волк этого не хочет. Но у него есть потребность. И в сонном рычании он слышит эти навязчивые желания, оборачивающиеся в форму, слова, застилающие собой все остальное. Мы хотим делать плохие вещи. Мы хотим взять это. Это наше. Что ж, ответ ясен, Питеру он не нравится. Пол холодный и липкий от кофе. Черная лужа растекается, Питер опускает в нее пальцы и рисует спираль. Это была какая по счету попытка? Есть сила, чтобы набросить шкуру и побежать так быстро, так легко, так хорошо, потому что луна крутит ему лапы. Руки. Но нет сил, чтобы встать с пола и быть человеком. Это сон, он придет. С ним придут и мертвецы. Питер смотрит в темный провал коридора и ждет, кто из него появится. Это будет ребенок? Это будет взрослый? Это будет женщина или мужчина? Оно будет неторопливо идти, или может быть ползти, неестественно сгибаться? Проходит минута, но никто не появляется. Питер следит за стрелкой часов на стене, считает, ожидает. И засыпает под мерное тиканье. *** Люди получают то, что заслуживают. Более глупое утверждение нужно еще поискать. Если бы на деле это было так, Питер не находился бы там, где он есть. Правда в том, что люди просто берут то, что они хотят, если могут. Пол все еще был холодным, но естественная терморегуляция оборотня сводила этот факт на нет. Часы тоже все еще тикали, и показывали довольно раннее время. Этот день еще не до конца отделался от ночи, но слабого света доставало, чтобы охватить пространство комнаты и немного – за ее пределами. Например, коридор, из которого так никто и не появился. Что-то изменилось. Что? Ясность, привлеченная почти полноценным сном, растеклась по телу и теперь сосредоточилась в глазах. Это должно иметь значение. Разве это не знак? На самом деле, в те моменты, когда он мог мыслить более-менее связно, затея казалась ему невероятно глупой. Но не теперь. Столько потерянного времени, годы в оторванности, в забвении. Но однажды волк просто вернулся. И Питер снова смог быть, хоть и не совсем собой. Он думал, что дом поможет ему избавиться от призраков. Что как по волшебству, встретившись с этим лицом к лицу, он исцелится не только физически. Но все, что его действительно ожидало, так правильно и точно было обрисовано тем мальчиком. Это склеп. Усыпальница, за каждой дверью которой тебя поджидает очередной мертвец. От них бесполезно убегать и прятаться, и лучше не вступать с ними в диалоги, потому что они всегда говорят одно и то же. Всегда обвиняют, и всегда спрашивают. Всегда требуют. Почему ты продолжаешь жить, Питер, (а мы – нет)? Почему ты не отомстишь за нас? Чего ты ждешь? Убей. Убей, и мы уйдем. Это неправда. Ведь он убил Лору, но они не ушли. Нет, волк убил Лору. Приходить туда каждый раз мучительно, будто отрывать от себя по кусочку все хорошие воспоминания, что хранились в этом доме. Но все это мертвое и черви едят это, и это надо похоронить, а он еще не готов. Сначала надо убить живых, потом – закопать мертвых. Чем больше он приходил, тем хуже ему становилось. Он надеялся, что исцеление снова подарит ему чувство родного присутствия, связь. А потом он понял – это не вернется, это сгорело, он один. Пока в одну особенно нелегкую ночь в дом не пробрался испуганный мальчик. И Питер своим больным умом понял, что нужно делать. Звук живого колотящегося сердца в хрупком теле был так прекрасен. Это не то сердце, которое он мог бы присвоить, но это было началом. С чердака он наблюдал, как группа подростков постарше подходит к дому. Обычные маленькие говнюки, которые решили позабавиться и выбрали себе жертву. Жертва пряталась в дальней комнате и источала поистине прекрасный в своей мерзости аромат страха и безнадежности. - Пусть они отстанут, пожалуйста, пусть отстанут, - повторял мальчик, забившись в самый темный угол. Было совсем не холодно, но его трясло, и он кутался в свою грязную кофту. Под носом у него алела тонкая дорожка крови, а под глазом расплывался сливовым фингал. – Пусть не найдут меня. Пусть отстанут. - Это твое желание? – спросил Питер. Было так странно говорить с кем-то, кто не являлся медсестрой или продавцом. - Кто здесь? – этот шепот такой затравленный, такой загнанный. Мальчик завертел головой, но в темноте ничего не мог рассмотреть. - Тот, кто может исполнить твое желание, - это было даже весело. И Питер наслаждался, потому что предыдущие шесть лет были наполнены чем угодно, но не весельем. Это было похоже на то, как он подтрунивал над щенками раньше. – Но думай быстрее, они скоро зайдут в дом. Тогда я сожру вас всех, потому что, видишь ли, я очень голоден. Но ты можешь загадать... Потом расплатишься. - В-вы убьете их? – мальчик уже плакал, и был готов делать это снова. - Если это твое желание, - последнее, чем бы он хотел заняться – это убийство детей, но, пожалуй, сделал бы и это. - Нет... Нет, пожалуйста, - страх, боль, глупая доброта. – Пусть они просто уйдут, пусть... – и конечно он заплакал. – Пусть уйдут. Пусть отстанут от меня. Из всего, о чем после просили дети, это было самым простым. Волк конечно хотел убить, но Питер ему не позволил. Осталось насладиться полными ужасов криками, и совсем немного – слабой улыбкой на заплаканном лице. Одного, особенно мерзко воняющего подростка, волк гнал долго. Питер успел подумать, что, вернувшись, не обнаружит в доме никого. Но мальчик все еще был на своем месте в углу. Все еще был жертвой. - Они совсем отстанут? - Со временем, - он собирался понаблюдать, собирался дать волку еще немного развлечься. - Я могу уйти? Я хочу домой... У меня нет с собой денег, но я принесу потом, обещаю. - Мне не нужны деньги, - потом он немного поостынет, но тогда Питер упивался создаваемой легендой. – У тебя есть кое-что ценное, ты знаешь, что, - у всех мальчиков есть что-то ценное. Они хранят это в своих коробках под кроватями, и уж точно не хотят отдавать. – Принеси мне это. - Вы можете выполнить любое желание? – страх отступил, и детская жадность заняла его место. Как это похоже на людей. - Любое, но только одно. И только если захочу. Гораздо чаще я хочу кого-нибудь съесть... А теперь уходи, и никому не рассказывай о том, что здесь было. Дети терпеть не могут запреты, они всегда хотят заглянуть в открытый люк и засунуть свои любопытные маленькие пальцы в розетку. Питер знал это слишком хорошо. Он бы мог прочитать целую лекцию о противодействии, обитающем в юных сердечках. Стоит только добраться до уютной теплой постели, как мальчик забудет испытанный ужас и наполнит опустевшее место волшебством, в которое был вовлечен. А потом наступит тот момент, когда он захочет поделиться, похвастаться. И история обрастет невиданными подробностями, которые так охотно подкинет его детский разум. Фантазия выльется вместе со словами и превратится в действительность. Воплотится. И за ней придут другие, и среди них будет кто-то особенный. Оттирая следы кофе от пола, Питер думает о другом мальчике. О его дерганых руках и пытливых умных глазах. О том маленьком представлении на лунной дорожке в обшарпанной комнате. О проявленном сочувствии. Ни один ребенок, что влезал в дом до этого, не пытался с ним поболтать. Никто не хотел узнать его имени. Обычно дети тряслись от страха, выпаливали свою заготовленную речь и улепетывали от любого шороха. Питер даже не заботился больше говорить с кем-то из них. Иногда он выполнял их простые желания, но чаще игнорировал. И ни один из них даже не допускал в свой разум попытки озаботиться, что тут вообще происходит. Но не этот. Этот пошел дальше. Простые фантазии видимо его не устраивали, удивительный мыслящий человечек решил объяснить себе все логически. Мысленно Питер хохотал от нелепости данной логики. Но от ее построения конечно был в восторге. Есть множество мифических существ, которые якобы исполняют желания, и прийти к выводу, что в Бикон Хиллс завелся джинн – это надо особенно постараться. Дьявол, феи, лепреконы – банальщина! То ли дело обратиться к арабской мифологии и подогнать ее под пожар в доме. Очаровательно. И как странно ласково в его голосе звучало это глупое некрасивое слово. Чудовище. Питер воспроизводил по памяти его монолог и чувствовал, будто отравлен этой добротой. Как и его безумный волк. Среди всего этого искореженного и больного внутри теперь витал слабый аромат карамели, он мешал думать и злил. И в обрывочных и сейчас почти беззвучных мыслях волка он слышал голод и жажду. Сладкое сердечко*. Тошнотворно-приторное ощущение, как смерть. Это наше. Если позволить себе думать об этом, если позволить себе ждать этого. Хотеть этого, быть в этом, обладать этим... Нет. Питер чувствует, как снова ускользает из реальности, а надо сосредоточиться. Скоро они найдут Лору, - или какую-то ее часть, - и тогда останавливаться будет уже нельзя. Механизм уже запущен, приведен в действие. Ружье уже выстрелило, и пуля вот-вот достигнет цели. Тогда, лежа на чердаке посреди своих воспоминаний и всего, что там никогда уже не сбудется, он понял, что нужно делать. Он был слабым. Почти как тот загнанный ребенок, которого он ненароком спас от преследователей. Но он мог стать сильнее. Достаточно сильным, чтобы перестать распугивать оленей и прочую лесную живность, перейти на прямоходящую добычу. Сделать то, о чем так просят его любимые мертвецы. Но для этого необходимо пересечь ту черту, за гранью которой он никогда не сможет вернуться и быть самим собой. Опыт это еще не все, а шесть лет бездействия почти его нивелируют. Он не смог бы победить Лору и забрать ее силу. Он мог только убить. Можно говорить себе все что угодно, обманывать себя, как угодно. Это не изменило того знания, которое было с ним с самого начала. Вера так обманчива. Как и любовь. Это слово на кончике языка горчит, его хочется выплюнуть. Насколько можно забыть о любви, чтобы оставить кого-то медленно существовать в сломанном беспомощном теле? Вполне достаточно, чтобы и я забыл. Планируешь месть – копай две могилы, одну для врага, а вторую для себя. Так говорят. Он собирался вырыть гораздо больше, чем две. Но отчетливо понимал даже в своем безумии, куда это приведет. В холодную землю, в мертвые объятья тех, кого он любил. Питер знал, как работает этот механизм, но он никогда не думал, что придется воплощать его на себе. Поэтому не удивительно, что он ошибся. Волк выбрал Скотта, и это казалось правильным. Пластичный детский ум, который можно взрастить. Но наблюдать со стороны и самолично присвоить кого-то – не одно и то же. Это казалось таким простым и банальным. Ты даешь силу, ты господствуешь, ты управляешь. Ведь так? Иногда он выбирался, чтобы присмотреться. Скотт жил своей тривиальной жизнью обычного подростка. Относительно здоровой жизнью. Утром или вечером он бегал и тренировался. На этом его потуги в саморазвитии заканчивались. Это можно будет скорректировать. Как типичный астматик, он плохо засыпал. Выражение его лица чаще всего было не обременено умственной деятельностью, но иногда принимало этот хороший упрямый вид. Питер еще сомневался, но других кандидатов не было, а время поджимало. И желание связать себя с кем-то кроме мертвецов, бессменно стороживших его почти каждую ночь, лежало на груди неприятной давящей глыбой. Он сам не заметил, как переключился. В мыслях витало обещание. Ожидание. Оно манило волка. Мальчик не возвращался, и Питер пришел к нему сам. Первый раз он просто слушал спокойное ритмичное сердцебиение спящего человечка и остался этим доволен. Но потом он захотел услышать голос. Мальчик часто разговаривал со своим отцом за завтраком или за обедом в редкие выходные. Этот небольшой уютный дом, его светлый фасад, теплый свет настольной лампы, струящийся сквозь прорези жалюзи. Такое семейное место. Оно делало Питера несчастным и очень завистливым. Но он не мог перестать возвращаться. Его присутствие стало почти осязаемым, а мальчик стал еще более беспокойным. Оставаясь один, он тревожно оглядывался и не мог усидеть на месте. Будто чувствовал чужой взгляд на себе. Волку это нравилось, а Питеру – не очень. Песня ему тоже не нравилась, но мальчику похоже не надоедало ставить ее на повтор. Чаще он слушал оригинал, но иногда переключался на инструментальную версию*, и становился таким же медленным и тягучим, как музыка. Когда мальчик все-таки пришел, Питер понял, что открыл шкатулку Пандоры. Оттуда в его мертвое существование вывалились бесконечные монологи, просьбы и требования, жалобы и конфетная нежность, завернутая в футболки с принтами, на которые только хватит фантазии. *** В воздухе пахнет мхом и прелыми листьями, такой приятный аромат леса в преддверии осени. Когда Питер выбирается из-под крыльца, он уже знает, что мальчик идет к дому, чтобы в очередной раз раскрасить его досуг, либо вывести из себя. Как повезет. Он чувствует чужую легкую нервозность и слышит это заполошное сердечко. Маленький зверек завелся в его доме, когда-то придется выйти и познакомиться с ним. Но не сегодня. Стоило ему только открыть глаза, как он уже знал, что скоро другое сердце будет принадлежать ему. Он собирался укусить Скотта, но прежде ему нужен был ясный ум. Спать под шкурой не сопутствует ясному уму. Ты просыпаешься не собой, просыпаешься больной и несчастный. И эти животные мысли и побуждения терзают. Но это лучше, чем спать в обнимку с трупом. Вчера это был ребенок, его глазницы были пусты, а черный провал рта шептал темные холодные слова. Он цеплялся за локоть своими ледяными закорючками пальцев, пока Питер не скинул его с себя. И потом долго бежал в лес, искал кого-то. Вернулся волком и скулил под крыльцом пока не уснул. Дядя Питер, ты знаешь, как там холодно? Конечно, он знает. Также холодно, как лежать на койке раздетым, пока чужие безразличные фигуры врачей проходят мимо. Но он знает и где тепло. В дерганом живом юном теле подростка, который опять что-то тащит в дом. В глазах, которые под прямыми солнечными лучами становятся почти янтарными. В бессмысленных словах, которых всегда так много, что за ними трудно уследить. Они утрачивают смысл и существуют фоном. Зачем ты приходишь? Хочешь погибнуть? В этом доме радостно и счастливо можно только умереть. Стоит ли того это одиночество? Хочешь, чтобы клыки волка сомкнулись на твоей шее и убили твою детскость? Наблюдая через щель на полу чердака, Питер думает, что мальчик наполовину состоит из леденцов и шоколада, а остальную половину занимают родинки. Из пакета по очереди появляются фрукты, пачка чипсов, какие-то конфеты и банка газировки. Рука мальчика замирает и оставляет что-то на дне. Он такой задумчивый сегодня. - Знаешь, чудовище, у них там была эта маленькая круглая дыня, но я не взял, - он ерзает на полу, чешет нос, чешет голову. – Это чтобы ты понимал, чего сегодня лишился, - пожалуй, Питер думал, что не только дыни. – Но есть апельсины, какие-то мелкие клубники, персики и виноград... Я поспрашивал, и ты серьезно нашел чью-то собаку? А та история с последней моделью телефона? Что за блажь. Люди совершенно не знают, чего желать, - это правда, с ней не поспоришь. Он открывает чипсы и ест их горстями, это просто неприлично. Где твои манеры, малыш? – Что? Мое желание было отличным. Ты просто подумай еще раз. Ты просишь взамен странные вещи, они никому не нужны, кроме тех, кто ими владеет. Но я не знаю, что у меня есть такого важного. В этом все дело? Что у меня нет дорогой сердцу сокровенной вещи? Так это может у меня ее пока нет. Я уже работаю над этим, знаешь ли, - он ложится прямо на грязный пол, возится и наконец обливается газировкой. – Дерьмо, эта рубашка совсем новая! Все из-за тебя. Из-за тебя я не могу нормально жить. Этот рот вообще закрывается когда-нибудь? Риторический вопрос, конечно нет. Этот рот приоткрыт даже когда его обладатель молчит. Словно готовится к очередной пулеметной очереди из слов. - Из-за тебя у меня секреты от Скотта. А отец думает, что у меня новый виток моей безответной любви. Завтра последний день лета, а ты так не сказал мне ни слова. Если я закрою глаза, ты возьмешь персик? Или что ты любишь? Я люблю мелкие клубники, но они сегодня твои. Ты же из жарких стран притащился, ты должен есть фрукты! Я люблю горькие вишни. Любил. - Мне так нужно тебя увидеть, это просто несправедливо... – если бы не волчий слух, Питер бы этого не услышал. Он хотел бы не иметь волчьего слуха прямо в этот момент. – Ты думаешь это весело? Почему это всегда происходит со мной? Я как будто всю жизнь чего-то жду. Я хочу знать, какой ты. Не хочешь. Мальчик тянется за пакетом, откидывая руку за спину, смешно изгибаясь. Питер знает его имя, даже то, непроизносимое. Но не хочет, чтобы этот мальчик превращался в настоящего. Тогда он узнает, что чудовище тоже вполне реальное. Если оттягивать этот момент, может так случиться, что он никогда не наступит? Останется только в воображении. - Я решил сегодня начать курить, - вдруг говорит мальчик, и Питер видит – действительно, пачка сигарет. Кого-то давно не лупили. – Ты можешь одобрять это или нет, чудовище. Я это сделаю. Мне любопытно, - он разворачивает пачку и вытягивает одну сигарету, зажимает ее между губами. Питер закрывает глаза. Хватит, прекрати быть таким. Мальчик роется в кармане и наконец находит зажигалку. Когда он подносит ее к кончику сигареты, Питер не выдерживает и стучит кулаком по полу. Слышит испуганный вскрик и стук. Мальчик смотрит вверх, он не может ничего увидеть, не выйдет. Сигарета валяется у его ног, а зажигалка застряла в зазоре между досками в полу. Испуганные глаза беспорядочно обследуют потолок. - Похоже, ты не одобряешь... Ты так легко поддаешься на провокации. Что мне сделать, чтобы ты вышел? Я могу навредить себе кучей разных непреднамеренных способов, знаешь ли. И к тому же... – звонок не дает ему договорить. Телефон, поспешно выуженный из кармана джинсов два раза был на волоске от смерти, пока он не принял-таки звонок. – Ох, это Скотт... Чувак, ты не вовремя. Я очень-преочень чертовски сильно занят!.. Мм, нет, я далеко, у меня свидание... Конечно шучу, кто пойдет со мной на свидание!.. Не знаю, заеду за тобой... Хорошо. Свидание. Опять слово из прошлого. Питер перекатывает его на языке. Оно на вкус как бокал вина и пахнет свежей рубашкой. И дорогими духами. - Ладно, чудовище, ешь фрукты, ни в чем себе не отказывай, - мальчик отряхивается, закидывает рюкзак на плечо. – И, кстати, я уверен, что за все время ты не сожрал ни одного человека здесь. Мой отец шериф все-таки. Может ты вообще не плотоядный? Я невыносим, ты бы уже меня загрыз, если бы питался людьми, - его улыбка грустная, она ранит. – Завтра не приду, всякие дела перед школой... – он оглядывается, уже переступив порог комнаты. – Скотт должен быть в команде, я надеюсь на тебя. Пожалуйста, будь самым милым на свете чудовищем. Я буду, но ты пожалеешь. Хрупкость прекрасна и отвратительна. Сигарета легко мнется между пальцами, пахнет дешевым подобием табака. Фильтр на вкус такой же липкий и сладкий, как и рот в котором он до этого побывал. Питер немного наслаждается этим. Дым конечно же все портит, но ему вообще не стоило этого делать. Он просто не удержался. Это не закончится хорошо... Но есть одна закономерность, которую он не мог не заметить. Каждый раз, после того как мальчик появлялся в этом доме, Питер мог спать. Мертвецы не тянули к нему свои голодные руки с трупными пятнами. И это не могло быть совпадением. Значит у него есть день, а потом волк исполнит желание, за которое не придется расплачиваться.