Гори оно всё огнем!

Люций развалился на холодных тканях постели, тяжёло дыша и вытирая пот со лба. Рядом умостилась его верная подружка, тотчас ныряя мужчине в ложбинку шеи и разливая смоляной каскад волос по всему его торсу. Так было всегда, когда они трахались — жарко, громко, до потери пульса. Люций видел в этом отличную возможность «выпустить пар», демоница же — кое-что больше. —Когда примешь душ, покинь мои покои, пожалуйста. — Люцифер убрал ее руку со своей груди, вставая на ноги и подхватывая пачку сигарет, и уселся на подоконник, подкуривая одну от пальца. — Даже не рассчитывай остаться на ночь. —Но, Люций..! — Девушка была грубо прервана вытянутой рукой демона, отрезая тем самым любые разговоры, но та все не унималась. — Я думала, что нам хорошо вместе..! —Да, хорошо. — Он крепко затягивается. Люций всегда любил курить голым: было в этом что-то необычно атмосферное. — Но не настолько, чтобы ты засыпала у меня в постели, а на занятия ходила со мной под ручку. —Но почему..? — Ости не идёт – плывет по воздуху, крадётся, словно хищная кошка. Обхватывает торс мужчины прохладными руками сзади, заглядывая в алые, горящие глаза и зарываясь в мягкие перцовые пёрышки. — В чем проблема, Люц..? —В том, что я ничего к тебе не чувствую. — Люций ёжится от контраста его тела и девичьих рук, но позволяет ей такую фамильярность. С паузой затягивает, дает демонице распробовать, услышать его слова, и лишь продолжает курить. — Ни к кому не чувствую. На твоём месте могла быть любая, но ты пока что удовлетворяешь все мои потребности, поэтому мы трахаемся время от времени. Не корми себя ложными надеждами. —Ты просто вот так пользуешься мной? — Ости до горечи обидно, ведь как она не изворачивалась, мужчина оставался непреклонен. — И даже не скрываешь? —Я всегда говорю правду. И ты это знаешь. — Он тушит сигарету об косяк окна, после чего отправляет ее в темноту ночи. — Как и знаешь о том, что мы договорились — между нами секс и не больше. Но ты почему-то упорно продолжаешь убеждать себя в обратном. И меня следом. Ости помнит про их условности, но рассчитывала, что каменное сердце принца оттает, ёкнет, крылья будут дрожать в трепете, а глаза посмотрят на неё по-другому. Но сколько бы девушка не вглядывалась, она видела лишь прежний холод и безразличие, каждый раз коря и жалея себя за то, что придумала, что допустила эти чувства. Но теперь, когда отступать было поздно, Ости буквально стелилась под мужчину, делала всё, что он захочет, давала всё, на что он только посмотрит. Но даже этого было мало. По щеке предательски побежала обжигающая слеза. —Я думала, что ты изменишь своё мнение…Думала, увидишь во мне девушку, а не пару дырок с сиськами и жопой. — Прохладные пальцы исчезли с груди Люцифера, Ости чувствовала, как обида берет своё, превращаясь в беспомощный гнев. — Что бы я не делала, как бы не вела себя, как бы не выглядела, этого всегда будет недостаточно. Ты считаешь, что тебя никто не достоин, но на самом деле это ты не достоин ни одной девушки в мире. —Как скажешь. — Закурив ещё одну сигарету, мужчина молча наблюдал, как нервно собиралась демоница, видел как дрожат ее крылья, слышал тихие всхлипы, но продолжал молчать. Она знала на что идёт, и он ничем ей не обязан. —Я думала, у нас что-то большее, чем просто секс. Но и тут оказалась не права. —Ты слишком много думаешь. — Он ухмыляется. Стоит, блять, и ухмыляется, пока ее разрывает изнутри, и этой усмешкой было всё сказано. — Но ещё больше – додумываешь. Плохая привычка, Ости, очень плохая. Девушка в последний раз посмотрела на голую спину мужчины, в последний раз считала энергию. Обжигающая, колючая, отталкивающая. Ведь и правда, Ости знала все с самого начала, но слепо продолжала верить, что Люций изменится. И очень зря. У самой двери до неё донёсся мужской баритон: —И да, Ости… — Девушка не обернулась, лишь застыла на месте, продолжая до хруста сжимать дверную ручку. — Не утруждай меня своими унижениями, когда вновь приползешь ко мне, вспомнив, что лучше меня тебе никого не найти. Я не пущу, так и знай. Чтоб без соплей твоих. За спиной Люцифера громко хлопнула дверь, пуская вибрации по стенам. Люций расслабил спину, позволяя крыльям лечь на пол, словно роскошная, дорогая накидка. Мужчина буквально устал от драмы этой демоницы за последнее время, отчего ощущал физическое недомогание. Как вообще можно было подумать, что Люцифер, сын Сатаны, когда-нибудь перерастёт отношения «секс без обязательств» и променяет их на «слюнявые поцелуи и прогулки за ручку». Об этом Люциферу с прошлого даже думать было противно. Но Люцифер из настоящего, находясь так близко к девичьему лицу напротив, был готов на все, лишь бы у них это случилось. Чтобы он ничего не испортил, что бы она не передумала в последний момент. Он так хотел её поцеловать. Хотел ощутить ее губы на своих, узнать, какие те на вкус, мягкие ли они. Все те вопросы, что терзали бедную голову Люцифера, сейчас могли получить все ответы на вопросы. Он уже понял, что дело не в сексе, не в ее красивых формах и лице, нет. Она не стелилась под него, не меняла себя и не изменяла себе, у Уокер было своё мнение, и это зацепило мужчину. Девчонка не была как все те девушки, которых встречал Люцифер, в его мыслях Уокер была, блять, уникальной, особенной, неповторимой, и он хотел, чтобы каждый во всех трёх мирах знал, что она — его, и такой никогда не было и уже не будет. Люцифер придерживает ее подбородок, второй рукой гладит талию девчонки сквозь тонкую, скользящую ткань. Она не сопротивляется, наоборот — подаётся вперёд, выгибается, прислоняется к нему, и Люциферу крышу сносит от ее запаха, от ее тела, от Уокер. Мужчина сокращает без того мизерное пространство, невесомо касается ее губ, хочет поцеловать, вжать в себя, но его губы утыкаются в прохладный палец. —Люц… — Охмелевшие серые зеницы полуприкрыты, Уокер смотрит из-под опущенных ресниц. Не отталкивает от себя, но не подпускает ближе. — Мы пьяные. — И что..? — Наклоняется, шепчет ей в самое ухо, заводит пятерню в девичьи волосы, пропускает сквозь пальцы, ловит сдавленный стон. — Мы ведь оба этого хотим… — Этого хочешь не ты, а виски. — Уокер-младшая все еще совсем близко, дает понимать, что не против, но палец остается на губах мужчины. Люцифер чувствует, как теряет нить, упускает ее из пальцев, и уже волком выть готов, настолько разочарован. — Завтра ведь проснемся, чувства успокоятся… —Что ты этим хочешь сказать? — Люцифер отстранился первым, но совсем едва, чтобы видеть ее взгляд. —Хочу уберечь нас от ошибок. — Говорит тихо, аккуратно, не желая обидеть или на что-то намекнуть, но мужчине даже так ужасно неприятно. — Такое делать надо на трезвую голову. Чтобы наверняка. Люцифер не отвечает, лишь кивает головой в утвердительном жесте, после чего оставляя лёгкий поцелуй на пылающей щеке Виктории. —Тогда мы можем пойти выпить ещё, или пойти домой. —Предлагаю и то, и другое. — Девчонка как ни в чем не бывало, берет Люция за запястье, ведя к стойке. — Здесь выпивка довольно недешевая, выпьем ещё пару шотов, и поедем. У меня там папа оставил небольшой бар, если захотим продолжим дома. —Звучит неплохо. — Хоть Люцифер и улыбался, в душе было противно. Теперь он понимал чувства всех отвергнутых им девчонок, хотя тот, в отличие от Уокер, не церемонился со словами – выкладывал все как на духу, как есть. —Нам, пожалуйста, четыре шота текилы и счёт. — Уокер уселась за стул, обращаясь к бармену. —Подскажите фамилию? — Молодой парень протирал бокал, уставившись на парочку, и закончив с ним, взял листочек с записями счетов. —Уокер. —Уокер…— Несколько секунд он бегал глазами по записке, после чего лучезарно улыбнулся, вновь обращаясь к девушке. — За вас уже полностью оплатили счёт. —Что? — Виктория смотрит на Люцифера, отмечая такое же удивление в его глазах, и вновь обращается к бармену. — Но кто? —Девушка, подписала для вас записку и велела передать вам. Уокер протягивает руки к маленькому листочку бумаги, вчитываясь в рядки:

С днём рождения, сладкая. Целую, Л.

Вики улыбается своим мыслям о новой подружке, и пряча бумажку к себе в сумку, выпивает все оставшееся до дна и вызывает такси.

***

До дома ехали молча. Каждый думал о своём: Виктория рассуждала о внезапной близости с мужчиной, каждый раз заливаясь краской и сжимая ноги от смущения, Люцифер — чтобы любой ценой повторить это, но в этот раз довести дело до конца. Всю поездку смотрел на улыбающуюся девчонку и сомкнутые бёдра, и из последних сил сдерживался, чтобы не сжать их до побеления костяшек. В мелькнувшем свете фонарей заметил на ее ноге продолговатый белёсый шрам, что будто стесняясь прятался в разрезе платья. Перед глазами стояла мыльная пелена, тело само собой качалось, а веки были тяжелыми, поэтому он не придал этому особого значения. У него и самого была куча шрамов разной формы и размера, которые он получал на тренировках, заданиях или просто от дежурных мандюлин отца. Он толком не поел, и мужчину хорошо накрыло от алкоголя, хотелось не то спать, не то танцевать до самого утра. Но все же решил просто прикрыть глаза и молча ехать дальше. Виктория же не могла стереть с лица эту глупую улыбку, которую до боли хорошо знала. Ей было так хорошо с Люцифером, как будто до этого совсем не существовала, и только сейчас пробила толстый лёд, сквозь который полился теплый лучик света. Она помнит все, что с ней случилось в прошлом, но целесообразно ли позволять парочке неудач и ошибок влиять на её жизнь? Девчонка была совсем юна и неопытна, когда давала себе обещания, которые, возможно, не в состоянии сдержать. Может, она может дать шанс этим отношениям? И к черту то, что они могут продлиться недолго, зато Вики будет счастлива. С другой стороны, она счастлива и сейчас, стоит ли рушить этот хрупкий мир и переходить черту? Да и не уверена Уокер вовсе, что ей нравится сам Люций, а не его внешность. Он временами бывает ужасно невыносим, и кажется довольно заносчивым засранцем, но в те моменты, когда они не собачатся, ей действительно хорошо рядом с ним. Возможно, ей нужно приглянуться к нему с другой стороны, как и сказала ее клубная подружка Лили, и пустить все на самотёк. Как-нибудь, да решится. И Виктория уверена — исход для неё сложится самый подходящий и лучший. В своих мыслях она не заметила, как показалась крыша ее дома из окна, и когда машина полностью остановилась, девушка заплатила и вышла на дорожку, ведущую к крыльцу. Пьяные ноги все ещё не совсем устойчиво и уверенно держали девчонку, поэтому она облокотилась на дверной косяк и стала пытаться попасть в замочную скважину. Когда дверь податливо открылась и перестала держаться за замок, перед Уокер боком пролетела большая темная фигура, прямо в открытый проем, сразу заваливаясь на пол и даже не пытаясь встать. Спустя несколько десятков морганий Виктория разобрала в этой большой фигуре Люцифера и тотчас начала гоготать словно гиена, спотыкаясь о порог и приземляясь рядом. —Хахаха…Думаешь, нам стоит пить ещё? — Девчонка перекатилась на спину, наблюдая нелепые попытки мужчины подняться на ноги, отчего становилось ещё смешнее. —Я думаю…для начала надо…встать. — Люцифер кряхтит, чертыхается. Если бы не валяющееся тело девчонки, он бы так и не понял, где потолок, а где пол. — Если дойдём до кухни…то можно попробовать. —Какие же мы алкоголики… — Уокер схватилась за предоставленную руку брюнета, пытаясь встать, но каблуки будто нарочно путались в платье, не давая ногам опору. — Не, подожди…я не встану с этим. Она садится прямо на холодную плитку в прихожей, стараясь нащупать защелку на тоненьких поясочках, но руки предательски упускали ту из хватки. Уокер не слышала, как шелестят ткани чужой одежды, не видела тень перед собой, и лишь когда чьи-то чужие руки оказались на ее лодыжке, она отвлеклась от своего занятия. —Я смотрю, не особо ты дружишь с туфлями. — Взьерошенные, слегка мокрые от танцев волосы брюнета падали ему на лоб, мешая смотреть перед собой, отчего мужчине постоянно приходилось их сдувать. —А я так вижу, что ты с туфлями на «ты». — Уокер смеётся от своей глупости и нелепости ситуации, снимая с запястья резинку и завязывая Люциферу небрежную пальмочку. —Что сказать… — расправившись с застежкой, он вложил руки девчонки в свои, одним рывком поднимая на себя и едва не теряя равновесие. — У меня немалый опыт за плечами. Уокер лишь продолжает смеяться и идёт на кухню, шатаясь как флюгер на ветру. Открывает шкаф с выпивкой, без разбора хватая бутылки и выставляя их на стол. Люцифер же успел вытащить из сумочки девчонки ее курилку, и теперь ходил и дымил ею словно паровоз, иногда бросая взгляды на спину Уокер-младшей. Когда же девица приземлилась на стул, едва не стукнувшись об него носом, выхватила из татуированных лап свою вещь и сделала крепкую затяжку. —Не стоит так наседать. — Люций уже открыл бутылку какого-то бурбона, разливая его по стаканам. —Почему это? —Плохо будет. — Наполнив чашки жидкостью, брюнет протянул один Виктории, другой надпил сам. — Или хочешь тошнить всю ночь? —Как-то душно стало, не кажется? —Да вроде бы н… —Ах да, ты же в комнате. — Хитрые серые глазки стреляют молниями. Ей было достаточно ещё час назад. Сейчас это уже перебор. —Уокер… — У Люция взгляд хищника. У него всегда был такой прищур, когда он затевал какую-то шалость. — Как насчёт продолжить игру? —Какую игру..? — Пьяные глаза девчонки находят силуэт напротив, замечая нездоровый алый блеск зениц. — Нет, нет, и ещё раз – нет! У тебя плохие игры, Люцифер. —Я обещаю, что вопросы будут адекватными. — Одним глотком допивает остаток янтарной жидкости и наливает ещё. Для таких событий, как Виктория Уокер, нужно не меньше литра, чтобы крыша не поехала. — Никакого секса, интимных вопросов и глупых заданий. —Если вопрос будет неуместный по моему мнению, я буду стукать тебя ложкой по лбу. — Уокер не шутит. В ее руке блестящий прибор, где пляшет искаженное отражение Люция. —Пощади, смертная, — Люцифер смеётся, и ему начинает казаться, что эту маничку ржать как лошадь он перенял у Уокер, — с твоими стандартами к утру у меня будет рог во лбу. —Значит думай, перед тем как спросить. — Виктория наседает всем весом на стол, и Люцифер едва сдержался, чтобы не опустить взгляд ниже. — Я начну. Правда или действие? —Правда. —Как выглядели твои крылья? —Что? — Люцифер даже поперхнулся от вопроса, настолько он был неожиданный. — Мои крылья? —Ну, да. Ты же демон, по твоим словам. — Виктория сделала глоток выпивки, потом поднялась к холодильнику и достала остатки торта. — Мне интересно, какие они были? Кожаные, возможно с костлявыми сухожилиями, или похожие на крылья летучей мыши. А может, они были, как у голубя. —У кого? — Он не знает, что такое «голубь», но звучит грязно и некрасиво. — Ладно, неважно. Неси карандаш с бумагой. —Зачем? —Я объясню, а ты нарисуешь. — Он наблюдает, как Уокер-младшая идёт по стеночке, и едва сдерживается от смеха. — Хочу, чтобы ты полностью оценила их достоинство. Но это была не единственная причина. На самом деле, Люцифер умел практически все: говорил и писал на всех языках их мира, играл почти на всех земных и внеземных инструментах, мог обсудить любую книгу во всех трёх мирах. Единственное, чем его не одарила природа — талант к рисованию. Сколько бы не пытался, получалось отвратительно, его рисунки больше были похожи на те, которые рисуют дети в младших классах, что ужасно бесило бывшего демона, ведь, если за что-то он и брался, то делал идеально. Поэтому затею с рисованием решил откинуть. Но сказать, что Люцифер скучал за своими могущественными, роскошными, прекрасными крыльями — ничего не сказать. Он хотел хотя бы ещё разок взглянуть на них, ещё хоть раз взмахнуть ими, полетать с их помощью в безграничном небе. Но все осталось позади, в прошлом, где-то на подкорке его сознания. Поэтому этот вопрос от Уокер был практически спасающим. Решающим. Фатальным. —Я готова. — Девчонка уселась за столом поудобнее, сразу утыкаясь носом в белый лист. — Мои крылья были очень сильными, перистыми, нижний слой был полностью из пуха, дальше – по нарастающей, перья становились все больше. Насколько помню, на самом кончике крыла, одно перышко могло достигать до пятидесяти сантиметров в длину. — Он смотрел, как Уокер усердно делала набросок, слегка высунув кончик языка, отчего стало забавно. — Цвет был между винным и перцовым, на вершинах крыльев у меня были небольшие графитовые рожки. В размах достигали, если не ошибаюсь, около трёх метров. —Такие большие? — Девица оторвалась от своего занятия, с неподдельным удивлением уставившись на мужчину. —А как, ты считаешь, они меня в воздух поднимали? —Ну да, логично… — Виктория вновь уткнула нос в бумагу, заполняя крылья цветом. — Было в них что-то отличительное? То, чего не было у других? — У каждого крылья более-менее уникальные. Ну, кроме непризнанных, разумеется. У них обычные слабенькие серые крылья. Даже у ангелов с белыми крыльями были отличия – будь то форма, будь то оттенок. Чьи-то крылья были созданы для скоростных полётов, чьи-то давали отличную мобильность и манёвренность. У некоторых концы перьев настолько острые, что могли убить. —А какие были у тебя? —Учитывая их вес и размер, манёвры были моей слабой стороной. Мои предназначены для долгих, довольно быстрых полетов из-за обтекаемых перьев, а также их сила могла оглушать противников своими ударами или даже хлопками. —Ого, круто… — После этого она ненадолго затихла, делая последние штрихи, после чего откинулась на спинку стула, пододвигая лист к Люциферу. — Ну как, похоже? Когда он получил рисунок, то на секунду потерял дар речи. Он смотрел на точную копию своих драгоценных крыльев, на секунду ощутил фантомную боль в спине, а после чего глаза обожгло и защипало. Брюнет не знал, как девчонке удалось воссоздать его крылья, но был безмерно благодарен ей за возможность взглянуть на них ещё раз. —Как… — Он старался унять дрожь в голосе, но получалось плохо. — Как тебе удалось сделать идеальную копию моих крыльев? —Годы опыта и отличная фантазия. — Если бы Виктория была чуточку менее пьяна, то заметила бы изменение настроения Люция, но увы и ах. —Сможешь как-нибудь нарисовать их больше и детальнее? —После моего экзамена думаю да. —Я был бы признателен, Уокер. —Твоя очередь? —Да, точно… — Люций перевернул рисунок, чтобы не давить на свежую рану ещё сильнее, незаметно подтирая рукой следы своего позора с щёк. — Правда или действие? —Правда. —Расскажи мне о своём прошлом. — Он увидел недовольный взгляд девчонки, но решил продолжить. — Как прошло твое детство без матери, когда влюбилась в первый раз, сколько раз сбегала из дома? —Люцифер… —Это нормальный вопрос, который задают люди, чтобы поближе познакомиться с человеком. Виктория тяжело вздохнула и грозно придавила Люция взглядом. Она ясно давала понять, что тема для неё неприятна, но он все равно сует свой нос куда не надо. Что за человек… —Я отвечу. Но коротко. — Девчонка пригрозила пальцем, делая большой глоток. — И больше мы к этой теме не возвращаемся. —Короткий ответ – тоже ответ. Валяй. —Детство без матери было тяжелым, дети были злыми, первый раз влюбилась в шестом классе в старшегодку, получила унизительный отказ, после этого больше не старалась. Сбегала из дома много и часто. — Лицо Вики заметно потемнело, и, махнув рукой, она выпила все оставшееся в стакане до дна. Люцифер, заметив такую реакцию, долил ещё. — Я ответила на все твои вопросы? —Это обычные жизненные трудности, Уокер. — Алый взгляд зениц пристально изучал девчонку, стараясь найти ответы в бегающих потускневших глазах. — Я понимаю, что этот ответ краток, и я многое не знаю, но почему ты так не хочешь говорить об этом? Что же случилось с маленькой Уокер в прошлом, что эта тема для тебя так болезненна? —Да кому какое дело? — В порыве злости она стукает ладонью по столу, от чего жидкости в стаканах и желейный торт ходят ходуном. — Я уже сказала, и не раз, что не хочу это вспоминать, почему ты так упорно продолжаешь наседать на меня? —Я понял, Уокер. Успокойся. — Руками выкидывает примирительный жест, стараясь смягчить ситуацию. — Если не хочешь, я не буду спрашивать. —Уж спасибо. —Твой черёд. —Правда или действие? —Правда. —Могли бы просто поговорить, раз никто из нас не выбирает действие. — Девчонка отломала кусочек торта ложкой, которой грозилась стукнуть Люция и сделала глоток выпивки. —В таком состоянии мы грохнемся после первого же задания. Итак, твой вопрос? —Моя мать. Расскажи мне о ней. Всё. —Какой ты помнишь свою маму? —Это было почти шестнадцать лет назад, я мало что помню. — Приложив ложку к губам, перед этим облизав ее от сливок, она крепко задумалась. — Помню, она была активисткой. Никогда не сидела на месте, всегда помогала людям, иногда в ущерб себе. Работала в больнице, всегда старалась выбить себе повышение. Когда вспоминаю про неё, на душе становится тепло. —Тогда я пожалуй выпью. —Почему? —Не хочу рушить твое представление о твоей идеальной мамочке. — Люцифер съязвил, закидывая в себя стакан бурбона. —Я не сказала, что она идеальная. — Уокер негодует, старается выглядеть грозно, но со стороны казалось, будто она съела целый лимон. — Мои воспоминания о ней приятные, но я хочу знать, какой она человек. На самом деле. —Что могу сказать…Я предупредил, потом не плачь в подушку. — Люцифер покосился на девицу, что не прекращала пристально его разглядывать. — Твоя мать, когда попала на небеса, была тихой, спокойной непризнанной. Примерно такой, как ты ее описываешь. Я тогда учился в аду, не знаю всех подробностей и в какой момент все пошло по пизде, но через полгода она уже была холодной, чёрствой, готовой на все ради своей выгоды. Когда в ее белобрысую башку пришло осознание, что ангелы руководят всеми делами и имеют большую власть, она стала общаться исключительно с ангелами, напрашивалась на приемы с высокопоставленными бессмертными. После многочисленных стараний и ужинов в светском кругу, она пробилась на аудиенцию в совет — главный руководящий орган на небесах. Попасть туда было неслыханной гордостью, поэтому после неудачного собеседования она стала решать вопрос через постель. Главный советник даже бы не рассмотрел такое предложение, зато его правая рука была не прочь развлечься с красивой женщиной, и после посвящения в ангелы она сразу заняла пост советника. Так же не стоит упускать тот момент, что она крутила шашни с престолом — отцом моего главного соперника в школе, а после инициации и поступления в ряды совета, распиздела всем про эту межвидовую связь, которая у нас запрещена, из-за чего ангел потерял свою должность и стал ворчливым школьным учителем. А твоя мать теперь всего на одну должность ниже, чем Шепфа — бог по-вашему. Вот такая вот история о твоей мамаше. Виктория сидела молча. Хоть алкоголь хорошо ударил по голове, но она прекрасно разобрала каждое слово. Во что превратилась ее мать? Неужели это семейное, и Уокер-младшая будет такой же гнилой, мерзкой шлюхой? Стало мерзко и одновременно грустно, что она создала человека у себя в голове, которого даже, блять, не существует. —Но…Почему? — Девчонка быстро-быстро заморгала, стараясь снять наваждение с глаз. — Почему она стала такой? —А этого никто не знает, Уокер. — Люцифер разлил по стаканам ещё янтарной жидкости, мигом отпивая глоток. — Если когда-нибудь попадёшь на небеса – спросишь. —Для этого мне нужно умереть. — Уокер выпивает остатки в стакане, жестом показывая Люцию, что ей хватит. — А я пока не планировала. —Справедливо. — Люций, приятно охмелевший, взял со стола курилку Уокер и сделал пару затяжек. Голова закружилась, отчего Девушка напротив поплыла. — Старики ангелами не становятся. —Я пойду в душ, и спать. — Она делает попытку встать на ноги, не очень успешную, но цель таки выполнила. — Мы налакались, как свиньи. —Это ещё не по-свински. — Брюнет встаёт следом, хватаясь за спинку стула, ведь ведёт конкретно. — По-свински – это когда тебя несут до комнаты, пока тебя рвёт фонтаном. —Какой ужас. — Виктория поднимается по ступенькам, едва не падая, если бы не вовремя оказавшееся плечо Люция. — Пить это ужасно. Больше так много не буду. —Все так говорят, Уокер. — Люцифер ведёт пьяную девчонку наверх, хотя сам едва шевелит ногами. — Все так говорят… —Никогда не бери меня «на слабо». — Она поднимает глаза, дышит перегаром Люцию в шею, а у того мурашки заходятся. — Я сделаю назло, и глазом не моргну. —Как скажешь, «назлошка». — Ему смешно от того, как девчонка пытается быть грозной, но больше походит на мокрого котёнка. — До ванной провести? —Я сама. — Снимает его руку со своей талии, продвигаясь по стеночке. — Ты не пойдёшь? —С тобой, что ли? — Уокер моментально заливается краской, а Люцифер – смехом. —Идиот… Дверь ванной закрывается, пряча девчонку за собой, а Люций лишь смеётся, продвигаясь в гостевую комнату. Распластывается на мягком матрасе, уставившись в потолок. Начинает думать про Уокер. Ничего нового. Но теперь он думал не про его влечение к ней, а о том, что произошло с Уокер в прошлом. Что так сильно могло разбить девицу, раз одно упоминание о минувших днях вызывает прилив злости и раздражения? Сама она не расскажет даже в таком состоянии, это было ясно как день. Но он должен был узнать. Почему-то Люцифер хотел понимать девчонку, рассмотреть ее со всех сторон, но не знал, с какой именно ему подобраться. В своих раздумьях не заметил как провалился в сон. Уокер стояла под напором воды вот уже двадцать минут, бездумно позволяя каплям разбиваться о лицо. Что-то тянуло ее к мужчине через стенку, и это пугало. До чертиков. А что, если сделают больно? Что если это лишь дешевая постановка, игра? Он же демон, как никак, что может взбрести в его голову? Всепоглощающие мысли всегда не давали Виктории жить полной жизнью. Она часто отказывалась от того, что ее радовало, идя на поводу своего страха. Хоть уже и решила, что будет плыть по течению, отпустит поводья и позволит ситуации решиться самостоятельно, но все равно девчонку не отпускало. Она все думала-думала-думала, ни на секунду не позволяя себе расслабиться. Душ помог прийти в чувство, и от прежнего опьянения осталась лишь приятная слабость и лёгкость в голове. Девчонка просушила волосы полотенцем, после чего обернулась им и прошла в свою комнату. Накинула легкую пижаму, залезла под одеяло. Постаралась уснуть, но волна переживаний и воспоминания про сегодняшние ужасы в кинотеатре не позволили расслабиться. Уокер чувствовала, как накатывает тошнота и ком в горле, ей было страшно открыть глаза или шевельнуться. Она не знала, что делать. При всем желании, Вики не дотянется до ночника, ее пугала сама мысль двинуться — казалось, если она выдаст своё присутствие и вылезет из-под одеяла случится что-то безумно ужасное. Оставалось лишь одно: кричать. —Люцифер… Сначала позвала тихо, еле слышно, надеясь, что он ещё не спит, что услышит. Но спустя минуту ответной тишины она повторила громче. —Люцифер..! И вновь ответная тишина. Обжигающие слёзы и всепоглощающее чувство брошенности накрыли Уокер с головой, отчего она прокричала ещё громче, с истерикой в голосе: —Люцифер!! Люцифер-Люцифер-Люцифер..!! Она повторяла его имя, снова и снова, наплевав на любую гордость и последствия. Люцифер подошёл совсем тихо, приседая на корточки рядом и вглядываясь в блестящие от слез глаза. —Что случилось? — Люций обеспокоено осматривал девчонку, не отмечая никаких повреждений или угрозы. — Уокер, это я, ты в сознании вообще? —Люцифер…Люци…фер…Лю…ци… — Она лишь всхлипывала, продолжая повторять имя мужчины без остановки. —Уокер, успокойся, — Люций был в полном замешательстве – что могло ее так сильно напугать? — Приподнимись, давай помогу… Девчонка истерично помотала головой, упираясь изо всех сил, чтобы не шевелиться. Она буквально увязла в своих навязчивых мыслях по горло, отчего стало трудно дышать. —Ну…Уокер…я же здесь, я довольно большой дядя, пока я тут ничего плохого не произойдёт, слышишь? — Старается словить ее взгляд, но все тщетно. Уокер смотрит сквозь, находясь в бреду собственных мыслей. — Расскажи, что случилось? —Стр…стр…страш-ш-шно… — Виктория заикается, пытается сказать сквозь всхлипы, но получается плохо. —Страшно? Почему страшно? — Брюнет осматривает комнату, но не находит ничего подозрительного. Сбоку замечает маленький светильник, похожий на минерал, и тянется к нему, чтобы включить. — Так лучше? Вики не отвечает, лишь кивает головой. Зато она в состоянии посмотреть на Люция трезво, хоть трястись не перестала. —А теперь по порядку. — Люцифер уселся сбоку девчонки, мягко поглаживая ее колено сквозь пуховое одеяло. Кто вообще спит в такую жару под одеялом? — Что случилось? —Я…я…мне с-стало страшно…темно…фильм…я…я… — Старается вытереть слёзы, но едва руки убирают влажную соленую дорожку на щеках, как тут же появляется новая. — П-прости, ч-что разб-будила. —Ты извиняешься, потому что тебе страшно? — Нет, это уже не нормально. До сих пор все ещё можно было объяснить, но это…это переходит все границы. — Уокер, мне нужно, чтобы ты была со мной честной. Иначе я не смогу помочь. —Нет…нет, не прос-си меня… — Она вновь истерично мотает головой и едва за волосы не хватается. Блять. —Уокер, пожалуйста… — Люцифер чувствует ком в собственном горле, он прожигает органы, давит грудную клетку. В порыве протягивает руку к ее лицу, заправляя прядь влажных волос за ухо. — Я хочу тебе помочь, пожалуйста… —Я не хочу, нехочунехочунехочунехочу!! У Уокер срывает чердак. Ее колотит, она рыдает, надрывает голос, сжимает кулаки, впиваясь ногтями в ладонь до крови, и Люцифер больше не давит, лишь двигается ближе, прижимает к себе и качает-качает-качает ее, как маленького ребёнка. Гладит мокрые волосы, вдыхает их ванильный аромат, сам едва держится, чтобы не заплакать. Только не сейчас. Только не при Уокер. Он должен оставаться сильным, чтобы помочь ей. Теперь это был не просто спортивный интерес — это была цель — узнать любой ценой о прошлом девчонки, чтобы помочь. Чтобы спасти. Он не пустит все на самотёк. Не в этот раз. —Всё, Уокер, всё… — Люций продолжает сжимать трясущееся тело, и не чувствует, как трясётся сам. — Всё прошло, ложись, тебе нужно отдохнуть и хорошенько выспаться. И вновь мотает головой, потираясь носом о мужскую грудь, совсем забыв о стеснении. —Хочешь побуду с тобой, пока не уснёшь? — Шепчет ей в самое ухо, тихо, мягко, старается успокоить. Ловит утвердительный кивок головой и укладывает голову девчонки на подушки. — Хорошо. Ложись. Укладывает Уокер и накрывает одеялом, а сам ложится рядом. Она лежит на боку, к нему лицом, и почти не дышит. Люцифер же ловит каждую мимолётную эмоцию, которая трогает девичье лицо, расправляет спутанные мокрые пряди волос, перебирает в пальцах, убаюкивает. Уокер послушно прикрывает глаза и, тяжело вздохнув, зарывается глубже в подушки и почти сразу начинает сопеть. Люцифер ни на секунду не прекращал гладить ее голову, будто знал — она все чувствует сквозь сон, ей это нужно. Сам размышлял о решении проблемы, ведь это нельзя игнорировать, нельзя так халатно с ней поступать. Едва Уокер глубоко погрузилась в сон, Люций встал так тихо как только мог, и стал исследовать комнату девчонки. Света ночника была достаточно, чтобы видеть все, что нужно. Тихо открывал шкафчики, пытаясь найти зацепки или подсказки, которые могут помочь. Открыл самый дальний шкаф, что стоял возле ширмы, где совсем недавно переодевалась Уокер, и увидел кучу незаконченных картин и принадлежностей для рисования. Бережно перебрал каждый рисунок, восхищаясь талантом девчонки. С каждым новым листом бумаги Люций начал осознавать, что идут они в порядке убывания — от самых новых до самых старых. Через пятнадцать минут он дошёл до рисунков, что определенно принадлежали девочке лет семи — рисунки были банальными: цветочки на лужайке, радуга, животные и… Семейный рисунок. Черт, как же он испугался. На листке бумаги детской рукой было нарисовано три человека: ребёнок, папа и… И мама. Залитая пятнами красной гуаши и зарисованная чёрным маркёром резкими, хаотичными линиями. Если ребёнок в таком возрасте делает такие рисунки, тогда этим все сказано. Хотел Люцифер положить рисунки обратно, но дрогнувшая рука подвела, и вся стопка полетела на пол, устроив шум. Чертыхнувшись, Люций присел, стараясь собрать рисунки в нужном порядке, как вдруг из-под бумаг показался небольшой поцарапанный блокнот. Его было легко не заметить — в такой кипе бумаг тонкая обложка моментально затерялась, и, что-то подсказывало мужчине, что все ответы там. Обернувшись на сопящую Уокер, он сложил рисунки в шкаф, усаживаясь на пол и оперевшись спиной на его дверцы, стал разглядывать дневник. Какое-то время его терзали сомнения — это ведь личная вещь, Люцифер не имел никакого права его трогать, а тем более — открывать. Но ведь это для ее блага, так? Люцифер открыл первую страницу. Что ж, мой отец считает, что это поможет мне справиться с моими проблемами, поэтому теперь я буду записывать сюда все, что меня тревожит. Сегодня пятнадцатое ноября, две тысячи десятого года. Меня зовут Виктория Уокер, мне восемь лет, и у меня нет мамы вот уже почти три года. Она разбилась на машине пятнадцатого мая, две тысячи восьмого. Я не знаю, зачем храню эту дату у себя в памяти, наверное, мне так легче. Когда она погибла, я стала очень много рисовать. Нашла в этом занятии себя, смогла выражать эмоции. Но папе не понравились мои рисунки, потому он повёл меня к надоедливому мистеру Ли. Он задаёт очень много вопросов и говорит, что я слишком взросло мыслю для своих лет. Но я думаю, что возраст это только цифра, не более. А ещё думаю, чтобы послать всех к чертям и делать то, что хочу. Им всем плевать на меня, они бросят меня, как бросила мама. Но это ничего, я не злюсь на них, другие не должны решать мои проблемы, а я как-то сама справлюсь. В школе к моему случаю относятся без понимания. Дети, что с них взять. Все задирают меня, я почти стала школьной знаменитостью. Только вот не нужна была мне эта популярность, мне нужна мама. На дни матери, когда мои одноклассники делают подарки для своих родительниц, я рисую. Учителя смотрят на меня снисходительно, с жалостью, будто это я умираю, но я ее не хочу. Я хочу, чтобы все было как прежде. Вчера в своём рюкзаке я нашла дохлую крысу. Видимо кто-то захотел подшутить надо мной, и я узнала кто. Когда занятия закончились, я нагнала этого надоедливого мальчишку и заставила запихнуть эту крысу ему в рот. Разумеется, у меня были проблемы и меня отстранили от занятий на неделю. Ну и ладно, я отдохну от этих невыносимых детишек. И сама справлюсь. Сегодня двадцать третье декабря того же года. Преддверие Рождества. Папа больше не мог находиться в том месте, где умерла его любимая жена, поэтому мы переехали в Аризону. Она мне не нравится. Здесь сухой воздух, нет зелёных лесов и множества водоемов, куда мы с мамой любили ходить на выходных. Это будет второе Рождество без неё. Я ее почти не помню, но думаю, что это нормально. Говорят, первым забываешь голос человека, но я отчетливо слышу, как он звенит у меня в голове. Доктор Ли продолжает твердить про какое-то расстройство, но я его не слушаю, я знаю что это голос мамы. Папа часто плачет, и я всегда стараюсь его утешить, всегда приношу хорошие оценки со школы, рисую красивые пейзажи, но он почему-то плачет ещё больше. Говорит, что я похожа на свою маму, но почему его это расстраивает не знаю. Наверное, я мешаюсь под глазами и давлю на свежую рану. Пожалуй, стоит отстраниться от папы и дать ему передышку. Будет тяжело без его поддержки, но ему тоже тяжело, а я справлюсь. Сегодня десятое мая, две тысячи одиннадцатый. Месяц назад у меня началась затяжная депрессия, и нервная система решила, что ноги мне больше не нужны. Так говорили врачи, но я так и не поняла, что со мной случилось. В какой-то момент ужасно заболела спина, но я не хотела расстраивать папу: он усердно работал чтобы потянуть все растраты на моих психологов, поэтому я тихо скулила в подушку и не пошла в школу, притворившись простывшей. Уверила папу, что отпрашиваться с работы не нужно, и я смогу позаботиться о себе. Но спустя пять часов его отсутствия я захотела перекусить. Решила спуститься вниз, хоть и было очень больно, но когда я подошла к лестнице, мои ножки стали очень слабыми, и я полетела кубарём вниз, и так и не смогла встать. Лишь лежала в ужасно неудобной позе и тихо плакала, ожидая папу. Знала, как он будет переживать, и было очень стыдно за себя. Почему я не такая, как все дети? Почему такая не нормальная, почему от меня столько проблем? Я не знала. Когда папа вернулся, он обнаружил свою дочурку скрученную в зигзаг, которая описалась под себя, ведь терпеть больше не было сил, а встать — тем более. Он мгновенно подхватил меня на руки и отвёз в больницу, где ему сказали, что на нервной почве отказали ноги, и шанс, что я вновь буду ходить — пятьдесят на пятьдесят. Я вновь носила памперсы, как маленький ребёнок, ведь ставить какие-то трубки мой отец наотрез отказался. Это было неделю назад, и сейчас все хорошо, я снова хожу. Только теперь я боюсь носить туфельки с каблучком, потому что могу перецепиться через них и снова упасть. А ещё, когда упала с лестницы, зацепила ногой железную окантовку ступенек, рассекла себе кожу, и теперь у меня большой шрам. Скорее всего он останется со мной на всю жизнь, чтобы напоминать об этом позоре вечность. Папа боится оставлять меня одну, поэтому теперь у меня есть круглосуточная сиделка, которая забирает меня со школы и не спускает с меня глаз. Это очень раздражает, они нянькаются со мной как со стеклянной — подуешь, и я разобьюсь. Совсем скоро мы поедем к нам на родину, чтобы навестить маму в годовщину ее смерти. Папа сначала не хотел ехать в дальную дорогу после случая с ногами, но я уверила что хочу этого. Папа очень скучает по маме, и мне не хватило смелости сказать, что меня ужасно трусит из-за предстоящей встречи с ее могильным камнем. Но ничего, я с этим справлюсь. Четырнадцатое июня. У меня сегодня день рождения. Папа подарил мне очень красивые носочки с лебедями и сводил в аквапарк. Я люблю купаться. Это напоминает мне наши походы с мамой, и становится теплее. Мой папа молодец, он очень старается чтобы мне стало лучше, но мне легче не становится. С каждым новым днём мое состояние становится более нестабильным, но я не рассказываю об этом доктору Ли и папе. Я вообще почти ничего не рассказываю, но этот надоедливый дядька все равно все видит. И зачем он так усердно делает свою работу? Папа все равно заплатит ему за приём. За половину весны и начало лета мои волосы выгорели на солнышке, отчего я стала ещё больше похожа на маму. Папу это расстраивает, но он говорит что рад, что у него есть такая дочка, как я. Говорит, что в моих глазах видит мою маму, и это его утешает. Он врет. Я видела по ночам, как он плачет и каким усталым он выглядит, и подозреваю, что из-за меня. Но я стараюсь изо всех сил, учусь очень усердно, и мои рисунки стали намного лучше. Папа наконец записал меня в творческую школу, где я могу раскрыть свой талант, и рисование помогает мне намного больше, чем эти врачи. Кстати, Ли был очень обеспокоен тем, что я до сих пор слышу маму у себя в голове, и прописал мне какие-то таблетки. Теперь ее голос пропал, и мне стало совсем тоскливо. Старалась пропускать их приемы, но когда папа заметил мои действия, следил, чтобы я выпивала все прописанные таблетки. Теперь, пожалуй, я никогда ее больше не услышу. Но ничего, я с этим справлюсь. Сегодня девятнадцатое мая две тысячи шестнадцатого года. Мне уже четырнадцать лет, и я давно ничего не писала. Наверное, это связано с тем, что я начала много заниматься и ходить на внеклассные занятия. Я также продолжаю рисовать, у меня хорошо получается. Мне кажется, что это мое призвание, и в будущем я буду каким-нибудь известным дизайнером или архитектором. Или все сразу. Лечение с доктором Ли начало давать свои плоды, я стала почти нормальной и более похожей на других детей. Таблетки мне больше не нужны, и чувствую я себя намного лучше. Так же, приятным бонусом стали гормоны, из-за которых я менее стала походить на тощую палочку и больше — на настоящую женщину. У меня уже уверенная двойка в груди, и мальчики стали больше засматриваться на меня. За это время дети, кажется, стали забывать о произошедшем, и это не может не радовать. У меня появились знакомые, потом друзья. Я все ещё боюсь носить каблуки, ведь мне становится страшно, когда я плохо ощущаю землю под ногами. Сразу вспоминаю слабость в ногах и ужасную боль. Жалко, конечно, я не особо высокая на фоне других ребят, но придётся смириться. Пубертатный период покрыл моих одноклассников прыщами и заскоками в голове, а меня одарил прекрасной фигурой и безболезненными месячными. Наверное, это моя награда за пережитые года одиночества и задирательств. Пусть теперь помучаются, и мне совсем не стыдно за своё мнение. Даже если им не понравится, и они начнут меня задирать, я буду готова. Я с этим справлюсь. Двадцатое июля того же года. Совсем недавно я уже писала сюда, но появилось новое событие, которое я терпеть не могу всей душой. Мой папа решил записать меня в летнюю школу-лагерь, чтобы помочь справиться с моей асоциальностью и познакомиться с новыми людьми. Я просто хотела рисовать все лето и иногда ходить в аквапарк. Я ненавижу загорать, а в этом лагере под палящим солнцем мгновенно стану мулаткой. Я читала, что загорать очень вредно, и это может вызвать рак кожи. Этого мне ещё не хватало, но ладно, я взяла крем-защиту и буду в нем купаться. Мне уже исполнилось пятнадцать лет чуть больше месяца назад, поэтому меня отправили в самый старший отряд. Тут были дети от моего возраста до семнадцати лет. Мой папа говорит, что я расцвела, глаза стали живее, да и в принципе от меня веет жизнью. Его это радует, и я стараюсь изо всех сил оставаться счастливой, ведь мой папа достаточно натерпелся, я хочу лучшего для него. Он даже купил мне много-много платьев в цветочный принт и лёгкие шифоновые майки на тонких бретельках. Все это время в лагере я надевала новый наряд почти каждый день, и настроение было на высоте. Мальчики так же обращали на меня внимание, но один мне понравился больше всех. У него волосы с лёгкими кудряшками цвета молочного чая, лицо нежно расцеловано солнцем, оно рассыпало веснушки на его носу, а улыбка излучала тепло и радость. С ним всегда легко говорить, мне кажется он приятный человек. Он часто спрашивает про мою семью и прошлое, но я молчу. Я боюсь его спугнуть, ведь никому не интересны подробности странной истории с голосами в голове, разговоры о смерти людей и уж тем более про дохлую крысу в рюкзаке. Людям интересны жизнерадостные люди с улыбкой на лице, другие им не нужны. Он также часто спрашивает про мой шрам на ноге, ведь платья достаточно короткие, и его никак не спрячешь. Но про эту историю справления нужды под себя я тоже не рассказываю. Крису(так его зовут) я сказала, что однажды разбила тарелку, и осколок прошёлся по моей ноге. Он, похоже и правда переживает за меня, мне нравится его неравнодушие. Вчера мы впервые поцеловались. У него были такие мягкие губы, что я просто растаяла. Он говорил, как я нравлюсь ему и предложил попробовать встречаться. Я была на седьмом небе от счастья. Оказалось, что мы живем совсем рядом, и сможем проводить много времени вдвоём. Мне немного страшно от нового опыта, но думаю я справлюсь. Седьмое августа. Тот же год. Я еду домой с лагеря досрочно. Я разбита. Что же произошло? Мой «любимый» папа решил приехать в лагерь и поговорить с вожатыми, ведь он решил что меня могут обижать другие дети, и выложил всё, что произошло в последние года со мной руководителям: от голосов в голове до случая с лестницей. Учителя, в свою очередь, велели всем детям общаться со мной с осторожностью, коротко пересказав мою историю. Я в это время наслаждалась тишиной природы и болтала ноги в небольшом лазурном водоеме. У меня было прекрасное настроение, ведь сегодня у нас должно было быть очередное свидание с Крисом, которое я очень ждала. Когда я спокойным шагом вернулась на территорию лагеря, вожатые уже заканчивали вводить детей в курс дела, и я поняла, насколько плохи мои дела. Нашла в толпе Криса, который смотрел на меня с разочарованием в глазах. Я не знала, что сказать, лишь мотала головой из стороны в сторону, пытаясь взять его за руку, но он с отвращением откинул ее и сказал, что нашим отношениям конец, ведь он не хочет быть с «психованной неадекваткой». У меня случился нервный срыв, я надорвала голос в своих криках на отца. Я сказала много плохих слов, но он заслужил. Он, черт возьми, все заслужил. Теперь понятно почему мама так рано покинула нас — она больше не могла выдерживать бестактность отца и не нашла лучшего варианта, чем смерть. Я не знаю, справлюсь ли с этим, но я постараюсь. Октябрь, шестнадцатое. Доктор Ли снова работает со мной после проишествия в летнем лагере. Обьясняет мои чувства, но я больше не хочу с ним общаться. Ни с кем не хочу. Даже рисование больше не приносит того удовольствия, что раньше. Учебу я забросила с первого дня, и считаю, что это пустая трата времени. Я начала курить и выпивать. Уходила из дома на целую ночь и приползала на утро. У меня не было компании, я все это делала сама. Да и не нужен мне никто, и самой хорошо. Теперь, когда Крис знал всю правду, перспектива жить рядом не очень то и радовала. К этому времени моя грудь выросла до третьего размера, и на улицах случайные мужчины путали меня со взрослой женщиной, хотели познакомиться. Это очень бесит. Меня уже не радует моя женственная фигура, я всегда ношу большие худи, чтобы ее скрыть. Из-за двух торчащих сисек и обьемной одежды я кажусь толстухой, ну и похер. Лучше выглядеть толстухой, чем каждый день отбиваться от этих надоедливых приставаний. Девчонки в школе часто токсичили в мою сторону и пытались унизить, но всех их я слала на три буквы и дальше занималась своими делами. До сегодняшнего дня. Они решили, что получают недостаточно власти над другими девушками, и решили подрезать меня за углом школы, когда я только успела прикурить и шла домой. Две девочки из компании Марты — главной суки школы — подбежали с двух сторон. Одна схватила меня за волосы, другая выхватила сигарету из рук и заломала локти. Марта что-то говорила про извинения, что так не положено себя вести с людьми. Я согласилась, и сказала что жду ее извинений. Ей это не понравилось, видимо я неправильно растолковала ее слова. Она схватила какой-то булыжник и кинула его прямо мне в живот, после чего отвесила удар учебником по геометрии. В этом году он был особенно тяжелым, и я прочувствовала каждый гребанный грамм. Как итог — рассеченная губа, засохшая кровь в носу и запах железа. Ах да, у меня появился новый шрам. От тлеющей сигареты. Одна из ее девчонок держала мои волосы, поэтому ей не составило труда оставить круглый ожог прям на моем затылке. Говорила что-то про то, что я слишком много себе позволяю и если мое поведение не улучшится, я не отделаюсь разбитым носом и ожогом от сигареты. Мне было наплевать. Я встала, отряхнулась, подняла потухшую сигарету и пошла домой, на ходу зажигая ее снова. С отцом я по-прежнему не разговаривала. Врядли смогу хоть когда-то. Он чувствует себя очень виновато, и правильно делает, мне меньше проблем. Когда я зашла домой он сидел в кресле, смотря какую-то передачу, и увидев меня очень разволновался, спросил нужна ли мне помощь. Я не ответила. Прошла к кухонным тумбам, вытащила ножницы. Ровным шагом подошла к зеркалу в прихожей и срезала свои длинные, красивые волосы. Больше эта сука не схватит меня. Никогда больше. Отец конечно очень испугался, пытался остановить, узнать в чем дело, но я закончила своё занятие, кинула ножницы куда попало и вышла на улицу. Ноги сами повели куда надо, и я оказалась в баре с самым адекватным человеком в этом мире. Добрый дядя Эдди, заведующий небольшим пабом на краю улицы не был таким, как все эти очерствелые люди. Он не отверг меня, когда нашёл на улице пьяной на мокрой траве, не отвернулся когда узнал мою историю, не брезговал общением со мной. Эдди всегда был рад видеть меня у себя. Он считал, что лучше я выпью у него в пабе, чем на улице непонятно где. Он частенько угощал меня. Мне было легко общаться с ним. Хоть он и пытался направить меня на правильный путь, хотел помирить с отцом, но понимал, что пока я не захочу, я этого не сделаю. Там меня никто не трогал, и я спокойно занималась своими делами. Эдди оценил мою новую стрижку, за расшибленную губу спрашивать не стал. В этом была его прелесть: дядя Эдди не задавал лишних вопросов, и просто был, когда других не было рядом. Все было рутинным: школа-паб-дом и так по кругу. В баре я разобщалась с каким-то молодым человеком лет двадцати семи. Он выглядел очень презентабельно и угостил меня вкусным и очень дорогим коктейлем, спросил, чем я занимаюсь, и почему тут. Потом предложил работу танцовщицы. Необычной танцовщицы. Сказал, что заработок очень приятный, и даже больше, а моя фигура как раз подходила по всем параметрам. Я согласилась, все равно каждую ночь пропадаю тут, а так заработаю денег и съеду с этого блядского города, а ещё лучше — из штата. Надеюсь я справлюсь. Пятое апреля, семнадцатый год. Я работаю стриптизершой почти полгода. Меня все устраивает. Как мне и обещали, платят отлично, и руками никто не трогает, что радует. Пока работала, начала испытывать отвращение к сексу, и все что с ним связано. Я считаю его грязным, непорочным, ненужным. Похотливые желания заставляют людей отдавать тут всю свою зарплату, а иногда — изменять. Терпеть не могу измены. За это время я заработала достаточно денег, чтобы купить маленький дом в благополучном районе моего штата. У меня была цель собрать достаточно денег, чтобы больше никогда сюда не возвращаться, и у меня бы получилось. Если бы в один день я не попробовала вещества. Мой менеджер на одном из афтерпати предложил расслабиться, что я и сделала. Это было почти два месяца назад. Сейчас я подсела так сильно, что не могу с этого слезть. Встречи с Ли я пропускаю уже несколько месяцев, отец часто плачет, ругается, старается взять надо мной контроль, но у него больше не получится. Никогда не получится. Все сбережения уходят на дозу, но мне наплевать. Мне хорошо, я больше не чувствую панических атак, не вспоминаю маму, ведь ей сейчас лучше всех. И без меня и моей скорби «проживет». Не знаю, зачем я до сих пор веду этот дневник, ведь в этом больше нет никого смысла. Наверное, привычка. Не знаю, сколько я ещё так протяну, но я справлюсь. Ноябрь, семнадцатый. Недавно мой отец узнал, что я долгое время принимаю. Как же он узнал? Нашёл меня в комнате, когда у меня случился передоз. Сейчас я в реабилитационном центре, с кучей трубок пишу это все, и понимаю, сколько дерьма я натворила за последнее время. Мой отец разбит, он переживал все то время, пока меня откачивали. Не думаю, что он переживет ещё и смерть дочери — последнее, что осталось от его давно покойной жены. Он рассыпался в извинениях, молил у меня прощения, клялся сделать все, только бы я бросила. А я не знаю, смогу ли бросить. Я вообще сейчас не могу здраво мыслить. Я не справлюсь. Июнь, восемнадцатый. Мне сегодня семнадцать лет. Я прошла реабилитацию, посещала встречи наркоманов и смогла побороть зависимость. Я все ещё работаю в стрип-клубе. Точнее, работала. Сегодня у меня был мой последний и решающий вип-клиент. Я танцевала для него приватно, все было как обычно, но в какой-то момент он остановил меня. Спросил сколько мне лет, почему такая молодая девушка занимается такой похабщиной. Я ответила, что не получаю деньги за то, что треплю языком. Но он не остановился. Сказал, что я должна быть гордостью своих родителей, должна доказать что чего-то стою, а не сколько стоит мое тело. Меня переклинило. А ведь правда, гордилась бы мама своей дочерью, если бы узнала, какой она стала? Не думаю. Я должна справиться. Обязана. Все ещё июнь. Тот же год. Я полностью поборола все зависимости. Правда, курить не бросила. Заменила сигареты жидкостью с никотином. Меньше вреда, но все ещё стараюсь справиться с этим. Когда с концами уволилась со стрип-клуба и пришла в свой день рождения домой с тортиком, мой папа не нашёл слов. Он расплакался, все продолжал извиняться передо мной, но я остановила его, обняла, и сказала как сильно его люблю. Я была неправа. Очень сильно неправа. Я не знаю, почему меня так сильно занесло в эту яму, и как я вообще ступила на эту скользкую дорожку, но я рада, что смогла оттуда выбраться. С того дня я усердно взялась за учебу, снова начала рисовать, отрастила мои прекрасные русые волосы, помогала папе, не останавливалась ни на секунду, чтобы мама и папа гордились мной. Они будут гордиться, ведь я справилась. Я ведь справилась. Люцифер с первой страницы сидел с прижатой к губам рукой. Не только потому, что был в полнейшем шоке, но и потому, что не мог сдержать всхлипов. Он чувствовал обжигающие слёзы на щеках, капающие на страницы дневника, и едва сдерживал себя, чтобы не заорать во всю глотку. Дрожащими руками положил блокнот обратно в шкаф и даже не был в состоянии, чтобы встать на ноги. Ползком, все ещё держа руку на губах, вылез на балкон, плотно закрыв за собой дверь. Едва смог дотянуться до пачки сигарет, трясущимися руками поджег одну и зарыдал. —Шепфа…— Люцифера охватила истерика. Он рыдал без остановки, все думал-думал-думал, прокручивал у себя в голове всё, что только что прочёл, представлял в красках и безудержно рыдал. Ему даже не было стыдно, потому что такое не то что пережить — услышать невозможно. Было безумно жалко Уокер, отчего рыдания становились лишь громче. Он не мог это остановить. Но все ещё может спасти её. Спасти от последствий ее ошибок. —Блять… — Он старается вытирать соленые дорожки, но их становится только больше. — Вики…