the Saint and the Sinner

любовь, надежда, страх и вера — вот что слагает человека. и в этом суть его и смысл. Роберт Браунинг, Парацельс

«Место коррекции личности» — так принято называть тюрьму в Южной Корее. И это действительно так: в каждой камере стоит плазма, куллер с водой, таксофон; трехразовая кормежка; йога и караоке по расписанию, а также заключенных водят на фокусы — черная вода «вся грязь и все пороки» переходит в прозрачную жидкость «светлое и доброе», откорректированное, хорошее. И, возможно, это бы сработало, но только не с ним. Его камера отличалась от остальных — ни большой плазмы, ни таксофона, только куллер оставили и на том спасибо. Убранство простое, скудное — ни стола, ни стульев, ни кровати, только обшарпанные стены и толстый хлопчатобумажный матрас на полу — футон. Он в камере один, такая привилегия дается далеко не каждому, но в его случае это, скорее, наказание. Изоляция, стресс и монотонность будней должны были свести его с ума: утро, проверка, кормежка, до обеда он просто молча сидел в камере — никакого выхода за ее пределы, только книга, если надзиратели сжалятся; снова еда, а после — психиатр. Ужасно бесячая дамочка лет 30, которая думает, что знает о нем больше, чем он сам. Каждый раз, заходя в их кабинет для бесед, она начинает бодро рассказывать про новости за стенами камеры и про то, как круто она провела свой день, а после садится и спрашивает: «Как Ваши успехи?», полная идиотка. Какие могут быть успехи у человека, сидящего в одиночной камере без права выхода из нее, разве что к ней на сеансы? Он поражался ее тупости, в его стране ее бы даже не подпустили к заключенным, ее бы вообще не допустили к работе, жаль, что он не дома. Однако причина, по которой он здесь, перекрывает всю тоску по дому, потому что тоска по этой самой причине куда сильнее. Одиночная камера — ничто, по сравнению с пятилетней разлукой с ним. Именно по этой причине он держался и сохранял холодный рассудок в этом Шоушенке. Тюрьма действительно выглядела по образу и подобию государственной тюрьмы, созданной Стивеном Кингом: фасад роскошный — старое здание в корейском традиционном стиле, а за ним постройка в абсолютно запущенном состоянии: пять этажей ввысь с камерами и посередине двор, куда всех сгоняли утром на перекличку, кроме него, заключенного №310. В тюрьме были простые правила — веди себя хорошо и скоро выйдешь, чем послушнее ты будешь, тем быстрее тебя переведут на первый уровень, а там и свобода. Все заключенные, попавшие сюда, находятся на 4 уровне — самом низком и жалком, позже, получают баллы за хорошее поведение и соблюдение всех правил и переходят на новый уровень, однако заключенному №310 такой возможности не дали — он пожизненно на 4 уровне. Что касается быта в тюрьме, то тут все просто: кормят 3 раза в день, на одного заключенного выделяют 3–4 доллара в день на еду, когда в обычной жизни этих денег хватает только на один полноценный прием пищи, от того еда в тюрьме — та еще муть. Однако заключенные могут купить себе что-то в магазине, но не более чем на 10 долларов. Заключенные могут даже работать, но получают они мало — около 12 долларов в день, когда на свободе эта сумма выплачивается за час работы. Для заключенного №310 работа под запретом, а значит он может довольствоваться только тюремной едой. Если еду еще можно пережить, то вот одиночество и отсутствие социальных контактов сложнее. Обычно, когда нового заключенного ведут в камеру, остальные высовываются из своих каземат и кричат на разных языках что-угодно — от ругательств до приветствий, так люди находят свою диаспору и держаться ее до окончания отсидки. Заключенного №310 не вели через общий двор, поэтому он не знает есть ли тут свои. Все что ему остается — сидеть в камере и ждать. Ждать, когда его причине для отсидки в Южной Корее передадут информацию о том, что он здесь. Тогда, он уверен, условия его содержания станут намного лучше, а надзиратели более сговорчивыми.

***

Стоя под холодными струями воды, он думал о том, что безумно скучает по своему джакузи. Раньше для принятия ванны у него был целый ритуал и куча требований: вода ровно 40 градусов, ни больше, ни меньше; пена должна была быть белоснежной и плотной, заполняя собой всю ванную, пахнуть земляникой; в ванной должен тихо играть джаз, а свет должен быть слегка приглушенным. Теперь он рад тому, что вода хотя бы есть, потому что в тюрьме слишком часто случаются перебои с водой, либо его надзиратели просто издеваются. Горячий душ полагался только один раз в неделю, в остальное время только холодная вода и жесткое дешевое было. Мыться его сопровождали несколько надзирателей: первый здоровый мужчина лет 40, хорошо сложенный, с кривым носом (вероятно, его сломали буйные заключенные, либо он увлекался боксом) и черными как смоль волосами; второй же — паренек лет 25, молодой и пугливый, как заяц, вечно таращился на заключенного №310, держась близь коллеги. Странный выбор надзирателей для одного из самых хитрых и ловких заключенных в Корее. Вытираясь жестким полотенцем, он думал о том, как именно пройдет его встреча с ним. За пять лет многое изменилось: новые привычки, новый стиль, новый образ мышления, они могли стать настолько разными и несовместимыми, что он боялся даже заговорить с ним, но выбора не было, он итак провел здесь больше, чем нужно. Одеваясь в тюремную робу цвета хаки, он вышел из ванной со сложенными руками — для быстрого надевания наручников, щелк — и они снова на нем. Двое надзирателей кивком показали ему идти, а двое других, схватив поудобнее оружие, шагали следом. Двигаясь по коридорам Шоушенка, так он сам называл это место, он не слышал ни единого звука, абсолютная стерильность и тишина, как в космосе. Шаги надзирателей были размеренными, а его дыхание ровным — ему нечего бояться, уж точно не этих мужиков с автоматами. Его самый главный страх и самый сильный наркотик ждет его в допросной, сидя в своем дорогущем итальянском костюме, нервно постукивая пальцем по краю железного стола. Дойдя до допросной, его кортеж остановился, и надзиратели снова повторили ему правила свидания: никакого телесного контакта, сидеть смирно и не передавать посетителю никаких вещей. Он молча кивнул. Надзиратели обыскали его и, не найдя ничего в его карманах, открыли дверь. Звук открытия двери эхом раздался по коридору, в ушах заключенного зашумело, стало тяжело дышать, потому что на стуле сидел он, одетый в свой дорогой черный костюм, закинув нога на ногу. Заключенный не верил своим глазам, к горлу подступил ком. Надзиратель подвел его к стулу и пристегнул наручниками к железному столу. Его посетитель кивнул надзирателю и тот молча вышел. Они остались наедине. — Раньше я платил за наши свидания, — тихо начал посетитель. — А теперь? — шепотом ответил заключённый, сжав руки в кулаки до боли. — А теперь наши свидания оплачивает государство, — с тоской в голосе произнес посетитель, после чего встал и решительно посмотрел куда-то в большое окно посередине стены. Он знал, что за ними наблюдают, потому и грозно смотрел, чтобы дать понять: «Я против, выметайтесь из комнаты и дайте нам поговорить без лишних глаз и ушей». Кажется, его услышали, потому что мужчина вернулся на свое место и грустно смотрел на заключенного.