A sleepless night

непонятный источник света с улицы случайным образом попадает в окна небольшой квартирки, которые ведут в уютно обустроенную, но слишком тесноватую для двоих человек спальню. шторы из плотной ткани были развеяны под особо сильным потоком ветра, продувающим из приотворённой форточки, образуя маленькое пространство для поступления света в укрытое мраком помещение. в углу, напротив деревянной двери распологается теплая кровать с тремя увесистыми подушками и зимним одеялом, которое значительно больше самой постели, и потому к утру оно оказывается наполовину на полу, одиноко свисая с края. утепление по приходу осени необходимо одному из парней. мерзляку не хватает даже шпарящих батарей, выкрученных на полную. неизвестно, как уживаются два человека, одному из которых постоянно холодно и шерстянные носки едва спасают ситуацию, а другому жарко, особенно когда сверху его укрывает зимнее, до ужаса толстое одеяло, вкупе со старыми батареями. во время резких движений во сне одеялище собирается безобразной кучей в ногах спящих молодых людей. отчасти поэтому дадзай просыпается посреди ночи и старается аккуратно вылезти, чтобы старенькая постель не издавала жалобных скрипов под чужим весом и не будила спящего соседа, который находился в своеобразном коконе, обволакивающих объятиях зимнего одеяла. на ватных ногах парень подходит ближе к окну, руками осторожно раздвигая шторы и впуская яркий свет, исходящий от стоящих напротив дома фонарей, светивших тускло. сильный ветер бушует за окном, заставляет кроны голых деревьев покачиваться из стороны в сторону и терять последние пожелтевшие листики, которые проказник ветерок уносит в разных направлениях. осаму медленно поднимает руку вверх, кончиками пальцев касаясь висевшей ниточки, будучи погруженным в легкую дрему со слипшимися глазами и пересохшим горлом. так как он стоит слишком близко к батарее, по телу разливается неприятный жар. от неё шпарит неимоверно. теплые, но невидимые волны расплываются по всему помещению, создавая условия, как в чертовой бане. парень тянет за тонкую ниточку, ухватившись за неё спустя пару десятков секунд поисков. форточка с хрустом и чувствующимся нежеланием приоткрывается больше, впуская свежий воздух, в котором так нуждался юноша, находившийся в полудрёме. он прячет лицо в изгибе локтя, позволяя прохладному, едва доходившему сверху ветерочку проворно залезть под задравшуюся майку, пробежаться приятной волной по пояснице. резкая смена температур заставляет колкие мурашки спешно бежать под кожей рук и ног, словно крохотные насекомые копошатся в поисках выхода. светлые волоски встают дыбом. с минуту осаму, ссутулившись, стоит перед окном и утыкается носом в изгиб локтя, размеренно дыша и спустя это недолгое время отмирая. волочится в сторону кровати, босыми ногами касаясь щекочущего коврика с коротким ворсом. юнец преодолевает расстояние от окна до постели, гробовую тишину время от времени прерывает тихое посапывание и нечленораздельный бубнёж. накахара во сне морщит носик, на котором россыпь коричневых, малюсеньких пятнышек, называемых веснушками, которые невозможно тщательно рассмотреть при ужасном освещении, точнее, его отсутствии. чую обцеловало само солнце, подарив несмываемые следы собственных обжигающих, оставляющих ожоги в виде коричневых пятен, губ. между редкими рыженькими бровками образуется выступающая складочка, хмурится. это очаровательно, в состоянии сна накахара выглядит уязвимо и беззащитно, поэтому хочется с силой прижать его к своей груди, избавить от неприятных, время от времени являвшихся кошмаров. с этим трудно бороться на протяжении долгого срока. но вместе с тем не отпускает ощущение нарастающего, из ниоткуда взявшегося приступа тревоги в грудной клетке, сжимающей все внутренности до пульсирующей боли. указательным пальцем осаму бережно смахивает с веснушчатого лица мешающую прядку огненно-рыжих волос, разметавшихся по подушке. ресницы второго подрагивают, и он переворачивается на другой бок, от неожиданности дадзай вздрагивает и отдергивает собственную руку, прижимая к груди. под ладонью чувствуется заходящееся в бешенном темпе сердце, вздымающаяся грудь, но не только из-за появившегося страха разбудить и побеспокоить недовольного соседа, который прижал конечности к телу, свернувшись. минутами ранее черепная коробка была лишена всяких мыслительных процессов, освобождена на время от навязчивых мыслей, но вновь собралось множество противоречивых чувств и раздумий, плотно засевших и гниющих там уже который год. однако мысли сворачивались в клубок, словно извивающиеся в запертой клетке змеи, не давая ему ничего разобрать. всё это касается, непосредственно, чуи накахары — соседа, который по собственному желанию делит с осаму жильё; который по собственному желанию в старой квартирке делит одну небольшую постель с осаму. по утру они замечают чужую ногу, нескромно закинутую сверху на тело другого и недообъятия. оба застенчиво переминаются с ноги на ногу, отводя взгляд в противоположную сторону, избегая зрительного контакта, как будто собеседник за считанные секунды с помощью одного только взгляда способен прочитать твои мысли и вывернуть тебя наизнанку, раскрыв все таившиеся секреты. они отмахиваются, приговаривая: «я делаю это неосознанно во сне, прости, ты не думай ничего такого» — безусловно, не обходится без слепых надежд, подпитывающихся подобными неловкими ситуациями. дадзай делает вполне осознанно, но в ближайшее время не признается в этом никому, кроме своего отражения в зеркале. он считает, что не вправе прикасаться к объекту воздыхания и виновнику болезненного румянца, который розоватыми пятнами проявляется на щеках от обыкновенного соприкосновения рук во время столкновений. обычно он с минуту смотрит на умиротворённое выражение лица накахары, приоткрытый ротик с тоненькими губами, затем прижимает чужое тело к себе поближе, обвивая его руками, как кровожадная змея свою беззащитную и неспособную противостоять жертву, заглатывая целиком и полностью. большие ладони ложатся на поясницу, с особой, не присущей ему нежностью поглаживая круговыми движениями. как бы глупо и по-детски это не было, но дадзай с недавнего времени пристрастился надумывать себе несуществующего, что тешит его разбитое, израненное сердце, но только на незначительный срок. хрупкое и без того изувеченное от многочисленных «побоев» сердце разбивается о суровую реальность без розовых очков-сердечек. продолжительное время он питает надежды на продвижение отношений между ним и накахарой не в дружеском русле. ничем хорошим это не кончалось и не кончится. подавленное желание прикоснуться шершавыми подушечками пальцев к искусаным и покрывшимся корочкой от запекшейся крови губам чуи, накрыть своими собственными превышает и вытесняет абсолютно всё остальное, становится почти болезненным ощущением в груди. всё внутри сжимается от осознания, что ты не можешь этого сделать по одной просто причине: вы двое не настолько близки, вас не связывают романтические отношения или чувства. по правде говоря, это заставляет осаму ощутить себя в шкуре маленькой, до жути глупенькой девочки, отчаянно влюблённой в мальчика постарше, а он на неё даже не посмотрит в таком ключе. осаму соврёт, если скажет, что не пытался оборвать все связи и пути пересечения с накахарой, чтобы просто-напросто дать своим бурлящим, будто обжигающий кипяткок, чувствам утихомириться и забыть произошедшее, как очередной кошмар. очевидно, все предпринятые попытки не увенчались успехом и инициатором встреч был соскучившийся дадзай, который спешил оказаться заключённым в молчаливые, но чувственные объятия. успокаивали обвитые вокруг его талии руки, которые держали крепко. это казалось правильным и безопасным. разница в росте давала возможность едва коснуться рыжей макушки носом, жадно вдыхая аромат чужого шампуня, запах стирального порошка, исходящего от стиранной одежды. это навевало опредленные настольгические чувства — он будто оказывался дома. осаму переходит в ванную комнату, потому что создаётся впечатление, что он собирается придушить накахару. отражение в зеркале как всегда отталкивающее, вызывающее мгновенное отторжение и неприятные ассоциации — огроменные синяки под глазами, словно их счастливый обладатель мертвяк, явившийся из загробного мира. нездоровый цвет лица, худощавое телосложение; острые, выпирающие в некоторых местах кости и из ниоткуда взявшиеся синячки по всему телу. окружающие его люди задаются вполне очевидным вопросом и не стесняются в высказываниях наподобие: «ты случаем не употребляешь? а то по виду тянешь на торчка». взгляд невольно цепляется за невысоко висевшую полочку на уровне зеркала, где стоят несколько флакончиков с неизвестным содержимым, стаканчик с двумя потрепанными зубными щетками и рядышком покоится маленькое запакованное лезвие прямоугольной формы. оно приковывает всё внимание юноши к себе, заставляя в голове того всплыть массу противоречий и «шальных» мыслишек, в каких целях можно использовать этот опасный предмет. сердце его стучит, как сумасшедшее, и сгибы локтей саднит, ломит. давно оставленные шрамы на теле чешутся, желание расчесать их в кровь возрастает — сигнал к чему-то нехорошему. к сожалению, предотвратить это самое нехорошее действо уже не получится, потому что осаму неуверенно, дрожащими от внутреннего страха пальцами разматывает недавно поменянные бинты, что собираются на полу в неприятную взору кучу. запястье и предплечье усеяно блеклыми, неровными линиями и запекшейся кровью. затянувшиеся, но оставившие после себя след. выступающие и уродующие бледную кожу. хотелось видеть чистые руки, которых не касалось острое лезвие, приносящее боль и ощущения душевного спокойствия на мизерный промежуток времени, по истечении которого всё возвращалось на круги своя, а шрам за шрамом оставались на юном теле; хотелось иметь возможность ходить в жаркую погоду без бинтов, но искоса поглядывающие прохожие беспокоили, а перешёптывания одногруппников и одногруппниц не давали чувствовать себя уверенно. накахара единственный человек, что не брезгует при виде следов слабости осаму, просит того довериться и время от времени позволять себе снимать бинты, хотя бы находясь в квартире. чуя аккуратно обхватывает запястье своего соседа, образовывая кольцо из большого, среднего и безымянного пальцев. едва ощутимо прижимается обкусанными губами к чужим шрамам, оставляя поцелуй за поцелуем, которые бесследно исчезнут, но навсегда останутся в памяти. юноша чувствует, как дадзая потряхивает, чувствует немые и беззвучные всхлипы, и оттого ему неспокойно. краткие поцелуи работают, как сильнодействующее успокоительное, правда, один проказник всё же не спит во время прилива нежности у соседа, что, естественно, должно остаться в секрете и не всплывать наружу. внутри осаму всё трепещет, живот скручивает в болезненных спазмах и сердце стучит и стучит, как умалишённое. помятая и уже пустая упаковка от лезвия находится по левую сторону от крана в умывальнике, дадзай подносит острый конец лезвия ближе к запястью. первая попытка проникнуть им под кожу с крахом проваливается от внезапно накатившей боли, импульсом отдавающей в виски и запястье, рука сжимается в кулак, с силой впиваясь ногтями. он порядком отвык, это создаёт определенные трудности. к несчастью, парня никакие преграды на пути не останавливают, потому он повторно воспроизводит проделанные секундами ранее действия: лезвие проникает на несколько миллиметров под кожу, после чего мгновенно вырисовывается тонкая полосочка, к которой приливает кровь и маленькими каплями собирается у раны, секундой позже стекая тонкой, алой струёй к изгибу локтя. последующие порезы идут немного быстрее и проще, стоит «приловчиться» и закусить губу до металлического привкуса во рту. в уголках глаз скапливается теплая влага, осаму промаргивается, слеза стремительно скатывается вниз по щеке. по внутренним часам парнишки проходит намного больше десяти несчастных минут, потому что секунды растягиваются в нескончаемую бесконечность, заставляя бедного осаму проживать отвратительный момент жизни, что давно стал его неотъемлемой частью. ранее косвенно упоминалось, что он брал значительный перерыв, по большей части потому, что накахара значительно влиял на происходящее своим присутствием. второй неосознанно отвлекал от нежелательных мыслей, давая забыться на неопределенный промежуток времени. правда, в то же время чуя делает ситуацию только хуже, потому что юноша привык к одинокому, страдальческому образу жизни и никто не разбавлял его жизнь яркими воспоминаниями, отпечатавшимися в нём; никто не приносил столько радости, не делал счастливым. но после этого всё возвращалось на круги своя, будто бы всевышний таким образом измывается над бедным и без того помотанным дадзаем, надменно смеясь. процесс нанесения себе увечий немного слишком сильно подзатянулся, а растягивать «удовольствие» не было никакого желания. нужно заканчивать, брать новую упаковку бинтов, перематывать изуродованные запястья и ложиться спать, пока он не успел наделать глупостей с печальными последствиями. все планы кардинально меняет неожиданное потемнение в глазах, головокружение и ставшие ватными ноги, которые перестали держать хозяина. парень медленно опускается на корточки, но перед глазами картинка расплывается и двоится, он сваливается под раковиной, ладонями опираясь о прохладный кафель. из носа неторопливо течёт теплая, гнилая кровь, неприятно щекочущая и оставляющая за собой ровную дорожку. осаму склоняет голову вперед, и алая жидкость собирается небольшой капелькой на кончике носа, с глухим стуком ударяясь о пол. только-только оставленные раны чешутся и руки немеют, тело нещадно ноет, грозясь вовсе отказать. дверь в ванную со скрипом раскрывается. темным силуэтом в проходе оказывается накахара, что сонно потирает глаза и устремляет шокированный взгляд ниже. блядство. — оу… — первым заговорил дадзай. всё, что может выдавить этот кретин — жалкое «оу», но затем прочищает горло и с устало приподнятыми уголками, кривит губы в подобие улыбки, в насмешливом тоне продолжает: — я думал, что ты спишь. почему посреди ночи расхаживаешь по квартире? форточку можешь закрыть. мне стало слишком жарко. — я просто в туалет вышел, — его голос звучит сонно и, определенно, растерянно. накахара непонятно для чего объясняется перед оппонентом и осматривает помещение, в ужасе распахнутыми голубыми глазами оглядывает сидевшего на холодном кафеле, на котором виднеются множество красных капель крови большого размера, некоторый из них размазанные с помощью чужой руки. чуя несколько десятков секунд буравит взглядом пол, но переживает совершенно не по этому поводу — вид осаму паршивый и по истине ужасает. очередная капелька крови собирается на кончике носа, с глухим стуком бьющаяся о твердую поверхность. тихий всхлип со стороны осаму нарушает наступившую тишину, но он не плачет. накахара в шерстянных носках переступает невысокий порожек. морщит нос не от отвращения или неприязни, просто-напросто собирается с мыслями, пережёвывая и переваривая увиденное. это трудно. — почему, чёрт возьми, почему ты говоришь о какой-то раскрытой форточке, находясь в подобном состоянии?! тебя всего трясёт, ты посмотри на себя и перестань строить из себя хуй пойми что и вести себя, как ни в чем не бывало. — мне освободить тебе ванную? я могу для приличия выйти, чтобы не смущать тебя своим присутствием. но учти, мне понадобится твоя помощь, — отвратительно, что осаму звучит так обыденно и непринужденно, будто нормально сидеть с кровоточащими ранами. по запястью стремительно скатываются красные дорожки, пачкая собой не только кафель, но и низ белоснежной майки. своими словами дадзай вызывает бурю внутри накахары, что так и норовится вырваться наружу нескончаемым потоком ругательств. парнишка в данную минуту одновременно испытывает целый спектр различных эмоций, среди который мелькает негодование, злость, волнение, радость и искреннее переживание за этого балбеса, обычно зовущегося дадзаем осаму. радость, потому что этот идиот не нанес слишком глубокие раны и не пытался свести счеты с жизнью, хотя при сильном желании вполне мог бы. — осаму, надеюсь, ты понимаешь, что за такие разговорчики по окончании одной процедуры я хорошенько вдарю тебе по челюсти кулаком, что ты свои все тридцать два зуба растеряешь. я поспособствовую их скорейшему выпадению, и они покинут свои законные места в твоем рту, — накахара слегка преувеличивает, обойдется без особо жестоких способов расправы, но серьезный разговор этих двоих точно не обойдет стороной, даже если дадзай будет увиливать от вопросов, поставленных ребром, потому что случившееся нужно обсудить. у чуи появляются самые нехорошие мысли по поводу происходящего и происходившего некоторое время тому назад, он присаживается на корточки перед пострадавшим, заглядывая в карие глазёнки, которые поблескивают от скопившейся влаги. тон осаму неожиданно сменяется на сломленный, жалостливый, потому что он не может делать вид, как будто всё отлично и всё это придуманно заранее: — прости. нет, правда, прости. я не хотел тебя сильно расстраивать, потому что видел, как ты беспокоился о моем состоянии, видя всё новые и новые порезы на моем теле. я тебе обещал завязать, но мне стало нехорошо. — всё хорошо. обещай, что после этого мы обязательно поговорим, ты мне в подробностях расскажешь, по какой причине тебе внезапно стало нехорошо и почему ты взялся за лезвие в очередной раз. по поведению заметно, что ты многое мне не договариваешь, — дадзай с трудом кивает, будто голова за несколько секунд стала тяжеленной, как пятидесятикилограммовая гиря. хриплым голосом осаму бурчит: «обещаю». в какой-то степени эта ситуация отрезвляет и позволяет выйти из сонного состояния, чтобы начать здраво мыслить и оценить то, что происходит здесь и сейчас. чуя выстраивает примерный план дальнейших действий в голове, но приступ паники не отпускает. он поднимается с корточек, что сопровождается кряхтением и хрустом суставов. в дальнем ящике виднеется прозрачная коробочка со всеми медикаментами, медицинскими инструментами и самое необходимое для оказания помощи пострадавшему. на крышке унитаза возникает наполовину пустая баночка перекиси водорода с отклеившейся этикеткой, стопка ватных дисков вместе антисептиком и новой упаковкой бинтов. — голову не запрокидывай, чтобы крови не наглотаться. я сделаю тебе перевязку, кровь остановлю, и мы пойдем спать. надеюсь, что присматривать за тобой нет необходимости. и надеюсь, что колыбельную петь не нужно, — накахара берет происходящее под свой контроль и сообщает о дальнейших планах, стараясь подавить приступ паники и решить, что делать в первую очередь. кровь изо всех щелей, это заставляет метаться от одного к другому и нервно бегать взглядом по помещению. юноша берется обеими руками за низ футболки, спешно стягивая и безобразно комкая. прикладывает к носу дадзая, прося некоторое время подержать ткань. тот не противится, но в карих глазах читается недоумением. футболка впитывает в себя кровь. — чуя, потом же футболку не отстираем. — это последнее, что должно волновать тебя, идиот. накахара берёт ватный диск и обильно пропитывает его перекисью водорода. прикладывает к кровоточащей ране, обрабатывая и аккуратными движениями передвигаясь на следующую рану. со стороны дадзая слышится шипение, и он шепчет «больно», жалобно протягивая имя соседа, который любезно посреди ночи заботится о нем и портит собственную футболку ради обиженного жизнью мальчика. чуя показательно закатывает глаза, желая ответить в привычной манере и указать, кто виноват в произошедшем, будто ткнуть собачку мордой в собственное дерьмо, заставляя объясняться. но они не в том положении, чтобы глупо шутить и не задумываться, что это заденет кого-то из вас. такое обращение усугубит ситуацию, а осаму поникнет и почувствует себя виноватым в том, что он вынуждает помогать себе своим же жалким видом. всё же, эти двое знакомы не первый день и не неделю. — тш-ш, потерпи немного. сейчас всё закончится, — успокаивающе шепчет накахара и оказывается недопустимо близко к щеке оппонента, касаясь пересохшими губами — это действует мгновенно. дадзая чувствует горячее дыхание, непозволительно быстро алея щеками, как маленькая девочка, что, слава богу, скрывается с помощью чужой футболки. чуя возвращается к своему делу, переодически слегка дуя на раны. запачканный кровью ватный диск отправляется в рядом стоящее мусорное ведро, а новый пропитывается большим количеством антисептика, который жутко воняет. это наносится в области вокруг порезов. упаковка бинтов громко шелестит, и белые полотна высвобождаются. — если слишком перезатяну, то скажи сразу, — сосредоточенно бурчит накахара, концентрируясь на разматывании длинного рулончика бинта, что на его коленях собирается в безобразную кучку. вокруг чужого запястья обматываются белые полосы ткани, закрывающие вид на многочисленные уродливые шрамы пятилетней давности; закрывающие вид на только-только сделанные порезы. накахара без применения силы разрывает конец бинта на две неравные полосочки и завязывает неаккуратный бантик. на второй руке он воспроизводит ранее выполненные действия: ватным диском, пропитанным перекисью водорода, обрабатывает поверх ран, вместе с тем стирая и кровь; вокруг порезов проходится ватным диском с антисептиком и завершает нетуго затянутыми бинтами. чуя встаёт с колен и просит дадзая посидеть минуту без происшествий и лишних телодвижений. юноша идет за замороженным куском мяса, тот уже который год одиноко лежит в морозилке без дела. ему всё никак не найдется применение. осаму так вообще при виде мяса корчит гримасу отвращения и наотрез отказывается его пробовать. впрочем, неважно. накахара запачканной кровью тканью накрывает замороженное мясо в целлофановом пакете и самостоятельно прикладывает к переносице. проходит меньше минуты, прежде чем кровь окончательно останавливается. оставшимся ватным диском он убирает из-под носа алую дорожку. — пойдем спать, осаму. на сегодня с меня хватит впечатлений, завтра уберусь, — чуя тяжко выдыхает, устало прикрывая глаза. качая головой, берёт дадзая за руку и помогает тому подняться с грязного кафеля, но по пути до спальни не отпускает. сердце второго превышает норму ударов в минуту, бьется быстро, хоть это и по-детски наивно, а при таких обстоятельствах – глупо. они вместе идут в комнату. дверь, ведущая в неё, поддается после несильного толчка, предоставляя вид на абсолютно пустующее помещение с гуляющим ветерком, который балуется и несильно развивает шторки. желание свалиться на постель превышает всё возможное, а парни и не планируют противостоять внезапно возникшему желанию. осаму ложится у стены и не отворачивается, по привычке облизывая и покусывая припухшую нижнюю губу. смотрит в ожидании непойми чего. чуя в это время закутывается в свой привычный кокон, сооруженный из зимнего одеяла, желает спокойной ночи. спустя несколько десятков секунд он приоткрывает глаза, потому что не выдерживает пристального и прожигающего взгляда соседа. накахара вопросительно кривит бровь и, будучи закутанным в одеяло, приподнимает его и хлопает ладошкой по месту рядом с собой, подзывая. расставляет руки в стороны. — давай, иди сюда. осаму мнётся и в руке сжимает край подушки. неужели у него всё на лице написано? он поддается вперёд и ныряет в теплый кокон, имея возможность вот так просто оказаться настолько близко и тесно с накахарой, чувствовать тепло, исходящее от тела соседа и засыпать. чуя старается не накрывать дадзая одеялом, заключая того в молчаливые и успокаивающие объятия. теплую улыбку на лице вызывает учащенное сердцебиение осаму, который с минуту мешкается и метается от одного к другому, в итоге кладя на чужую поясницу ладони. очарование. со временем юноша чувствует себя комфортнее и перепутывает их ноги, поверх накрытые одеялищем. теплые носочки чуи покалывают, но можно и потерпеть.