little dark age

You know that if it hides,

It doesn't go away.

      Есть кто-то, кто подобен Богу. Но только подобен — не более.       Бог тут один. И это — Фэнг, полы белых одеяний которого распластались по своеобразному пьедесталу, где место только одно — первое, единственное, божественное. Это Фэнг, в темные, слово ночь, волосы которого вплетены золотые нити, на голову которого помещена драгоценная тиара и лик которого не сравним ни с чем в этой гигантской зале.       Ни с мраморными колоннами, повторяющимися через каждые десять метров, ни с гобеленами изображений святых и адептов, лишь приближенных к облику прекраснейшего, ни с отражающими лучи солнца стеклянными украшениями под самым потолком. Ни с чем из этого.       Так же красиво, как Фэнг, Солнце. Но оно — воплощение его воли, его желаний, его сострадания и любви к людям. Солнце — воплощение души божества, его часть, по преданиям лишь раз в несколько тысяч лет спускавшаяся к людям и прозванная «неистовой» за тот невероятный свет, которым она одаривала каждую живую душу в этом мире.       Но сейчас для снисхождения звезды слишком рано. Зато самое время для того, чтобы еще хотя бы раз посмотреть в искрящиеся первозданным светом Его темные глаза. Не на безжизненные очи статуи, которые Эдгар каждый день видел в пропахшем цветочными маслами и благовониями храме, а настоящие — блестящие и словно читающие его душу насквозь — живые, бездонные, будто бы родные.       Справа и слева от него — тысячи таких же облаченных в темные тоги послушников. Но они все — лучшие из лучших. Те, кто посвятили всех себя моменту истины и воссоединению с прекрасным, и те, кто мечтает, чтобы будто бы хрустальная рука с тонкими золотистыми кольцами на гранитных пальцах указала на них.       Но преклонить колено вынужден Эдгар. Он, в страхе загоняя внутрь себя мерзкое ощущение неготовности принять судьбу, как можно скорее опускает голову вниз, шепчет вызубренную от и до пятистраничную оду с благодарностями, пока остальные послушники расходятся в стороны, и поднимает глаза вверх. На несколько ступеней, отделяющих его от покровителя всего сущего.

***

      — Чего же ты боишься, свет мой? — темные локоны лоснятся по плечам, золотые нити в них переливаются в свете звезды, а тиара, не падающая, даже если Фэнг склонится над своим послушником, притягивает взгляд мелкими драгоценными камнями светло-голубых тонов. — Не вы ли, верные жрецы, с самого начала своего обучения ждете этого момента?       — Я не готов, — Эдгар шепчет едва различимо, так, чтобы его не услышали даже стены родного храма, — не готов к своей судьбе. Меня выбрали именно поэтому?       Божество смеется. Смеется так, что звук, словно осязаемый, отскакивает от мраморных стен, дребезжит под сводчатым потолком и вылетает в свободные воздушные отверстия в стенах. Звонко, громко, шумно и слишком по-человечьи. Эдгар на секунды забывает, как ему дышать.       — Ну что же! Если тебя выбрали — значит, ты пришелся по душе небу. — Фэнг понижает голос, пока остальные жрецы насовсем покидают храм. Как и заведено: процесс священного ритуала никогда нельзя видеть кому-то постороннему. — Открою небольшую тайну, — он наклоняется ближе, а его одеяния, легкие и почти невесомые, внемлют энергичным движениям рук, — но Лола и вовсе выбирает тех, кто просто… особенно красив. Очень любит белокурых женщин, таких, каких можно встретить только в северных провинциях.       Эдгар от непрекращающегося потока мыслей в голове снова утыкается взглядом в пол. Упоминание другой божественной сущности в храме карается смертью. Фэнг — един для всех и каждого. Содомия других провинций чужда процветающему центру.       — Не переживай. Боль — последнее, что я смогу предложить. Хочешь, расскажу немного о нас? — он водит рукой вокруг стен, обращая внимание на расписные узоры абстрактных портретов, до этого завешенных тканевыми коврами с лицами вьющихся жриц. — Это — Белль. — Гордое женское лицо, словно оживая, смотрит на Эда с предубеждением, и строгие черты лица еще больше выдаются на мраморной поверхности храма. — Именно по ее подобию создавались девы северных провинций. Сила, мужество и смелость — то, чем она может наделить тебя, если попросить особенно сильно.       Божество подходит к колонне и прислоняется к ней рукой, что-то неловко лепечет в белесые стены, потом отстраняется и с широчайшей улыбкой на лице продолжает:       — У нас осталось немного времени. Это — Колетт. — Упоминание еще одного божества неприятно отзывается звоном в ушах. Именно эта богиня — покровительница сестры Эдгара, подавшейся на служение на другом конце государства. — С ее лика писали Луну.       Эдгар качает головой и встает с колена, понимая, что приближение обряда неизбежно. Ноги предательски трясутся от нахлынувших эмоций и страха пасть ниц в глазах своего идола.       — Разве мы не должны начинать?       — И правда. Пора. — Фэнг горестно вздыхает. — Ты знаешь, в чем заключается смысл обряда преклонения?       — Я знаю, что умру в конце. — Эдгар невольно дергается, делает шаг назад и наступает на первую каменную ступень. — Все остальное ведомо лишь божественной сущности.       Фэнг кивает, пока солнце на улице встает под правильным углом и своим светом озаряет великолепие чужого лика. Пока выявляет острые скулы, мерцающие, словно жемчуг, переливается алмазным блеском в лежащих волнами волосах, подобных ночному небу, и проявляет на свет великолепное тело в нежнейше-белых одеждах. Полупрозрачной тунике, закинутой на плечо, с золотыми линиями драгоценной ткани у пояса и плечей. Украшения на его ушах, аккуратные, негромоздкие, подчеркивающие статную благодать и красоту лица, изображают Солнце.       Подобно яростному и решительному тигру, Бог меняется в лице. Ритуалу жертвоприношения пора начинаться.

***

      Фэнг приказным тоном велит человеку обратиться к свету звезды и подойти к небольшому ритуальному столу, по виду напоминающему постамент, выделанный из розового мрамора и сейчас своим нежным цветом притягивающий глаза. Эдгар думает, что это цвет — олицетворение раз в десятилетие проливающейся здесь крови.       Но тогу, заботливо повязанную другим послушником на его плечах, тянут вниз осторожные мужские руки. Эдгар в смятении отступает назад.       — Что вы делаете?       — Сними с себя одеяние, Эдгар. — Из рубиновых уст слова слаще меда, а в голосе — первозданная сталь. — Обряд — не совсем лишение жизни, понимаешь? Это вознесение твоей души к небу.       Эдгар от приступа злобы и отчаянного смирения трясет головой, но слушается, представ перед своим идолом совершенно без одежды. Ему нечего было скрывать — только шрам от кинжала под ключицей, едва заметный и бледный, выдавал историю его жизни в ненужном свете.       — Что это? — Фэнг плавно поднимается на две ступени вперед и тянет руку с несколькими золотыми цепочками к человеку. — Вера?       — Вера. — Эд кивает головой, гордо приподняв брови. — Мы с сестрой были готовы убить друг друга за поклонение разным… За поклонение Богу и… какой-то…       — Мы все — равны, Эдгар. — Фэнг разочарованно вздыхает, пока его пальцы проходятся по аккуратному рубцу и будто бы стирают его с бледной кожи. — Не забывай, что я — один из многих! Солнце — Неистовый — один из многих! Признайся себе. Я не могу управлять бедствием, связанным с неприятием других божеств, но попрошу тебя сделать это сейчас. Так будет легче.       Эдгар выдерживает взгляд солнечно-дубовых глаз, пропитанный лаской и снисхождением, а потом угрюмо качает головой.       Его легким движением руки подталкивают к постаменту. Одежды Фэнга испаряются мгновенно — так, чтобы от них не осталось ни единого намека в виде пылинки в отблеске Солнца — и перед Эдгаром предстает что-то великое. Что-то прекрасное.       Непередаваемое настолько, что человек готов задохнуться и сдаться без боя. Вот оно — поклонение высшей сущности. Желание упасть на колени появляется мгновенно, только он видит, как чужая грудь будто бы нарочно сильно вздымается от ровного дыхания, словно белым золотом блестит на агатовом животе и окутывает первозданным теплом сильные плечи свет, будто бы алмазная пыль переливается на закаленных боями бедрах. Поклонение телу — не духу, сильному, прыткому, напористому и неоспоримому — вот, что есть в Эдгаре на самом деле. Его Бог сейчас не проявляет черт, за которые ему поклоняются, но показывает их иначе — через уверенные и точные движения рук, касающихся человеческих скул, через стремительные, но по-прежнему плавные и твердые шаги, через элегию о теле, элегию о духе, элегию создания жизни и элегию смерти.       Ода процветанию. Ода, воспевающая зарождение мира.       Фэнг одними губами заставляет Эдгара повиноваться, сесть на розовый мрамор и замереть в предчувствии чего-то сокровенного, тайного, того, что поможет ему познать глубинные смыслы этого мира.       Фэнг заносит руку над его головой. На неизвестном языке читает молитву, по-видимому, обращенную к своему послушнику — судя по тому, как серьезно и строго он смотрел на Эдгара — а потом искренне и широко улыбается.       — Ты должен будешь отдаться мне. Полностью. Отныне я и ты — едино связаны, и пока человеческая душа трепещет в твоем теле, я буду вынужден истощать ее физическое проявление. — Фэнг с извинением поднимает уголки губ. — Прости, свет мой. Мы попрощаемся после.

***

      Эдгар не может сказать ни слова. Пока его мягко и невесомо целуют за ухом, он млеет и трепещет, когда сам касается невероятно притягательного бархатного тела идола — вожделеет и замирает в восхищении. В нем борются два начала: то, что до сих пор хочет жить, сбежать из этих мраморных стен на свободу в пшеничные поля, прозрачные скалистые реки и сияющие пышными цветами сады, и то, что хочет просто прожить последние мгновения своей жизни вот так вот — соединяясь с Богом, которому Эд поклонялся едва ли не с рождения. Едва ли не всю свою жизнь.       И второе, к счастью или к сожалению — пока не ясно — выигрывает. В темные, как звездное небо, волосы зарываются его грубые, совсем не подходящие божественному телу, руки, невероятно прекрасная, словно хрустальная, спина прижимается к розовому постаменту, а бесстыдно разведенные бедра манят мягкостью и девственностью алеющей кожи. Эдгару позволяют все: целовать, вдыхать приятные тягучие запахи, бегать руками по телу и чертить подушечками пальцев слова молитвы на прекрасной мужской груди. Позволяют слишком много для простого смертного: касаться всюду, притрагиваться везде и слепнуть от невероятного, возвышенного чувства благоговения. Не волноваться, что дальше его ждет пустота забвения. Он верит в божественное благословение.       Выцеловывая дорожку от ключиц до плоского живота, Эдгар думает, что, наверное, в жизни его не было момента более одухотворенного. Разве этот акт — не грехопадение? Чувствуется, что нет. Что так и должно быть: с самоотдачей, самопожертвованием и Фэнгом. Что руки должны трястись, словно он держит невероятно драгоценное украшение, а взгляд — мутнеть, когда падает на обнаженные острые плечи, сильные и крепкие.       На ритуальном одре Эдгара прижимают спиной к холодному камню мрамора, и, переплетаясь с ним пальцами рук, заставляют почувствовать себя невероятно ценным. Работающим на прекрасную цель — служение его Солнцу, пока то в своей красоте возвышается над его лицом и совокупляется с ним, забирая последние остатки жизненных сил.       — Люди — прекрасные создания.       — Нет никого, кто превзошел бы тебя.       — Спасибо. — Фэнг мягко смеется, пока Эдгар изливается внутрь него, все так же прижатый чужим телом к постаменту и озаряемый постепенно уходящим солнцем. — Надеюсь, я встречу твою душу на той стороне.       Фэнг забирает чужие жизненные силы без лишнего фарса, честно отвечая, что у Богов попросту не может быть своих.