let me do it to you

гриша думает, что в чужих глазах находит лишь производное от жалости к нему самому, а на деле оказывается совершенно наоборот, но никитин никогда не решится хотя бы заикнуться об этом (если только ему не дадут знать, что это дозволено и не будет караться). там, в их глубинах, ляхов надеется выловить цепкой хваткой своих рук какое-нибудь тепло, в котором необъяснимо нуждается. внутри все мнется и деформируется под весом чувств, одолевающих и накрывающих, как цунами. гриша тянет руки и мысленно корит себя за эти телодвижения, но когда артем рядом, он не справляется с мерзким тактильным голодом и липнет клейкой бумажкой (намазанной, верно, клеем «момент»?). разрывается сердце, и — теперь его — глаза выдают все-все сокровенные тайны, но никитин, кажется, не обращает никакого внимания (или не хочет?), поэтому становится чуть легче: ляхов не готов делиться этим с кем-то. но с другой стороны, он захлебывается глупой тоской из-за того, что такие очевидные вещи остаются незамеченными, потому что иногда хочется по-детски кричать — прямо в уши — об этой романтической любви. такое просто невозможно путать с чем-то еще и, на поводке держа, упорно смирять. ** — ничего, что я у тебя «ночую» сегодня? — артем нервно улыбается и выжигает дыру в чужой спине, пока ляхов ищет ему сменную одежду где-то в недрах своего захламленного шкафа. ему даже немного совестно становится за сущий кругом беспорядок, но времени и сил критически не хватает хотя бы на скорую уборку. — все окей. я же сам тебе предложил, — всучает шорты и растянутую футболку. — ты же вежливый. — слушай, умник, иди в душ и не парься из-за такого. потом пожрем че-нить, — гриша ерошит чужие волосы и чуть треплет по макушке, удаляясь. никитин в чужих квартирах чувствует себя особенно неуютно, но у ляхова она индивидуальная, пусть и никакой изюминки в ней нет. может, обжита очень, и только поэтому. в ду́ше его страшит мысль, что они с гришей теперь будут пахнуть одинаково, и это действительно сбивает с толку. высушивая волосы махровым полотенцем, на скорую руку натягивает на себя чужие вещи и слышит урчание собственного живота, немного удивляясь: он ел примерно час назад. чувства к другому человеку действительно настолько исчерпывающие? — гринь, чем пахнет? — аккуратно заглядывает на кухню, в ноздрях застревает едкий запах гари. — я подумал, что, блять, ты есть хочешь, а выбирать в одиночку хавчик будет подло. решил выебнуться, что, типа, готовить, блять, умею! вот тебе, гришенька, блять, — пылкие речи и нецензурная лексика перебивают друг друга, но артему хочется только смеяться, однако это было бы не по-товарищески. — довыебывался! сгоревшие блины — никитин и впрямь так долго мылся? — все еще застилали дымом помещение, а испорченная сковорода выглядела немного лучше, чем ожидалось. больше всего артему нравился вид, в котором перед ним маячил разъяренный ляхов: домашняя одежда, чуть намокшие волосы со вьющимися кончиками, сведенные к переносице брови и активная жестикуляция делали обстановку особенной. — я могу допечь, но нужна будет сковорода другая. а заказать полноценный ужин можешь на свой вкус, они у нас практически идентичны, — по-теплому улыбается и кулаком легонько толкает растерянного (или расстроенного?) ляхова в плечо в качестве приободрения. тот поднимает свои глаза, и — боже — они почти что слезливые, как у маленького малыша или щеночка. — гриня, ты чего? «гриня», не говоря ни слова, утыкается носом в чужое плечо и тяжко дышит, выражая всю свою досаду и сердитость на себя безрукого, а артем осторожно гладит его по выступающему позвоночнику и беспорядочным волосам, убеждая, что все в полном порядке. — ты старался для меня, и это единственное, что важно. спасибо, — почти шепчет. он зовет ляхова по имени, прислоняется своим лбом к чужому, прикрывает глаза и мысленно благодарит еще раз и еще раз. но гриша приостанавливает поток чужих мыслей и думает, что потеряет смысл во всей планете, если прямо сейчас не прикоснется к артему. он рискует быть отвергнутым и лишиться того, кто понимает его так хорошо, что и психолог не понадобится, но решителен, как никогда. никитин робеет и горит жизнеугрожающим пламенем, цепляясь за чужие плечи. он оказывается прижатым к прохладной поверхности то ли холодильника, то ли стены, но во рту его творится полная неразбериха. гриша поддается словам своих чертиков — «повелевай и властвуй» — и касается чужого языка, обводит каждую губу поочередно (вылизывает, подобно кошке) и злится, осторожно кусая, когда не получает ожидаемого ответа. артем наконец реагирует: медленно отстраняется и тычется носом в чужую шею. любовь к заставляющему его млеть «грине» заполняет изнутри и вымещает весь блядский воздух. — люблю, — на последнем вздохе. ляхову хочется плакать, и он больше не задается вопросом, хорошо это или плохо. с артемом ему всегда хорошо.