Имбурде

Хейдзо тяжело выдыхает, откладывая ручку в сторону. В голове проносится что-то на подобие «блять, как вы меня заебали», за чем следует «ладно, осталось немного» и не менее тяжелый чем выдох взгляд на гору бумаг, которые ему предстоит закончить сегодня. — Или много. Да, действительно много. О том, что закончить проверять весь этот пиздец нужно сегодня, он узнал лишь полчаса назад, а все из-за начальства, вдруг решившего, что шило в жопе — неплохой вибратор, и вот самое время им воспользоваться. Следователем Хейдзо взяли почти сразу, даже несмотря на малость странный опыт работы в прошлом. Причем коллективу он понравился: собранный и серьезный, в меру общительный, но от общества не закрытый; шум не создает, и в первой половине дня приятный собеседник. За пару недель решил те дела, которые уже полгода пылились заброшенные, ведь от остальных следователей толку было ноль с минусом, и пылились они ровно также, как эти самые дела. Четыре суда за две недели с его участием. «Ура, повышение!» сначала звучало и выглядело круто даже очень, пока Хейдзо не узнал, чем занимаются следователи в свободное от дедуктивной деятельности время. Бумажная работа, оказывается, имела пасть размером с соседний с офисом небоскреб, а зубы ее били остро и больно — прямо в самое свободное время, и без того поплывшую менталку и в терпение, которым Сиканоин особо никогда не блистал. Люди в прокуратуру несли все, что вздумается, лишь бы побольше с врагов денег содрать, даже если не в свой карман. Главное, конечно, отомстить, а думать о том, что одному несчастному следователю потом голову ломать над тем, считается ли «мудак» оскорблением, обидчивые мужья не спешили. Нет, это весело, но только первые минут двадцать, а потом хочется либо скинуться либо скинуть. Кого или что уже, правда, не так важно. Хейдзо рвался набрать Итэру каждую вторую минуту, ведь обещал вернуться сегодня на час раньше, и пусть он уже предупредил его, что знатно проебался, бай-бай наш с тобой совместный ужин, и, вообще, меня не жди, все равно ужасно скучал, желая лишь вернуться, чтобы побыть со своим золотцем побольше. Новая работа встала по самое горло, помахала красным флажком с изображением среднего пальца и плюнула куда-то в ноги, что мама не горюй. Или горюй, потому что по-другому тут как-то не получается. Хейдзо откладывает телефон, опуская глаза в чью-то жалобу, посылает дамочку со стремной фамилией куда-то нахуй и решает, что нужно хотя бы пройтись. Или выпить воды. Или сделать что угодно, потому что еще, ну, немного, и он не заметит, как будет писать увольнительную с причиной «ваши бумажные монстры забирали у меня время, которое я мог бы провести со своим золотым мальчиком». Золотой мальчик, между прочим, очень понимающе ко всему этому относится, и даже если расстраивается (а Хейдзо не может не заметить, что это правда так), то виду старается не показывать. Хейдзо хочется обнимать его крепко-крепко и, честно, плакать, искренне не понимая, за какие заслуги фортуна повернулась к нему лицом, а не криво-боком, и выбила три топора, одаривая таким замечательным человеком. Кожаное кресло послушно отъезжает назад, и Хейдзо поднимается, потягивая затекшие конечности. Электронные часы над дверью светятся двумя двойками и последующими не более веселыми пятьюдесятью восьмью. Хейдзо бросает на них злой взгляд, стягивает черную резинку, принадлежащую, между прочим, Итэру, с бордовых волос и по пути к кулеру, который очень потрудились расположить как можно ближе — да-да — к его кабинету, слабо массажирует затылок, глядя куда-то вникуда. Остальные помещения, пустые уже как два или три часа, невольно заставляют Хейдзо думать, почему коллеги решили, что раз он имеет голову на плечах, то он уже не считается новеньким, и можно трахать его работой, будто он здесь на побегушках уже год так третий с зарплатой меньше чем минимальной и не в состоянии высказать, какие все неблагодарные ублюдки кому-то, кроме всегда пьяного соседа. — Нет, блять, реально ублюдки… — все-таки негромко ругается Хейдзо в дверном проеме со стаканчиком воды в руках, как только видит черно-белых врагов на своем столе со стороны. За спиной слышатся шаги. — Вы еще здесь? — в одной из прозрачных дверей появляется секретарша. Хейдзо оборачивается на сестру по несчастью, грустно улыбаясь. Еще бы ему быть не здесь. Его и на Марс разбираться с никому не нужными проблемами не пустят, а в объятия к любимому — тем более, — Да вы так серьезно не относитесь. Лежали тут полгода, и вдруг резко «все разбирайте». Ну их. Закругляйтесь, сдавайте и идите. Вас, наверное ждут? Да, ждут. Еще одно слово и Хейдзо разноется прямо здесь. — Спасибо. Тогда закончу с жалобой, и все. Секретарша устало кивает, скрываясь в дверях. Хорошо, что он не секретарь. Возвращается Хейдзо к столу менее злой, чем был до этого. Жалоба длинная и, как назло, сложная. Это не совсем его область, думает парень, останавливаясь с водой около лежащего на углу телефона, и, прилегай оно, допустим, к какому-нибудь расследованию, он бы точно передал его более подходящим юристам, чтобы на руки выдали уже разобранные факты. Очередной вздох. Сиканоин стягивает резинку с запястья и снова собирает волосы в хвост, оставляя на некоторое время пластиковый стаканчик около устройства. А то вновь берет в руки, борясь с таким привычным желанием набрать его номер. Одно входящее сообщение. Фотография. Хейдзо подносит поднятый стакан к губам, делая несколько попыток разблокировать отпечатком пальца, но в итоге, вновь разозлившись, вводит пароль, вслух ругая вдруг забывшее его устройство. Чтобы уже через мгновение почти что упасть, подавившись водой и вздохом одновременно. На одних только рефлексах он делает шаг назад, упирается поясницей в стол и десяток секунд просто умирает, позволяя нескольким каплям стечь по экрану вниз, открыв клавиатуру. В животе что-то сводит. Радужка вспыхивает каким-то диким зеленым, пальцы сжимаются на боках телефона, и Хейдзо проглядывает на клавиатуре по буквам слово «ахуеть», одновременно произнося его вслух. И это, пожалуй, больше, чем просто «ахуеть». Хейдзо требуется всего пару секунд, чтобы понять, где и когда сделана эта фотография, вернуться в прошлое и вспомнить, что он даже не был в курсе о ее существовании. Их первый нормальный секс. Первый, когда они вошли на ступень отношений, забывая прошлое. Итэр с фотки смотрит на него так по-блядски пошло, мутно, словно источая возбуждение каждым миллиметром горячей оголенной кожи — а Хейдзо помнит, какой горячей она может быть, — забирает все внимание на покрасневшие от поцелуев с Хейдзо губы, на розоватость щек и кончика носа, на метки, эти ебаные укусы и яркие засосы, оставленные за несколько минут до снимка самим же Хейдзо. Ниже ключиц на фотографии ничего не видно, но, полностью довольствуясь этим, Сиканоин гуляет голодным взглядом по прекрасному лицу, по меткам на шее, по взъерошенным золотистым волосам, раскиданным на плечах, и хочет, невероятно хочет вернуться в тот момент, снова положить Итэра на стол и трахать, трахать, трахать так, как нравится им обоим. Так, чтобы довести до исступляющего оргазма, чтобы заставить задыхаться в стонах и задохнуться самому, чтобы слышать собственное имя между рваными вздохами. Тянущее давление в животе быстро спускается вниз, заставляя член реагировать. Хейдзо отставляет стаканчик куда-то на стол и, запрокинув голову, прикрывает глаза. Помимо свободного времени эти две недели выжали его по самое не хочу, и сил хватало только на объятия в постели, да поцелуи перед и после рабочего дня. А тело, привыкшее за четыре месяца к почти регулярному сексу с пинком под зад решило его предать, выкидывая сюрприз в виде стояка прямо на месте, собственно, причины перерыва. Это не смешно и не грустно, это, блять, ебанутый пиздец, потому что он не просто не может все бросить и дойти до машины в таком состоянии, он хочет снять его здесь и сейчас, забивая на секретаршу в одной из соседних комнат. Итэр, наверняка, примерно такой реакции и ожидал, и Хейдзо знает, как ухмылялся довольно бы Итэр, увидь, насколько легко ему удалось выбить парня из колеи. Хейдзо прикусывает губу, опуская голову вниз. Член стоит почти болезненно, заметно упирается в брюки, сбивая дыхание. Взгляд падает на уже темнеющий от бездействия экран. Тянет еще сильнее. Он оборачивается на прикрытую не до конца дверь из матового стекла, за которой, видимо, распрощался с приличием и адекватностью, и, обойдя стол, вновь опирается о его поверхность поясницей, становясь к выходу спиной. Включает телефон, в этот раз не спорящий с правдивостью личности своего хозяина. И позволяет себе сорваться. Спускает правую руку вниз, бесцеремонно расстегивает ширинку брюк, освобождая член от лишних одежд, и сразу сжимает у основания. Дрожь расходится по всему телу волнами холодного пламени, а с губ срывается нетерпеливый выдох. Хочется Итэра. Чтобы прямо сюда, сию же секунду. Хейдзо быстро ведет рукой вверх, давит большим пальцем на головку, смазывая выступающие капли предэякулята, задерживается там на несколько мгновений, чтобы взглянуть на фотографию и представить здесь, между своих ног Итэра, вместо пальца его горячий язык; взглянуть прямо в милое, но ни капли не невинное личико, обжигаясь в бронзово-золотистой лаве его глаз, таких затуманенных, похотливых. Стоны тихие, несдержанные заполняют пространство вокруг, заставляя воздух не только прогреваться, но и наполняться чем-то дурманящим, что оставляет жаркую сладость на языке. Сиканоин облизывается, запоминая расположение каждого засоса на чужой нежной шее, и в точности переносит их на воображаемую картинку в ногах. Он толкается в руку не быстро, но размеренно, с такой скоростью и ритмом, какой берет Итэр, когда только начинает двигаться. Хейдзо слишком хорошо помнит его горячий рот, узкую глотку и короткие ноготки, так приятно царапающие ноги и бедра, что организм требует, просто обязывает на присутствие этого идеального парня, отчего Хейдзо хочет выть, хочет путать пальцы в его волосах, хочет насаживать на член, а не, сдерживая стоны, лишь представлять, как он смотрит, как старательно обводит головку языком, когда Сиканоин вновь возвращается пальцами к ней, как целует выступающие венки, как мычит, отдавая вибрации… Руки так мало, блять, пиздец, как мало, и только за счет воображения и отличной памяти Хейдзо проигрывает в голове его стоны; царапает бедро, заменяя свои ногти на чужие; представляет, представляет, ни секунды не сбиваясь, представляет все, что вспоминает, все привычки любимого, неизменно повторяющиеся из раза в раз. Откладывает телефон в сторону, хватаясь освободившейся рукой за стол, и наклоняется слегка, чтобы увеличить давление снизу. Ноги дрожат, подгибаются, и Хейдзо дышит все более шумно, сбивчиво, вспоминает слова Итэра о том, как он прекрасен в такие моменты, как нравится Итэру его член, какие мягкие у него волосы, и Хейдзо просто ведет, подбивает каким-то ебанутым развратом прямо в голову, отчего взгляд расфокусируется до самого невозможного, и он больше не видит ничего, кроме золотистых волос, не слышит ничего, кроме его голоса… Движения руки, на пару с толчками в нее же, становятся хаотичные, быстрые, грубые, Хейдзо буквально трахает сжатый на члене кулак, заходится в совсем-совсем неконтролируемых, блаженных стонах, которые он даже забывает подавлять, он вообще забывает почти обо всем, кроме любимого. Он дрочит на фотку, дрочит в не пустом офисе, дрочит шумно, неприлично и неправильно, и если первое и последнее ему не впервой, то вот середина пугает, между тем возбуждая еще больше. День, когда Итэр предложил стать секс-партнерами, когда отсосал, заставил кончить за выделенные сорок секунд… Хейдзо громко выдыхает его имя, прикусывая губы, зажмуривая глаза, чтобы увидеть, услышать, почувствовать тот момент снова… Он кончает резко, запрокинув голову, и снова представляет, как глотал бы это его мальчик, как выглядел бы сладко и расстрахано, как потянулся бы потом за поцелуем и был бы такой горячий, мокрый, с заплетающимся языком, с разъезжающимися от одного лишь минета ногами. И Хейдзо повторяет его имя, не в силах прекратить, повторяет нежные прозвища, которыми его зовет, будто призывает оказаться здесь, чтобы убедиться, что, нет, это была не рука, это была не односторонняя мастурбация, и все представленное было не плодом воображения, а самой настоящей реальностью. — Вы в порядке? Хейдзо вздрагивает, шумно сглатывает и только сейчас осознает, как сильно стучит в груди сердце, а с появлением в дверях секретарши еще сильнее набирает обороты. — Да, — Сиканоин старается держать голос ровно, не вызывая подозрений, но получается на выходе грубее, чем он хотел бы. Хотя, возможно, это даже к лучшему, — Да, я сейчас все принесу. Идите. Девушка ничего не отвечает, возможно, кивнув, и уходит — Хейдзо слышит ее удаляющиеся шаги и хлопок двери, которую та толкнула закрыть. Хейдзо молчит, разглядывая белую стену напротив с такой же белой доской для маркеров. И вот оно — осознанное чувство пиздеца, потому что думать до этого он был не в состоянии, зато сейчас мозг решает: да, чел, давай, смотри, что натворил. Все факты падают на голову, будто до этого их не существовало вовсе, тело ощущается как «не ощущается», до сих пор подрагивает, а в сжатом кулаке блестит капающая редкими каплями сперма. Хейдзо абсолютно не хочет думать о том, как будет сейчас за собой убирать, как пойдет потом к секретарше и будет смотреть ей в глаза (или не будет, что более вероятно), как предстоит ему разобрать жалобу противной дамы, лежащую до сих пор абсолютно нетронутой. Думать хочется только об Итэре и только о том, как отреагирует он, когда узнает об этой ситуации. Сиканоин оживает минуты три спустя, и, конечно, уже по привычке тянется сначала к телефону. Тот снова шлет его нахуй, видимо, решив, что знаком с таким, как Хейдзо, быть не хочет, поэтому спустя две попытки ввести пароль, парень снова натыкается на эту фотку. И решает, что ладно. Что эта хуйня на его столе — вообще не его область, и он выскажет это кому угодно в лицо, лишь бы от этого избавиться. Но завтра. Все завтра. Сегодня нужно убраться и сходить к секретарше. Возможно, сказать, что он заболел. И вот, да, задыхался. Конечно. Бывает.

***

Бонус.

Тело приятно пахнет чем-то сладким, похожим на корицу, а постельное белье — свежим порошком. Итэр вытаскивает крабик, позволяя золотистым волосам рассыпаться по плечам, и забирается в кровать, где бросил телефон прямо перед тем, как беззаботно уйти в душ. Он знал, что не получит ответ на отправленную фотографию текстом как минимум сразу, поэтому преспокойно оставил устройство на целые полчаса и пропал в ванной. Итэр разблокировал его не спеша, хотя зарождающееся в груди волнение подталкивало действовать быстрее. Но это не понадобилось: телефон открылся сразу на нужном чате, демонстрируя ровно то, чего он ожидал. Чужое сообщение висело непрочитанным уже двадцать минут, и только Итэр опустил на него взгляд, как хлопнула входная дверь. Устройство оказалось моментально забыто, откинуто в сторону, а Итэр уже выбежал в коридор, повисая в объятиях на чужой шее. Хей<3: Если завтра я не пойду с утра на работу значит что в мою «болезнь» секретарша не поверила