Мгновения

      Вэй Усянь чувствовал себя обессиленным; казалось, что в любую секунду он упадёт на подушки и будет спать месяц. Справедливости ради, во многом этому ощущению способствовали сами подушки — год жизни на горе Луаньцзан заставил позабыть обо всех самых простых удобствах. Одеяла представляли собой обтрепанные по краям отрезы потертой ткани, а под голову оставалось подложить лишь собственную руку.       Шицзе унесла А-Лина, едва тот заснул на руках своего дяди (она настаивала на том, что считает Вэй Усяня младшим братом, а значит, для А-Лина он дядя, а не только шишу), но его так и не предоставили самому себе. Это не было заключением — просто присмотр на тот случай, если он провалится в сон, а какому-нибудь стороннику Цзинь Цзысюня придёт в голову пробраться в покои в обход охраны.       Сейчас с ним сидел Лань Ванцзи — такой же молчаливый, как и всегда, но… Вэй Усянь удивлялся, что не чувствует в этой тишине порицания или равнодушия, как раньше. Было немного жаль, что пришлось раскрыть правду о золотом ядре, чтобы Лань Чжань сказал что-то кроме «Вернись со мной в Гусу», потому что из-за скупости проявляемых его лицом реакций Вэй Усянь нуждался в словах. Хотя теперь, кажется, читать по почти незаметной мимике стало немного проще…       — Лань Чжань, — негромко позвал он. Тот мгновенно перевёл взгляд, которым скользил вокруг кровати Вэй Усяня, на его лицо.       Такое пристальное внимание неожиданно смутило. Но Вэй Усянь отказался поддаться малодушному порыву пошутить и отмахнуться и все-таки задал волнующий его вопрос:       — Лань Чжань, ты… с самого начала подразумевал под возвращением в Гусу… обещание защиты?       — Мгм.       Исчерпывающе.       И почему Вэй Усянь раньше не замечал, что золотистые глаза даже не говорят — кричат обо всем, о чем молчит язык тела и бесстрастное лицо?       — Почему ты не объяснил? — он не мог не спросить.       — Вэй Ин не хотел слушать. А я… не знал, что сказать, чтобы Вэй Ин захотел.       — Ты определённо из той породы людей, за которых говорят их действия, — улыбнулся Вэй Усянь, слабо пожимая плечами. — Хотя вряд ли я бы оценил, если бы ты просто перекинул меня через плечо и унёс к себе домой.       Что он такое ляпнул? Вэй Усянь прикусил кончик болтливого языка, выдающего странные вещи, и ошеломленно уставился на порозовевшие мочки ушей Лань Чжаня.       — Посиди со мной, — в попытке разрядить обстановку он похлопал рядом с собой по постели. Лань Чжань необъяснимо покраснел ещё сильнее, но осторожно, будто Вэй Усянь развалился бы от резкого движения, присел сбоку, прямой как палка и напряжённый донельзя.       — Нет, Лань Чжань, так не пойдёт, — рассмеялся Вэй Усянь. — Расслабься…       Он замолк, сбитый с толку коснувшимся его обоняния знакомым запахом. Запах — сандал, определил он — исходил от Лань Чжаня, и в целом в этом ничего такого не было, но он отзывался в памяти в какой-то несовместимой с Лань Чжанем смеси с палой листвой, чуть влажной землёй, горным воздухом и древесной корой.       Усталость отошла на задний план, уступив место любопытству и желанию свести нынешнюю реальность с воспоминанием, понять, почему так знаком этот запах… Вэй Усянь, недолго думая, взял руку вздрогнувшего Лань Чжаня в свою и спрятал запястье другой в его ладони. Сомкнул послушные ему длинные пальцы вокруг выступающей косточки, примерился…       — Вэй Ин.       Хрипло. Тихо, на грани шепота. Голос низкий, раньше он услышал бы угрозу или осуждение, но сейчас…       Это предостережение?..       Вэй Усянь поднял взгляд, сталкиваясь с потемневшим золотом напротив. Брови чуть сведены к переносице, щёк коснулся румянец, неожиданно показавшийся очень красивым, дыхание стало глубже и чаще…       Но угрозы нет. Совсем нет.       — Да, Лань Чжань? — он чуть наклонился вперёд, не разрывая зрительного контакта, ловя судорожный вздох…       Всё изменилось за мгновение. Буквально.       Только что Вэй Усянь сидел рядом с Лань Чжанем, а в следующую секунду лежал, вжатый в подушки чужим весом, запястья перехвачены над головой — уверенной хваткой, но выступающих косточек нежно касаются чуткие пальцы — и лёгкие наполняет запах сандала. И так это знакомо, что хочется улыбаться, и не хватает прохладного ветра осеннего утра в горах.       — На горе Байфэн… — прошептал Вэй Усянь, не в силах говорить громче. — Это был ты? Ты поцеловал меня.       Лань Чжань молчал, только смотрел своими невозможными глазами отчаянно и голодно, дышал тяжело, дрожал мелко, в ужасе от себя же, как тогда. Вэй Усянь не мог понять, почему ему кажется, что он пьянеет от этих ощущений, но не мог перестать впитывать их с каждым вдохом. Голова кружилась, а в груди пузырился чистый восторг, незамутненная радость, и он сам себя не понимал, но готов был ввериться этим чувствам без остатка, как всегда делал — в омут с головой.       — Почему?.. — выдохнул он, купаясь в жадном взгляде напротив.       — Не сдержал себя. Нужен только Вэй Ин, — тёмное золото жгло, а гулкое сердцебиение опасно ускорилось, когда вымученное, выдержанное годами без слов вырвалось:       — Люблю Вэй Ина.       Рот Вэй Усяня беспомощно приоткрылся, приковав к губам внимание, но он никак не мог уложить в голове услышанное, что пустило трещины по выстроенным между ним и этим человеком стенам.       — Но… Но я думал… ты ненавидишь меня.       — Люблю Вэй Ина, — нетерпеливо мотнул головой Лань Чжань. — Хочу защищать тебя.       Следующий вздох был похож на всхлип; Вэй Усянь приподнял голову с подушки, потянулся вверх, к Лань Чжаню, и шёпотом попросил:       — Поцелуй меня снова.       Весь мир сосредоточился в человеке напротив, став вдруг таким маленьким и одновременно необъятно большим; звуки терялись в суматошном стуке крови в ушах, кожа горела под касаниями, а весь воздух вокруг, казалось, пропитался сандалом.       Когда отчаянно потребовалось вновь вдохнуть и Лань Чжань, прикусив напоследок губу Вэй Усяня, отстранился, глядя ошалело, неверяще и с набирающим силу восторгом, он прошептал прерывисто, едва дыша:       — А ведь тогда… Ты украл мой первый поцелуй.       — Ты же сказал… — непонимающе вскинулся тот. Вэй Усянь слабо посмеялся, немного умиленный.       — Я соврал. Не мог же я признаться, что при моей репутации мой первый поцелуй только что украли, а я даже не знаю кто… — он мягко усмехнулся. — Ты так злился тогда, я даже подумал, что успел что-то натворить и ты на меня злишься.       — На себя, — поправил Лань Чжань. В изгибе его губ притаилось довольство, и Вэй Усяня вспышкой озарило осознание — тот ревновал! Ревновал, когда он беспечно смеялся и говорил, что «закален в боях», — и это почему-то грело и его самого.       — Почему ты… не сопротивлялся?       Лань Чжаня, кажется, очень беспокоил этот вопрос, и Вэй Усянь задумался, вспоминая тот день.       — Сначала я растерялся, — честно ответил он. — А потом, когда понял, что происходит, и хотел отвернуться, почувствовал, как ты дрожишь. И… Ещё пока ты только подходил ко мне, я не ощущал угрозы. Всё это было непривычно, неожиданно, но так… безопасно, и, — он порозовел и признался, — мне понравилось. Т-ты мне нравишься.       Глаза Лань Чжаня вспыхнули, и он резко сел, дернув Вэй Усяня на себя и фактически усаживая его себе на колени. Чувствуя себя одновременно уязвимым и защищенным в таком положении, Вэй Усянь покраснел и обхватил шею Лань Чжаня руками.       Тот выглядел так, словно хотел сказать что-то, но слов оказалось слишком много и все важные, и в результате получилось только пронизанное бурей эмоций:       — Вернись со мной в Гусу?..       Вэй Усянь тихо рассмеялся и ткнулся лбом в лоб Лань Чжаня, задев ленту и не заметив короткого вздоха того.       — Я пойду с тобой.       Он готов был поклясться, что счастье на самом деле можно ощутить кожей.       

***

      Цзинь Гуанъяо, которого стража очень вежливо прервала перед сеансом игры Песни Омовения для Не Минцзюэ, говорил очень складно. С его слов выходило, что он помогал Цзинь Цзысюню с планом засады, чтобы быть в курсе всех деталей, а затем послал тому вдогонку Цзинь Цзысюаня с верой в то, что старший брат сможет уладить конфликт прежде, чем дело дойдет до кровопролития. Он говорил прямо и спокойно, не отрицая своего соучастия, но стараясь объяснить его.       Не Минцзюэ, которого изначально не собирались подпускать к допросным, но в итоге не решились попросить уйти, фыркнул, припомнив пару случаев, когда Цзинь Гуанъяо попадал в подобные этой ситуации и каждый раз выходил сухим из воды.       В помещение проскользнула бледная служанка и торопливо приблизилась к Цзинь Цзысюаню.       — Молодой господин, в покоях Ляньфан-цзуня… — она лихорадочно зашептала, наклонившись ближе и заламывая руки.       Цзинь Гуанъяо изменился в лице всего на мгновение, но этого было достаточно, чтобы заметил Лань Сичэнь, все это время не сводивший с названого брата пристального взгляда.       Цзинь Цзысюань свел брови, тяжело посмотрел на единокровного брата и коротко велел:       — Идем.              Покои Цзинь Гуанъяо выглядели так, словно в них прошло небольшое сражение. Перевернутая мебель, разбросанные бумаги — все это внушало тревогу о том, что им предстоит найти, а волнение перепуганной служанки, держащейся позади заклинателей, наводило на дурные мысли.       Каково же было удивление толпы обнаживших мечи мужчин, когда в глубине комнат у большого бронзового зеркала они обнаружили мирно пьющую чай за единственным уцелевшим столиком госпожу Цзинь, у ног которой лежал раненый и обезоруженный неизвестный заклинатель, изрыгающий сдавленные проклятия.       Заметив гостей, госпожа Цзинь поднялась, сомкнула ладонь на рукояти меча, лежавшего перед ней на столе. «Наньпин», сверкнули иероглифы имени клинка в пламени свечей.       — Су Миншань? — Лань Сичэнь в непонимании чуть приподнял брови.       — Вы знаете этого наглеца, Цзэу-цзюнь? — госпожа Цзинь бросила презрительный взгляд на распростертого на полу мужчину. — Он осмелился мне угрожать, можете ли вы это представить? Мы с Цзыюань были первыми на ночных охотах в своем ордене еще до твоего рождения, щенок!       Су Миншань в ответ на это ожёг её гневным взглядом.       — А ты!.. — госпожа стремительно подошла к Цзинь Гуанъяо, напряженно сжимающему кулаки, и отвесила хлесткую пощечину, от которой его голова мотнулась в сторону. — Неблагодарное отродье грязной шлюхи…       — Госпожа, — мягко, но непримиримо прервал её Лань Сичэнь.       Женщина криво усмехнулась, морщась словно от горечи.       — У вас не будет столько желания защищать его, Цзэу-цзюнь, когда вы увидите это. Вам, несомненно, знакомы эти мелодии?       Лань Сичэнь вчитался во всунутые ему в руки листы. Несколько минут он оцепенело смотрел на ноты, затем перевел глаза на Цзинь Гуанъяо, но тот побледнел и не позволил поймать его взгляд.       — А-Яо, — голос Лань Сичэня прозвучал непривычно слабо. — Что ты натворил?       — Что это? — нахмурился Цзян Чэн.       — Одна из лечебных мелодий моего ордена, которую я раньше играл дагэ, — безжизненно ответил Лань Сичэнь. — До тех пор, пока не обучил ей А-Яо.       — В чем проблема? — неискушенный в музыке и незнакомый с песнями ордена Гусу Лань Цзян Чэн был нетерпелив. — Там какая-то ошибка или что-то еще?       — Это не ошибка. Ошибка была бы милосердием. Это, — он прерывисто вздохнул, слегка пошатываясь. — Умышленно. А-Яо, для чего ты объединил Омовение с запретной песней из сборника Смятения?..       — Это… эксперимент. Не более, — выдавил Цзинь Гуанъяо. — Я никогда бы не сыграл её дагэ…       — Неужели? — голос Лань Сичэня внезапно похолодел и окреп. Он взял себя в руки. — Дагэ, — обратился он к Не Минцзюэ. — Сейчас я, не применяя духовной силы, сыграю два отрывка. Какой из них тебе играет А-Яо?       После этих слов Лань Сичэнь под внимательным взглядом главы клана Не извлек из рукава сяо и поднес к губам. По комнате разлилась умиротворяющая мелодия; без духовной энергии ей не хватало окраски, но даже в таком виде она казалась совершенной. Затем, после короткой паузы, она зазвучала снова, и в этот раз от слуха заклинателей не ускользнули тревожные ноты, вкравшиеся в ускоренную часть. Они не царапали слух, идеально сочетались с общим звучанием песни, но оставляли за собой чувство… растерянности, будто что-то было упущено и это что-то нужно срочно найти, ведь иначе случится нечто нехорошее.       Не Минцзюэ, как и Цзян Чэн, не был знатоком музыки, не прикасался к инструментам с детских лет, но он слушал одну и ту же мелодию на протяжении долгого периода времени и мог её узнать по звучанию.       — Второй, — выдохнул он, когда Лань Сичэнь аккуратно протер сяо платком и убрал в рукав. — Что это значит?       — Это значит, — Лань Сичэнь помедлил, но все же продолжил, — что ты слушаешь песню, вселяющую в твой разум подавленное беспокойство, нестабильность. Это… прямая дорога к искажению ци.       Не Минцзюэ побагровел от ярости, вперясь покрасневшими глазами в мертвенно-бледного Цзинь Гуанъяо.       — Так-то ты отплачиваешь за милость, тварь!..       — Милость? — внезапно вспыхнул тот, поворачиваясь к пылающему гневом главе клана Не. — Когда это мир был милостив ко мне?..       — Мир? А чем виноват перед тобой А-Сун, которому ты уготовал такую ужасную участь? — холодно перебила его госпожа Цзинь.       Цзинь Гуанъяо осекся.       — У меня нет выбора, — прошептал он. — Простите.       Госпожа Цзинь отреагировала раньше, чем остальные успели осознать, к чему было последнее слово, и по широкой дуге взмахнула Наньпином, отнятым у хозяина, который сейчас порывисто бросился к ней, сжимая в руке короткий кинжал. Меч, даже противящийся духовной энергии временной владелицы, поддался неожиданной физической силе; кончик лезвия вспорол пион «сияние средь снегов» на клановых одеждах Цзинь Гуанъяо, окрасив золото багрянцем крови, а острая грань отсекла кисть, посмевшую атаковать со спины. Су Миншань взвыл, отшатываясь назад, и в эту же секунду его настиг Цзыдянь. От удара опаляющего яростью кнута ткань с треском порвалась, и ворот ханьфу раскрылся, обнажив часть груди человека.       — Это?.. — Цзинь Цзысюань подался вперед, ловя за шиворот заваливающегося на спину Су Миншаня. От рывка ворот распахнулся еще сильнее, и теперь все увидели то, что так поразило наследника ордена Цзинь — россыпь мелких отверстий, один вид которых заставлял почувствовать себя дурно.       — Молодой господин Цзинь, эти язвы совпадают с отметинами на теле вашего двоюродного брата? — Лань Сичэнь шагнул вперед, единственный, кто не продемонстрировал брезгливости.       — Очень похоже, — поморщился Цзинь Цзысюань. — Но я считаю, что нужно проверить.       — Есть способ проще, — оскалился Цзян Ваньинь и щелкнул Цзыдянем по полу рядом с баюкающим истекающую кровью руку Су Миншанем, высекая искры; тот шарахнулся в сторону с недостойным взвизгом. — Говори, мерзавец, проклятие Сотни Дыр и Тысячи Язв на Цзинь Цзысюне — твоих рук дело?!       Су Миншань вскинулся, сплюнул, и, слушая поток брани на Цзинь Цзысюня, Цзинь Цзысюань потер переносицу и негромко сказал:       — Все же стоит удостовериться.