светлячки живут в щелях паркета и вылетают по ночам

Sparks — Coldplay на светлый, недавно вымытый кафель, приземляется плевок из перемешанных слюны и крови.  в глазах рябит из-за мигающей лампочки, одиноко торчащей вместе с проводом из крошащегося потолка цементного дома-коробки на окраине города. нужно заменить лампочку. и вообще лучше сделать ремонт. мелькает мысль, где-то на краях сознания. хёнджин отрывает мутный взгляд от слива раковины, в который тоненькой струйкой течёт кровь. грязная такая. почти черная. из зеркала на него пялится человек с бледным, как у покойника лицом. худым и острым запястьем, вытирает рот, десна в котором продолжают кровоточить. он как ебаный принц. болезнь «голубых кровей» — так её называла мама, когда где-то в далеком детстве, нежно промывала водой ободранную коленку, кровь из которой все не останавливалась. вкус крови во рту сопровождал его, кажется с самого рождения. он буквально истекал ею постоянно. порой, хёнджину казалось, что он в отличии от других, нормальных людей, состоит из одной только крови да плавающих в ней костей, обтянутых кожей. ни сосудов тебе, ни органов. одна лишь кровь что постоянно пыталась куда то убежать. его собственная кровь пытается его убить. абсурд. хёнджину хотелось рассмеяться, но получалось только заплакать. звук проворачивающегося в замке ключа и последующий хлопок двери возвращают в реальность. — хёнджина-а! — низкий голос доносится из прихожей. он еле как переставляет свои длинные ноги, путаясь в них. натягивает на пальцы рукава вязанного мамой кардигана, надетого по верх двух свитеров, что бы хоть как то остановить дрожь в руках вызванную то ли стрессом то ли постоянным холодом, то ли и тем и тем одновременно. выглядывает из за стены в коридор. там как будто было в тысячу раз светлее и теплее, чем в холодной и по больничному стерильно-белой ванной. — привет — феликс улыбается устало, но по домашнему уютно и внутри хёнджина из стеклянной колбочки, любовно подписанной как «счастье» аккуратным почерком ёнбока, выливается тепло. — привет, — он улыбается в ответ, так же устало и чуть болезнено, ненамеренно обнажая зубы а вместе с ними и багряные дёсны. от феликса разит холодном улицы и хёнджин сильнее прижимает его к себе, руками цепляясь за дутую куртку, местами мокрую от снега, утыкается носом где-то то между шеей и огромным разноцветным шарфом мелкой вязки. ёнбок смеется. звонко так, что хочется записать на касету и никому её не показывать. хранить где то под матрасом, чтобы по ночам, когда все спят слушать-слушать-слушать... а еще лучше записать его смех сразу в сердце, или на подкорке мозга отпечатать, что бы кроме него ничего не слышать вовсе. они идут на кухню, где стены украшены бумажными цветами и гирляндами. гирляндами — потому что скоро новый год. а цветы бумажные потому что... — ну а зачем на них еще деньги тратить, — феликс всеми силами пытается повторить за девушкой на видео и сложить уже эту дибильную белую астру в технике оригами, — все равно потом завянут, — он чуть ли не крехтит от усердия, которое прикладывает а тому, что бы склеить лепестки вместе, — вот! — ёнбок радостно тычет самодельным цветком хенджину в лицо. ...потому что, они не завянут и феликс не расстроится. на кухне пахнет табаком, корицей и приправами от быстрозавариваемой лапши. холодильник пестрит магнитами из разных городов и стран вперемешку с фотографиями. старый паркет скрипит, когда хёнджин подходит к столешнице поставить чайник греться и достать заварку, насыпая ее в другой чайничек поменьше. — никаких чайных пакетиков в моем доме, — хёнджин демонстративно и со всем наигранным от вращением выкидывает коробку в мусорку, — там одни ароматизаторы и ни грамма настоящего чая. — ты уже поставил укол сегодня? — феликс обхватывает чашку руками, чтобы те быстрее согрелись. — нет, — хёнджин еле слышно сглатывает. нервничает. — почему? сам прекрасно знаешь — висело в воздухе. нервно вздыхает и идет к полке с лекарствами. — садись. хёнджин прекрасно знает как это нужно делать. с детства умеет. он сам делал себе уколы лет с семи, не хотел маму и так уставшую от постоянных подработок беспокоить. но что-то особенное было в том, как это делал он. с какой любовью и нежностью. вообще то феликс боялся крови. с самого детства. плакал всегда громко-громко когда царапался обо что то и красно-алая роса выступала на коже. боялся до неприятной дрожи в кончиках пальцев и омерзительных бабочек в животе, разъедающих желудок изнутри, просясь наружу. до звона в ушах и слез. а потом появился хёнджин. ебаный хван хёнджин со своей ебанной гемофилией. кровь в хёнджине плещестя, то и дело норовя вылиться за край. и выливается. убегает из молодого организма при первой же возможности. крови хёнджина он боялся больше всего. даже самой мелкой царапины, незначительного пореза, боялся как огня. ему всегда казалось, что кровь не остановится и будет капля за каплей выливаться пока не закончится. хотелось хёнджина запереть дома, спрятать все ножи и лезвия, завернуть в тысячу слоев одеял и пледов, что бы не замерз и никуда не отпускать. хёнджина хотелось защитить от всего мира и него самого. ему хотелось купить хёнджину скафандр, что бы никто не мог касаться его кафельно белой, кожи напоминающей о всех не аккуратных резких касаниях гематомами и синяками, распускающиеся лилово-кровавыми бутонами ликорисов по всему телу. ему хотелось спрятать хёнджина от всего, что могло бы ему навредить. вот только то что вредит хёнджину больше всего — его собственная кровь. если бы ёнбок мог, он бы всю свою кровь перелил хёнджину. что бы ему никогда больше не было больно. чтобы его утро начиналось не с металического привкуса крови на кончике языка. феликс любовно обводит кончиками пальцев чужую тонкую кожу, сквозь которую проглядываются переплетающиеся вены. ему хочется этой кожи касаться-касаться-касаться... пальцами и губами, водить по ней носом, вдыхая запах кофе и табака, а не протыкать ее острой иглой, тихо шипя, успокаивая. хёнджин не ставит уколы себе сам, только ради секундного ощущения мягких губ на на исколотом, всем в синяках локте из которого тоненькой струйкой бежит проклятая кровь. голубая. аристократическая. за огромными окнами холод и темнота. сквозь стекло похоже на бездну. чуть-чуть приоткроешь форточку и она заберется в комнату, затопит собой. расползется по всей квартире, выберется на лестничную площадку и вниз по винтовой лестнице побежит на этажи ниже, что бы и там все присвоить себе. хёнджину хочется в пятитысячный раз пересчитать глазами и губами все веснушки ёнбока. они пестрят вспышками на щеках и носу, разбегаются по шее и плечам, перебираются на руки и спину. на феликса как будто карту звёздного неба перенесли. у него на коже целую галактику рассыпали со своими созвездиями, планетами, астероидами, среди которых точно найдется тот самый B-612 из «маленького принца» антуана де сент-экзюпери, которого они так любят читать холодными ночами, при свете одной лишь лампочки. друг другу, по очереди. у него кожа тёплая, слегка загорелая. по сравнению с ним хёнджин, мертвенно бледный, выглядит вампиром сошедшим с фэнтезийных книжек для подростков. или фарфоровой куклой. к которой чуть прикоснешься, и трещины по ней мелкой сеткой разбегутся. мама любила фарфор. у неё был целый стеллаж заставленный разными статуэтками. когда мама только умерла, хёнджин боялся даже заходить в её комнату, то ли потому что воспоминания пытались сквозь глаза и нос, сквозь ушные раковины забраться в голову, прямиком в мозг и разьесть его изнутри, оставляя лишь прах под названием «воспоминания». она и сама стала прахом. всегда хотела что бы её кремировали, это было её предсмертная просьба. она не хотела что бы её хоронили. хотела быть развеянной по ветру, а не задерживатся в холодной, промерзшей земле. потом хёнджин заходил в её комнату, ложился на пол, включал её любимые пластинки и переберал пальцами короткий ворс ковра. свернувшись калачиком, прижимал к груди урну с маминым прахом и плакал-плакал-плакал... часами, днями, а может и месяцами. в маминой комнате все напоминало о ней. через полгода после её сметри хёнджин приходил в комнату и переберал её вещи. протирал с них пыль, любовно обводил кончиками пальцев все статуэтки и возвращал на места. квартира была большая, нет даже огромная. даже вдвоем им с мамой было слишком много места, а когда она умерла хёнджин и вовсе остался в ней совсем один. как котенок выброшенный в океан. ходил по просторным комнатам, длинному коридору целыми днями и не мог узнать в этом месте их дом. огромная квартира досталась хёнджину от прадеда. а еще от прадеда ему досталась гемофилия. мама очень любила музыку. она жила ей. музыка жила у неё в голове и сердце, текла по венам и согревающим огоньком жила в душе. от мамы ему достались нескончаемые коробки забитые нотами для фортепиано. и само фортепиано конечно. старое такое. с трещинами. хёнджин никогда музыкой не горел, но когда мама ушла, музыка стала единственной вещью что заставляла его чувствовать, как будто мама все еще здесь, рядом. как будто она никогда и не уходила вовсе. через полгода после её смерти хёнджин переберал все бесконечное множество сборников и отдельных бумаг из этих коробок. на каждой бумажке, в каждой книге были её заметки, примечания. это и правда помогало ему чувствовать себя так, как будто она здесь с ним. а потом появился феликс. и с ним все стало как то ярче. как когда то было с мамой. с феликсом было тепло, с феликсом хотелось улыбаться и смеяться, с ним хотелось жить. хёнджину хотелось сыграть ему все пьесы и сонаты, что так нравились его маме. хотелось читать ему на ночь и крепко-крепко обнимать по ночам, чтобы кошмары не снились. больше всего на свете хёнджину хотелось познакомить ёнбока с мамой. он бы ей точно понравился. он показывал ему её фотографии, включал её любимую музыку и смотрел с ним её любимые фильмы. читал ему книги которые ей нравились больше всего. ложился вместе с ним на ковер в ее комнате и расскзвывал истории из детства, вместо короткого ворса ковра перебирая чужие волосы. как феликс стал вторым хозяином дома, они оба кажется и не заметили. феликс готовит самые вкусные брауни в мире, танцует когда радуется, любит харуки мураками и старые фильмы. а еще феликс не любит себя. хёнджин же его обожает. он нежно сцеловывает все тонкие, белые почти незаметные шрамы и багрянные рубцы по утрам в душе. без какой-либо пошлости. пересчитывает кончиками пальцев следы старых увечий на ногах, когда они вместе лежат в обнимку под огромным одеялом и смотрят глупые французские мьюзиклы по вечерам. никогда не заставляет есть, лишь ставит одну на двоих порцию на стол и смотри так жалобно с плещущейся, готовой вылиться за края, любовью в глазах. когда хёнджин захотел проколоть мочки ушей, ёнбок так заморочился с поиском достойного мастера, составляя на каждого досье чуть ли не с полной родословной. в итоге он нашел чанбина. у него свой собственный салон и если верить на слово «огромный опыт». еще полчаса от процедуры, феликс тщательно допрашивает парня обо всем процессе работы, санитарных нормах и о чем то еще. хёнджин перестал слушать уже через пять минут начала феликсовых разглагольствований, молча сидя на кушетке зажав мелко дрожащие ладони между колен и уставившись в пол. его приводит в себя небольшая рука опустившаяся на колено и взгляд обеспокоенных карих глаз. — все хорошо? если хочешь мы можем уйти, если ты вдруг передумал.. — все в порядке, — хёнджин улыбается. ёнбок крепко-крепко держит его за руку во время процедуры. так крепко как будто если ослабит хватку, то хёнджин растворится. ускользнет от него в щель между паркетных досок к светлячкам. феликс держится из за всех сил что бы не вырвать иглу из рук мастера и не сделать все самому, он ему не доверяет. длинные хёнджиновы пальцы гладящие его по костяшкам его останавливают. он еле как терпит до конца и когда убеждается что все в порядке спешит поскорее смытся из салона. дома они долго перебирают мамины и украшения. находят пару сережек и делят её на двоих. он учит феликса играть на фортепиано. тот еле как осваивает даже самые простые детские песенки, но хёнджин им очень-очень гордится. целует в лоб, нос, щеку и снова-снова-снова пересчитывает все веснушки находя их губами. они мешают спирт с лимонной газировкой и полупьяные целуются всю ночь напролет. включают купленный мамой когда очень давно, в каком то комиссионном магазине проектор ночного неба, заваливаются на пол и ищут созвездия. правда уже через десять минут хенджин переходит с звезд на потолке, на звёзды-веснушки у ёнбока на коже и опять целует-целует-целует.. хёнджин его любит так, что хоть на стенку лезь да стихи любовные пиши. и он пишет. пишет и складывает в почтовый конверт, засыпая в него сухоцветы собранные ими вместе где то загородом прошлым летом. заклеивает и складывает в коробку, к другим таким же стопкам писем без адресов и имен. пишет и пишет, с мыслью, что когда от него ничего не останется, когда он уйдет и будет где то далеко-далеко, там где сейчас мама, феликс сможет их прочесть.