История блуждающего принца

      Красные Пустоши скрывали за собой старые, упрятанные песком, пылью и копотью секреты. Барханами заросли руины древних, порушенных городов. Когда-то в них жили люди, но те сбежали или почили вместе с обителью давным-давно. Теперь же эти останки цивилизации заполняли жители иные: падальщики, скорпионы... и дракон, а ныне драконица принца Эйгона — Солнечный Огонь.       Обычно, Эйгон посещал Солнечного Огня в более позднее время, когда солнце склонялось к закату и красный песок бесконечной пустыни несколько холодился. Но сегодня его принудили идти в самое пекло и Эйгон стонал, возмущался и жаловался, ибо ноги в открытых сандалях обжигало горячее пламя нагретого песка.       Во всей этой суматохе и поспешности была повинна лишь Эва, будь она трижды проклята! С тех пор, как эта сумасшедшая девица спасла Эйгона от своих братьев-мордоворотов, она многое о себе надумала, возомнила из себя чёрт знает кого! И не её навязчивость доставала Эйгона более всего и не болтливость, а абсолютное, полное, унизительное игнорирование! Она общалась нынче лишь с Геймоном и стоило Эйгону попытаться с ней выйти на прямой разговор, она пресекала его старания — обращаясь при этом не к нему самому, а к мелкому мальчишке и передавала через него, как через гонца, оскорбительные, жалящие принца ответы.       Эйгон не знал, что ему и делать, как обратить на себя ускользнувшее внимание Эвы, ибо крепко он обидел её лживыми признаниями о любви, которые сорвались с языка, стоило рыжемордым чудищам Кар Дитам поприжать Эйгона. Но, право, даже при этом, принц не видел за собой никакой вины. Он знал, что люди часто признаются в том, чего они не делали и что не чувствовали в самом деле, не исключением был и он сам. Ложь Эйгон говорил чаще правды, и людей жалил обидами охотнее, чем ласкал их добрым словом. Но таков был у принца норов и его он никогда не скрывал. Не прятался Эйгон под личиной благодетеля, напуская на себя хитрую маску добряка. Он был дурным человеком, лживым и порочным, и не желал это скрывать. Мало Эйгон шёл кому-то на уступки и терпел обиды, но в Кварте, с неохотой принцу приходилось признавать факт того, что свой пыл ему надобно было умерить. В одиночку, в чужом воюющем городе, Эйгону было не протянуть, его одного или дотракийцы убьют или Кар Диты, посему принц держался подле Эвы, хоть та и не желала говорить с ним. Дабы загладить перед ней свою вину, Эйгон изворачивался уже как мог, обещался выполнить любую её прихоть, а прихоть у Эвы была лишь одна. — Геймон, я же могу прокатиться на вашем драконе? — у Эвы лицо румянилось от обжигающего пекла, а босые ноги и вовсе покраснели. Эйгон, ступая позади неё, с охотой посматривал как Эва поднимает платье, дабы спасти его от колючего песка, раскрывая тем самым белые, крепкие икры. — Он тебя сожрёт, если ты вознамеришься к нему полезть без моего дозволения, — авторитетно сказал Эйгон, наконец чувствуя над ней власть, силу, которой Эва не обладала. Привыкший во всём ей проигрывать, Эйгон очень возгордился собой в сей час.       Солнечного Огня они отыскали на руинах старой башни. Купол сверзился в жаркие красные барханы, выглядывая лишь золотым наконечником. В глубоких проломах нашли приют птицы, что вили в них гнёзда. Подобные возвышенности были редкими гостями в Красных Пустошах и птицы занимали их круглый год, сменяя друг друга. Солнечного Огня пернатые товарищи не волновали: малы и не питательны, а вот буйволы и гиены, что так же встречались в песках, охотно становились его трапезой. За этим занятием кваатийская троица его и обнаружила.       Солнечный Огонь, проглотив живьём старого буйвола, вдруг издал утробное рычание, не увидев, а почуяв приближение всадника. Встречая Эйгона, который за весь сезон дождей так и не удосужился навестить его, дракон заметно взбодрился, что было уже непривычным, ибо нескончаемая жара сильно обленила его. Почувствовал дракон и глубокую обиду, что затаилась в груди принца. — Ты потерял в моих глазах уважение, — голос Эйгона был решителен и страшен Солнечному Огню. — Ты был мне братом, а теперь ты снёс яйца, как какая-то курица, и утратил всякую мужскую честь!       Солнечный Огонь прикрыл веки, точно принимая страшную рану на сердце. — Нет у твоего господина сердца, — расстроилась Эва, обращаясь не то к дракону, не то к Геймону, но только не к Эйгону напрямую. — Мой принц не терпит обмана, — вступился Геймон, что принца, безусловно, поразило, ибо Геймон на пару с Эвой выступал его совестью, судьёй и воспитателем.       Эйгон поколебался в решительности пронести свою обиду, как знамя, на целый день. Он коснулся гибкой шеи Солнечного Огня, стряхнул ворох золотого песка с него, подстать цвету чешуи. — Ты всё равно мне как брат, даже если у тебя нет яиц, — Эйгон прильнул лбом к его шее и Солнечный Огонь на миг прикрыл веки, наслаждаясь редкой лаской капризного всадника. Эйгон тянулся к дракону, как к слабой тени себя прошлого, к дому, где он был сыном, братом, мужем и отцом. И по всем ролям пришёлся страшным разочарованием. Сглотнув комок в горле и отмахнувшись от набегающего самобичевания, Эйгон хлопнул Солнечного Огня по упругой шее и обойдя по правой стороне, огладил его спину, прежде чем запрыгнуть на неё и вскинуть седло. — Хоть с одной женщиной твой господин ласков, — проворчала Эва Геймону, излишне раздражительно, почти не скрывая ревность и толику зависти, что кому-то, а не ей, достаётся откровенная нежность Эйгона. Взобравшись в седло и почувствовав прежнюю силу, Эйгон с высока обратился к Эве с открытой насмешкой. — Если хочешь на нём полететь, придётся тебе терпеть моё присутствие, глупая. — На ней... Это девочка.       Эйгон закусил губу, подбитый очередной порцией раздражения перед этой ворчливой девицей. Она держала обиду слишком долго, крепко и откровенно, не позволяя ссоре утихнуть, разгладиться самой собой, вместо этого Эва ждала открытых извинений, но потворствовать её упрямости Эйгон не собирался. Один раз дашь слабину — всю жизнь в кандалах сидеть будешь. Так он считал. — Ну что, чистокровная дрянь, полетишь со мной? — Назови меня ещё раз так и я выбью твои белые зубки! — бесстрашно отозвалась Эва.       Эйгон осклабился с её слов, а Солнечный Огонь, встряхнув крыльями и сбив с них песок, обернулся на Эву и затаённо, но с откровенным намёком, зарычал. Дракон чувствовал исходящую от девицы угрозу для своего всадника и вознамерился поставить её на место. Эва, осознав в полной мере угрозу, уступила и смолкла, вызывав этим покатистый смех Эйгона. Славное дело! Славное! Как давно он хотел её на место поставить и вот улучил такой шанс. Пусть не сам, при помощи, но эта была победа. С таким союзником как Солнечный Огонь, Эйгону нипочём и братья Кар Диты. Жаль только в город дракона не приведёшь. Там, в Кварте, он был беззащитен, а здесь, восседая на Солнечном Огне, Эйгон был королём. — Ступай ко мне, дракон тебя не обидит! — ликующе воскликнул Эйгон. Эва, заметно потрясываясь, обходя Солнечный Огонь на солидном расстоянии, остановилась у его туловища. Дракон медленно обернулся и перевёл взгляд на девицу, при этом редко и лениво моргая. — Не смотри на него, гляди на меня, — Эйгон выгнулся, протягивая Эве руку. Она принялась нерешительно подкрадываться, с вытянутой рукой, точно неся перед собой факел. Коснувшись Эйгона, она переплела их пальцы, схватилась за него, как за спасательный меч и потянулась не к дракону, а к самому Эйгону, вовлекаясь в объятия. Эва расплылась в его надёжных руках и позволила прижать к себе. Эйгон уместил Эву перед собой, её медные кудри кольнули его лицо, рассыпались по плечам. Одной рукой Эйгон схватился за вожжи, другой же взял Эву за талию, прижимая к себе излишне крепко, возбуждая внутри себя животную похоть. — А что делать мне? — напомнил о себе Геймон, прикрывая рукой глаза от слепящего солнца. Он стоял один посреди пустыни, в белой рубахе, что от пота и грязи приобрела жёлтый оттенок. — Ступай в город, сготовь еды! — наказал Эйгон, мягко хлестнув Солнечного Огня. Эва схватилась за его колени, когда дракон принялся выпрямляться и раскачиваться в скорых движениях, готовясь взлететь. Эйгон не пользовался цепями, наловчившийся за долгие полёты уверенно сидеть в седле и Эву он держал крепко, привычный к тому, что в полёте его сопровождают. Но просить её умерить хватку, в объяснениях своего мастерства — он не стал. Её покорность была Эйгону лестна и даже лёгкую боль, от её рук, он готов был стерпеть, зная что по утру на этих местах вырастут синяки.       Эва завизжала, когда Солнечный Огонь, взобравшись на дюну и оттолкнувшись от земли, воспарил в небо. В богов Эва не верила и в мольбах не распылялась, а лишь грубо, по-мужски, бранилась. Таких речей Эйгон не слыхал от барышень даже в Блошином Конце. Каждая, даже самая оборванная, пропащая женщина, в душе мечтала заполучить внимание принца, посему они держались перед Эйгоном учтиво, если не предлагая себя, то хотя бы охотно ластясь к нему, но не Эва. Она ругалась перед ним, так же откровенно, как смеялась, как подшучивала над ним, не зная грани и не умея должным образом себя вести. Не было в ней женского очарования, кокетства и изысканности, но имелась искренность, не напускная, а самая настоящая, искренность свободного человека, которым Эйгон хотел когда-нибудь стать.       С высоты птичьего полёта, Эйгона достигло уже привычное разочарование. Не было в дотракийских землях тех живописных красот, что могли сравниться с Вестеросом. Королевские земли, которые принц любил более всего, цвели и пахли нескончаемым летом, живописные зелёные леса простирались на долгие мили, а вечно цветущие поля и бирюзовое море издавали дивный аромат. Здесь же, в Красной Пустоши, пахло омертвелостью, воздух был душен, а земля ала, как кровь. Когда-то эти места населяли кваатийцы и солнце не жгло гиблую землю, а грело довольные лица горожан. Теперь же всё обстояло иначе.       Солнечный Огонь взмахнул правым крылом и сменил траекторию полёта. Он взял курс на юг и полетел прямиком к Хребту Костей. — Страшно тебе? — справился Эйгон, когда Эва перестала кричать и браниться, а притихла и принялась наблюдать за всем с высоты, с детской живостью во взгляде. — Это восторг, Эйгон! Каким чудом тебя наградили твои боги, что за сила в этом существе! Какое величие в нём! — И во мне, — недовольно буркнул Эйгон.       Взгляд Эвы, что блуждал по просторам, вдруг остановился на Эйгоне, вынуждая её сесть в полоборота к нему. В столь тесной близости Эйгон заметил, что глаза у неё были каре-зелёные, раскосые, обрамлённые густыми, чёрными ресницами. И лицо, что было круглым и непримечательным, на самом деле оказалось красивым, но краса её была стеснённая, что раскрывалась подобно бутону, под чутким взором. Только сейчас Эйгон это заметил. — Величие твоё подкрепляется только твоим собственным эго, — сказала она с обидой. Долго удерживать его взгляд Эва не смогла, стушевалась и зарумянилась. Она прикусила тонкую губу почти до крови, расплываясь в своих мыслях. — Будь ты хоть каплю так хорош, как ты рассказываешь о себе, тебе не пришлось бы оставить дом... — Ты ничего об этом не знаешь! — грубо отрезал Эйгон. Его минутное восхищение смыло волной возмущения. — Твоя жизнь подобно птице, куда хочешь — туда и летишь. Ты не знаешь, какого это жить в оковах ответственности, быть бельмом на глазу и стыдом для своей семьи.       На этом разговор оборвался. Эйгон поддался редкому порыву и уступил место эмоциям, сбив с себя спокойный, высокопарный вид. Эва, получив такую отдачу, оторопела и в конфликт с ним не влезла. Она не была дурой, знала, что в её положении, восседая на могучем, чужом драконе, следует помалкивать и избегать прямых конфликтов, право, оказавшись на земле, желания для ссор у неё так же не нашлось. Вместо этого приступил стыд.       Солнечный Огонь долетел до Ядовитого моря и спустил Эйгона и Эву у берега. Принц осерчал на неё, но спешиться помог. На суше Эва оправила платье и тяжко вздохнула, ведь берег был покрыт чёрным песком и как бы она не желала — спасти платье от грязи была не в силах. — Раньше ты ходила в штанах, а теперь платья носишь. Почему? — внимательный взгляд Эйгона, прикованный к Эве, смутил её. — Ты говорил, что леди твоих земель носят юбки. — И что же, ты носишь их ради меня? — Лишь в уважении к вашей культуре! — не согласилась Эва, выпалив излишне эмоционально, нервозно. — Мне интересно познавать всё новое.       Эйгон оставил допросы, не желая выводить её из себя и портить прогулку. В глубине души он знал: платья она носит исключительно для него, очевидно, чтобы понравиться. И не его себялюбие подогревало эту мысль, а обычная наблюдательность. Эва была влюблена. Перед Эйгоном она терялась, нервничала и любые его слова принимала близко к сердцу. — Знаешь отчего Ядовитое море так называется? — спросила Эва, разуваясь. — Отчего?       Оставив обувь, она ступила близко к берегу и медленным шагом двинулась к воде. Эйгон опешил. Если вода в этих краях ядовитая, Эва могла получить ожоги или увечья, но пенные волны Ядовитого моря лишь облизали её лодышки. — Дотракийцы назвали его так, поскольку воды здесь солёные и непригодны для питья.       Эйгон почувствовал, что оплошал перед ней, приняв море ядовитым. Через голову он стянул с себя рубаху, оголяя белый, жилистый торс. Принц хотел снять и штаны, но под ними белья не было, ибо в жару Эйгон прел и избавлял себя от лишней одежды. В таком виде он в припрыжку двинулся к воде, оставляя за собой ледяные брызги. Эва завизжала, когда вода плеснула ей в лицо. Эйгон погрузился в воду с головой. Она не была так чиста, как воды Узкого моря и долго плавать принц не думал, вскоре он всплыл и влажной рукой обтёр глаза. На берегу Эвы не оказалось.       Эйгона царапнула странная тревога, вдруг дурочка за ним поплыла и утонула. Он недолго в воде был, но мозг сейчас отчаянно набивал всё более страшные предположения. А если она сбежала? Куда? В красных песках, вдалеке от города, единственное, что человек найти может — свою смерть. Но правда была такова: Эвы не было. Чёрный пляж пустовал, только Солнечный Огонь уронив голову на песок, дремал в тиши. В одночасье Эйгона что-то схватило за ногу, невидимое в мутной воде, оттого опасное. Чьи-то смертоносные руки принялись топить принца и в последний миг, набрав в грудь воздуха, он погрузился в утробу Ядовитого моря, лишь тогда хватка спала и Эйгон, до смерти перепуганный, вынырнул на поверхность. Его тотчас оглушил раскатистый смех Эвы. — Испужался? — Нисколько! — хвастливо наврал Эйгон. — Думал, что ты утонула. — Я живу в портовом городе, глупый. Все кваатийцы, раньше чем говорить, учатся плавать!       Эйгон сошёл на берег, влажные штаны неприятно облепили его тело. Эйгон встряхнул волосами и блаженно поднял голову к небу, когда лёгкий, тёплый ветер погнал по коже мурашки. Скоро вышла и Эва, полностью одетая, в отличие от Эйгона. Её непослушные кудри взмокли и прилипли к длинной, белой шее, к оголённым плечам. — Завтра будет празднество, ты придёшь? — спросила она, когда Эйгон подсаживал её на дракона и сам забирался в седло. — По какому случаю? — День возведения трёх стен вокруг Кварта, принятый в городе как День города. Будут танцы и пиры. Чистокровные в этот день накрывают столы с угощениями, а в шатрах колдуны принимают всех желающих, гадают на будущее, на любовь... — И выпивка будет? — осведомился Эйгон. — Тебя лишь одно волнует.       Эйгон прижал Эву крепче к себе, когда Солнечный Огонь оторвался от земли. Примирение, которое случилось меж ними, его успокоило. Теперь Эйгон чувствовал странное, почти унизительное, чувство защищённости. Эва была его щитом от братьев Кар Дитов, но в тоже время из-за их близкой дружбы, Эйгон страшился гнева Линаса. Он много думал, что связывало их меж собой. Линас здоровенный мужик, ужаса наводит, как зверь дикий, и внешне совсем не красавец. К тому же, мужиком он был уже возрастным, а Эва девчонка совсем, на вид не старше Эйгона. Общего меж ними было меньше, чем у дотракийцев с Таргариенами.       Вопрос, который Эйгон катал на языке, был лишён всякого такта, но и такт не был Эйгону товарищем, он часто оставлял принца, особливо под градусом. Посему, Эйгон спросил что на уме было. — У тебя с Линасом что-то было? — Быть может и было, а, может, и нет. Тебе что за дело? — Дело мне такое, что я не хочу из-за тебя под горячую руку попасть, — возмутился Эйгон. Гнев внутри него рос, как серое облако на голубом небосклоне. Чувство, что его цепляло, было схоже на ревность. Эва ведь так крутилась вокруг него, как слепая, влюблённая девица, и сама мысль, что с кем-то другим она проделывала тоже самое, било по его самолюбию. — Любовь не всегда взаимной бывает, — уклончиво ответила Эва, обернувшись к нему и долго смотря в глаза, пытаясь найти ответы на свои вопросы. — Хотя тебе такое едва ли понятно. Сомневаюсь, что в твоём сердце когда-то теплилась любовь.       Эйгон подумал о Хелейне. Брак их не был счастливым и нежных чувств в нём никогда не теплилось. Больше, чем чувство долга и уважение к жене, Эйгон питал к ней раздражение. В этом была его беда. Кротость и нежность Хелейны оставались им незамеченными. Эйгон сломал ей судьбу и спас от оков только самого себя. — Твоя правда. Любви в моей жизни не было. Но я не плохой человек, Эва, просто не самый везучий и счастливый.       Рука, что держала её за талию, потянулась к лицу, огладив мягкую щёку. Эва прикусила губу, невольно вызывая Эйгона на действия и он бездумно потянулся к ней с поцелуем: решительным и страстным. Иначе Эйгон целовать не умел. Его пальцы заползли к ней почти на плоскую грудь, туго стянутую корсетом. Эва спустила лёгкий, совсем девичий вздох возбуждения, скользнув языком в его рот. Эйгон распознал в этом сигнал к продолжению, но тут её рука, наперекор велению сердца и тела, схватила Эйгона за ладонь. — Не смей так со мной поступать, — прошептала Эва, неохотно отворачиваясь от Эйгона, облизывая мокрые, зацелованные губы. — Если ты поступишь со мной, как со всеми прочими, я тебя убью!       Когда они осели в том же месте, где нашли Солнечного Огня, в его скромном обиталище, покрытым костями съеденных животных, Эва без всякой помощи спрыгнула с дракона и не дожидаясь Эйгона быстрым шагом направилась к первым воротам. Эйгон крикнул вдогонку её имя, но Эва не откликнулась на зов и пошла прочь. Домой принц вернулся в омрачённом состоянии, почти не замечая ничего вокруг себя, но нервное копошение Геймона под его кроватью, стоило двери раскрыться, он уличил сразу. — Что ты там прячешь? — хмуро справился Эйгон. — Ничего, — растерянно пробормотал Геймон, выпрямляясь перед Эйгоном как перед королём. Эйгон лишь рукой махнул. Ему не хотелось разбираться с задумками Геймона в этот час, принц был слишком подавлен и мрачен. Он спал на свою кровать и закрыл рукой глаза. — Завтра мы идём в город, праздник будет. — И я пойду? — с надеждой спросил Геймон, сверкая острой, почти акульей, пастью. Каков малец красивый, но зубы всё портят, право и то было лучше, чем ходить без них, а в его возрасте, в положении бродяги, многие сверстники Геймона уже без передних ходили. — Пойдёшь.       К раннему часу площади и даже потаённые переулки Кварта преобразились. С карнизов свисали атласные ленты, искусственными цветами всяких оттенков нарядили лавки, скамьи и клумбы. В воду в фонтане залили краску и теперь она струилась в изумрудных, розовых и бирюзовых оттенках. Эйгон и Геймон вышли к улице Свободы. Любимица города, гипсовая Верена Эмерос оказалась укрытая золотой накидкой из велюра, а на её голову возложили белоснежный венок, в знак памяти и вечной любви. Подле неё, заложив за спину руки, стоял высокий, худой полустарик. Волосы его были черны, а кожа бела, в строгом чёрном одеянии, он казался совсем поникшим. Геймон потянул Эйгона за рукав, вынуждая склониться к нему. — Это лорд Тиран, безутешный вдовец Верены и один из представителей Чистокровных, — проинформировал Геймон. — Двадцать лет прошло, а он так и не женился. — Откуда тебе это знать? — пытливо справился Эйгон, теперь с особым интересом рассматривая фигуру Тирана Эмероса. — Эва рассказала.       Геймон и Эйгон достигли рыночной площади, которая в будничные дни являлась суетливым местечком с роем покупателей. Сейчас же, все продовольственные лавки были утеряны, вместо них выставили длинные, праздничные столы с закусками и котлами с напитками. Лавки, в которых обычно продавались рыболовные снасти, сейчас стали местами для тиров и разных игрищ для детей и взрослых. Геймон, от всей этой мишуры, от неслыханного разнообразия, на радостях схватил Эйгона за руку. Ведь все дети, что прибыли на празднество, шли с родителями за руку, ибо не забывали, что набеги дотракийцев могли случиться в любой час. Так и Геймон не хотел ничем от них отличаться, желал почувствовать тепло, ласку своего... почти отца. Пустив такую мысль в голову, Эйгон дёрнулся от него, как ошпаренный. — Чего ты за меня хватаешься? — вскрикнул он, привлекая лишнее внимание зевак. — Не говори мне, что ты кого-то страшишься. Я в это не поверю. Ты рвал мальчишек куда старше себя в бойцовых ямах. Страх тебе чужд, потому что страх губителен для таких как ты. — Я не знал... — Геймон запаниковал, решив, что допустил фатальную ошибку. — Не знал, что не могу брать тебя за руку. — Не можешь! — Эйгон, дрожащими от гнева руками, выпотрошил мошну, выудив оттуда пару монет. — На вот, сходи купи себе, что хочешь, а ко мне не лезь.       Когда Геймон, забрав откуп, ушёл, Эйгона противно охватил липкий стыд. Он отталкивал от себя этого мальчишку и сам же потом страдал. Но чувство страха перед ответственностью и решительное нежелание быть кому-то отцом, были выше, чем крепкая привязанность к Геймону. Эйгон был плохим родителем своим детям и не собирался становиться хорошим для чужого ребёнка.       Влив в себя эль, принц пошёл сбивать скуку в гущу толпы. Обычные горожане, рыцари и чистокровные аристократы все представляли собой общую, теснённую толпу. В Кварте свобода была главным правилом для всех и те, кто управлял городом и был ответственен за него, не прятались головой в песок и не сидели за закрытыми окнами и длинными воротами дворцов, они сами были этим народом, в равенстве и общей любви к остатку цивилизации, которая всё ещё у них оставалась.       Эйгон обнаружил у тира с живой мишенью Линаса и неприметного Квика. Пойдя к ним, Эйгон, потеряв всякий страх, спросил: — Эву не видели? Линас отложил лук и стрелы, собрал мелких пташек, что смог подстрелить и нехотя Эйгону ответил. — Кар Диты прибывают всегда к танцам, пропуская разогрев. — Так значит и братья её скоро прибудут, — волнение омрачило и без того безрадостный настрой Эйгона. — Отличные парни, эти Кар Диты. Знаком с ними?       Раньше, чем Эйгон ответил, живо припомнил тот дикий страх, что нагнали на него эти мордовороты. Отвратительные, дикие мужики! Конечно же он их знал, но лучше бы вовсе никогда не видел. И всё-таки Эйгон, скрипя душой, ответил: — Я с ними успел познакомиться. Замечательные люди.       Эйгон наловчился славно врать ещё в детстве, когда его проказы вскрывались и матушка, а что хуже — отец, узнавали о том, что в пелёнки малютки Эймонда была подкинута жаба, или пирожные, сготовленные к праздничной трапезе, таинственным образом исчезли с кухни. Всё, что совершалось Эйгоном — вскоре узнавалось, но поймать его за руку не удавалось никому, ибо хитрый маленький принц умело отводил от себя подозрения, загадочным послушанием и ласковым словом. Алисента непременно знала что виновником всяких шалостей был именно он, но прощала его, в силу материнской любви, а вседозволенность принца оттого лишь крепчала и росла с возрастом и сменой потребностей. Вот только здесь, в Кварте, матушки не было и никто в силу любви к нему не стал бы закрывать глаза на его проступки, так и Линас, почувствовав, что Эйгон лжёт, ядовито с него посмеялся. Смех поддержал и непутёвый Квик, во всём берущий пример с «хозяина». — Гляньте, а вот и Эва идёт, — с восхищением сказал Линас, небрежно впихивая птичьи тушки в руки Квика.       Эйгон оставался стоять вместе с Квиком и с подбивающим отвращением наблюдал как Линас спешно вострит к Эве. К Эве, которая с жаром целовалась с Эйгоном ещё вчера!       Она была одна, без отца и братьев и заметив вдалеке Эйгона, лишь на миг бросила на него взгляд, нарочито не обращая на него более внимание, охотно принимая заискивания Линаса.       Толпа гудела, ибо в этот миг музыканты взялись за инструменты и песня неважным хором разнеслась по площади. «Девица моя, непокорная, Ты песни поёшь соловья, Но ноты в той песни тревожные, Ведь в ночь ты уже умерла».       Эйгон бездумно подпевал вслед за народом, и голос его, в отличие от многих, был благозвучен, с таким голоском в пору распевать серенады. Вот только принц никогда не помышлял таким. Особливо сейчас, когда гнев и ревность душили его, а ноги сами несли к знакомой паре. Квик что-то говорил ему вслед, быть может, предостерегая, вот только Эйгон был глух к его словам. Он вклинился в разговор «милой пары» и протянул Эве твёрдую руку. — Здесь мои братья, — настоятельно предупредила Эва, не принимая его руки и не заглядывая в лицо. Вместо неё со страшным оскалом на Эйгона глядел Линас. — Плевать я хотел на твоих братьев! — отважно сказал Эйгон и не дожидаясь согласия, потянул Эву в центр площади, закладывая руки на её талии и раскачиваясь вместе с ней из стороны в сторону, как пара дряхлых стариков.       Принца беспокоил её настрой, то, с каким трудом Эва подавляла в себе романтический порыв, страшась разбиться о ледяное сердце Эйгона. Он понимал её, как человек, но по мужски испытывал лишь большую тягу завлечь её в свои сети, подавить и наконец вынудить отдаться ему, как они оба хотели.       Деревянные движения Эвы вскоре уступили жажде веселья и она пустилась в энергичный пляс, который с охотой поддержал Эйгон и весь остальной люд, что разбился на пары. — Ты же хотел покинуть это место, — припомнила Эва, на миг отстраняясь от него в танце, лишь для того, чтобы Эйгон притянул её к себе и крепко прижал к своему крепкому телу. — В самом деле? — Не лги мне, Эйгон Знаменосец. Ты давно уже мечтаешь покинуть этот город, но всё ещё тут. Отчего же?       Право же: почему он остался, отчего не сбежал, как хотел? Эйгон не знал ответа на этот вопрос и не желал искать на него ответ. Единственное, что ему хотелось в сей миг — это держать Эву в своих объятиях и танцевать, танцевать, танцевать...