Твоя Лили

      Всё, что было связано с ней вызывало табун мурашек: её неловкие поглядывания, её смущенные покрасневшие щёки, её глаза, словно тёмные омуты, её бледная-бледная кожа, её вьющиеся волосы, вечно заплетенные в косу, её аккуратные короткие пальчики, носящие кольца-обереги, её грациозные касания, её некая сдержанность, её ласковые прикосновения, её нежные и бархатные поцелуи, — этого хватало, чтобы заставить трепетать сердце, которое так и требовало вырваться из клетки, под названием грудь.       Взглянуть на неё не позволяла совесть — чувство вины давило изнутри, разрывая всё тело на куски. Слёзы выступили, ей стыдно, ей обидно — она знала, что для Чеён это приравнивалось к предательству. Она же была её самой близкой, самой родной, так почему она отпустила и прекратила общение. Пак обещала всегда быть с ней, обещала поглаживать её при регулярных истериках, обещала просыпаться и думать о ней. Сейчас руки невероятно тряслись, после ухода Чеён её стали мучить кошмары — те самые из детства, посещавшие её ночами напролёт, заставляя молча рыдать в подушку, чтоб, не дай бог, родители не услышали, не увидели и не узнали. Кошмар — самое страшное и необъяснимое, что было в её жизни — длился вечность, она окуналась в него снова и снова. Снова. — Чеён… — протянуло устало, с надеждой всё вернуть. Всё можно исправить — надежда поселилась под кожей. Покачала головой, пытаясь скрыть заплаканные, покрасневшие глаза и разодранные в кровь губы.       Она подошла, коснулась подбородка, заставляя поднять взгляд. Её ледяные глаза пробрали до мурашек — Пак полностью заглянула в душу. Она видит, как больно, но не может позволить себе простить. Она так воспитана. Даже, если сердце будет кричать и стонать, призывая вернуть себе вторую половинку, она не будет унижаться. Она наступит себе на горло, не дав своим чувствам взять вверх. Но увидев заплаканные глаза, за последнее время ставшие такими родными. Душа кричит.       Бабушка всегда говорила: «Любя себя, ты познаешь весь мир». А смысл в это мире — если в нём не будет самого дорогого и приближенного к сердцу человека, сумевшего покорить сердце ледяной принцессы. — Лиса…       Так нежно и красиво звучит это имя. Она не думала, что лишь тепло произнесенное слово заставит тысячи маленьких бабочек вернуться в её сознание. Навеяли воспоминания теплых вечеров — там они сидели в обнимку, смеясь с нереалистичной и смешной игры актёров, совершенно забывая, что они смотрят пародию, прогулки весенней ночью и крепкие объятия, сидя на лавочке. Полная луна, льющая на них голубоватое сияние. Страстные поцелуи, от которых сводило пальцы и замирало сердце, смущающие прикосновения в первые дни их общения. Теплые прикосновения к тем местам, которые обычно были закрыты строго-настрого. Так мило, так завораживающе, но так тревожно.       Что сподвигло её на это? Так нелепо оборвалась их красивая история юношеской любви. Она понимает, что не должна прощать, должна отпустить и должна перестать терзать себя. Но она не может, этого требует всё — её сердце, её душа, её тело, её глаза. Казалось, что потребность в этой веселой улыбки Лалисы стала зависимостью. Она понимает, что не простить не сможет. Пусть хоть себя задушит и разорвет грудную клетку, вытащив ноющее сердце, но простит, она простит сквозь собственные терзание и боль. Она не может жить без неё — Лалиса Манобан стала её собственным кислородом. Пак не может видеть муку Манобан, потому что знает, что причиной этого является она сама. — Прости меня, прости свою Лили, — слёзы хлынули из истощенных глаз. Она не должна рыдать. Все стены, которые Пак старательно возводила вокруг себя резко обвалились. Ей некуда идти, она останется рядом. Она будет рядом всегда, абсолютно всегда. Она простит всё, что угодно. Лишь бы её Лили позволяла любить себя, быть с ней. — Я люблю тебя, Лили, — аккуратно прошептала Чеён.       Слова, слетевшие с горячо любимых губ, ножом полоснули по сердцу. Всё-таки предложить встретиться зимой, на улице под окнами Пак, было глупой затеей. Она могла не простить, могла послать далеко и надолго. Но это неважно, когда ты заключен в самые бесценные объятия.

Всё становиться неважным, есть только она и Пак. Манобан и она.

      Тёплый шарф, изначально надетый на Пак, теперь был завязан на шее Лалисы. Такой родной, свой. А щёки Манобан стали обдуваться паром из-за рта Чеён. Манобан улыбнулась самой искренней своей улыбкой за последнее время. Она хочет дарить эту улыбку ей, ей одной. Лишь к ней она благосклонна и готова отдаться. Только она этого и заслуживает.       Лалисы надула губки. Свои сладкие, как карамель. Как она любит её гигиеническую помаду со вкусом дыни, необычная, такая же, как и она сама. Она провела большим пальцем по нижней губе, немного оттягивая вниз. Другим провела по щеке. А ведь могла её потерять.       Манобан стала личным талисманом, ведь после встречи с ней чувство вечного преследования исчезло. А желание кинуться под поезд не посещало больше года.       Сейчас Пак боролась с самой собой, чтоб не накинуться на сводившие с ума губы. Эти невинные оленьи глаза. Ждала разрешения, Чеён ждала, когда Лалиса понимающе кивнет и примет всю её безграничную любовь, зависимость.       Манобан склонила голову набок и, касаясь волос, пахнущих сиренью, притянула Пак к себе. Нежно коснулась губ, лишь чмокнула. Она сама поставила грань, переходить которую пока нельзя. Но потребность была нетерпима, желание увеличивалось, полностью захватывая разум.       Лалиса жадно впилась в губы Пак, протискивая язык в её рот. Но та не сопротивлялась, лишь ответила, запуская в волосы Лили пальцы. Она оттянула их назад. И прошлась распухшими губами от нижней губы до подбородка. После чмокнула, немного отойдя от Манобан. Как же они скучали. — Давай поднимемся ко мне, — совсем тихо пролепетала Пак, беря девушку за руку и переплетая пальцы. Холодные кольца заставили резкую дрожь пройтись по всему телу. Пока они шли к подъезду, Лалиса бегло посмотрела на очаровательные пальцы, украшенные кольцами, она носит их парные кольца. Теплота наполнила её до краёв. Губы растянулись в глупой, нелепой улыбки.