Принимающая судьбу

      Мурка проснулась под шум дождя за окном.        Она потянулась, чувствуя, что вены словно расширились, впуская в себя холодную, жидкую кровь - такое сладостно-яркое ощущение прокатилось по всему телу вместе с лëгким похрустыванием суставов - и нелепо уселась, ставя лапы как-то расслабленно-разбросанно, как если бы по-другому не могла.        В стекле окна отражалась с интересом себя осматривающая рыжая кошка, будто просвеченная мягким летним солнцем, тонкие, извилистые линии тëмно-рыжих полосок в лианистых сплетениях соединялись с более широкими ржавыми мазками полос, острыми углами и полузгибами расчерчивая безмятежную мордочку, снежная чистота белого покрывала грудку и доходила до носа, прокапываясь носочками светлыми на лапы да проявляясь на кончике пушистого, длинного хвоста, обвившего слабо полукругом тело. Косо поставленные миндалевидные глаза широко распахнулись, изучая отражение как в первый раз, спокойно, совершенно не реагируя на то, что искажëнная задняя лапа, приподнятая над подоконником, искажена не отражением, а реальностью.        Мурку собственный дефект абсолютно не беспокоил.        Она полюбила быть домашней, притëрлась к Двуногим, привыкла к своей хромоте - скорее, просто забыла. Двуногая кошечка окружила Мурку заботой, любовью со всех сторон, раскрасила стены нового дома в вызывающе-радостные цвета, пригрела, накормила, приласкала и с того дня, как взяла с улицы, ни разу не переставала любить свою питомицу - и та в ответ обожала с неимоверной силой свою хозяйку, вера в то, что еë не выкинут деформировалась в твëрдую уверенность, сшитую из надежды и робкого, спрятанного от пронизывающего ветра, огонька тонкой свечки, хрупкой как ваза - от любого неверного, неаккуратного движения может сломаться.        Взгляд янтарных, рыже-жëлтых как смесь застывающей лавы и солнца глаз сфокусировался на падающих каплях, уши насторожились, обжигаясь о беспорядочный шорох, метомарфозу прозрачных брызг в стеклянный звон и осеннюю сырость.        В такой дождь Мурку сбило Чудовище, навеки покалечив взрослого почти оруженосца - от вязким клеем на мысли наматывающегося чувства собственной теперь бесполезности и стыда, ведь говорили, не ходи к Гремящим Тропам, а ей любопытство своë не перебороть, она не вернулась в племя, хотя это и физически было невозможно. Со сломанной лапой далеко не уйдëшь, максимум, на что оказалась способна Мурка - подволакивая израненную, изувеченную конечность, плюясь и шипя от боли, отползти от опасной дороги. К счастью, выжить удалось, пусть сильно хромавшая кошка с тупой, застарелой болью в задней лапе больше никому, ни племени, ни жизни не нужна была.        Дверь в комнату заскрипела, и на подоконник ожидаемо хлопнулась Двуногая кошечка, в еë глазах, устремлëнных на дождь, сверкало задорное веселье, она птичкой защебетала что-то на своëм, разговаривая с Муркой, и та согласно, протяжно мяукнула, окончив еë звонкий голос коротким, милым мяу.        В такой дождь как этот Мурку нашла эта добрая Двуногая, забравшая калеку домой, не побрезговавшая из-за искривлëнной лапы, гноя в глазах и блох - подкормила, беззаботно подняла худой скелет вместо кошки на лапы, обняла, засунула под свою пышную и толстую тряпку, обогрела, а уже дома - пусть тогда как дом не воспринималось - помыла, продезинфецировала, прогнала блох и отвезла к Резчику, который, правда, вовсе и не резал, только очистил глаза, как-то уменьшил хромоту и боль да вылечил от начавшегося было Красного, а то и Чëрного кашля.        Мурка не скучала по старой жизни, но и не ненавидела еë.        Каждый момент еë воспоминаний был одинаково ей дорог, важен как ценнейший в мире дар, духовное прозрение и эйфория - жизнь племенного котëнка и оруженосца, бродяжничество с извечной хромотой и волчьим воем в глазах, настоящее, состоящее из двух слов: домашняя киска.        Ну и что, в конце концов?        Двуногие оказались добрыми - не все, но ведь и не все коты сущие избранники звëзд да добро во плоти. Двуногие приняли еë в свою семью, не просто приютили - приобщили к своей группе, к своему племени. Двуногие лечили и кормили, Двуногие гладили, успокаивали и любили.        Мурка всю жизнь была чисто котëнок - наивна, счастлива, дружелюбна, с откровенно проявляющимися во взоре сияющем чувствами, бурлящими внутри в основном только положительными эмоциями, с многолунными глупыми привычками, с котячьей простотой, нежной и мягкой, в общем-то, она была натурой, что совершенно не пряталось в полосатой, разводами текущей длинной шерсти, янтарных глазах и неправильно сросшейся поджатой задней лапе. Она - ангельская лëгкость, белизна рая, она - сплетение плюшевых пионов и паутина, изящно рисованная фантомными линиями да перьями, из шëлка и атласа невесомого. Мурка принимает всë и со всеми условиями, старается радоваться происходящему либо - видеть в этом наказание за собственные грехи, искупление пороков, Мурка - оптимистка от пят до кончиков ушей, самая добрая и святая душа.        Двуногая еë хозяйка подняла с пола шерстяной, в полосочках многоцветных плед, устраиваясь поудобнее на подоконнике, кутаясь в него с таким рассчëтом, чтобы смотреть только в окно, на дождевую мглу и водяную пыль, на мерцающие в быстром падении капли и струящуюся вуалью прохладу. Своими кожаными лапами она погладила Мурку, подняла и опустила в своеобразное гнëздышко из пледа на своих коленях, и кошка сама извернулась, посильнее прижимаясь густым, длинным мехом к Двуногой, не отводя глаз от дождя, улыбаясь так сильно, как только могла. Из груди еë, из сердца пульсирующего прямо, исходило вязкое, рокочущее мурчание, текущее по воздуху гулкими вибрациями и сладким медовым нектаром, оседающее карамелью на языке, громкое, отчëтливо-горловое. Мурка отвечала своему имени этим раскатистым, громовым урчанием и мурчанием, звуком столь же густым и непрерывным, бархатистым как шëлк, грохочущим как тарахтение сердца Чудовища.        Сжатая осторожными худыми лапами, спрятанная от всего мира в этом месте, купающаяся в тепле, когда снаружи сыро и дождь, Мурка была счастлива, что она надëжно защищена, скрыта и согрета, ведь могло быть наоборот.        Мурка знает, что не все Двуногие - плохие.