Физические двойные

      — Ты знаешь, каково это, любить больше жизни?              — Знаю.              Знаю. Знаю. Знаю. Знаю.              Уён вдыхает как можно глубже, так, чтобы легкие заболели от распирающего их воздуха, а затем долго-долго выдыхает в ночное небо.              — Знает он, — с какой-то издевкой срывается с его уст, когда от резкого порыва ветра молодая трава шелестит и переливается, в темноте напоминая волны. — Угораздило же!              Гриффиндорец резко ложится прямо на холодную траву, устремляя взгляд в небо. Звезд не видно — их укрыли облака, а луна ярким месяцем прячется где-то за Хогвартсом, большой горой возвышающимся над полем.              — Ни звезд, ни луны, — Уён снова глубоко вдыхает, чувствуя, как запах сырой земли забивает его нос. — Ну и скукота.              Он прикрывает глаза, первые секунды наблюдая за привычной чернотой, заполняющейся яркими вспышками. Жмурится, сдавливает глаза веками и резко открывает, наблюдая, как теперь уже небо окрашивается цветными пятнами, от которых начинает резко болеть где-то между глаз. Чон старается не думать, вытолкнуть все из разума и просто отключиться на минуту, чтобы в голове не проигрывалось снова и снова слизеринское «Знаю».              А сразу за ним тихое «Не смогу».              — Да какой же ты придурок, Чхве Сан! — кричит в пустоту, не боясь быть обнаруженным на поле за школой посреди ночи. И что, что скоро конец учебного года и терять очки нельзя. Ну и что, что скоро СОВ и нужно готовиться. — В задницу себе запихай свое «не смогу»!              Сан не подходил к нему уже пять дней после разговора в библиотеке. Пять дней даже не светился в поле зрения, за исключением совместных занятий. Пропустил недавний тренировочный матч, о чем, как выяснил Чон, не сообщил даже Хенджину. Зато трижды говорил в коридоре с Сонхва, сбегая каждый раз, как только Уён к ним подходил. Пуффендуец жал плечами и говорил, что он просил совета, но какого, никогда не уточнял, на ходу меняя тему или тоже сбегая, перед этим пригладив волосы. И все эти пять дней гриффиндорец думал только об одном.              Бесит. Как же все бесит.              Бесит Сан. Бесит Сонхва. Бесит Хонджун (хотя он единственный, кто вообще ничего ему не сделал). Бесят учеба, приближающиеся экзамены, тыквенный пирог и голоса профессоров. Бесит яркое весеннее солнце, бесит путающаяся в ногах мантия, и почти сошедший со спины синяк тоже бесит. Вот только почему все бесит — не понятно.              Новый порыв ветра сдувает челку со лба, щекоча кожу. Шелест травы прямо у головы напоминает белый шум. Где-то вдалеке хрустит веточка и на секунду Уён допускает мысль, что к нему сейчас кто-то подойдет, но никаких шагов не слышно. Лишь шелест, стук сердца и тихое дыхание. Стук сердца, напоминающий касающихся пола когтей Джено в тихой квартире по ночам, когда мама уже спала. Дыхание, звучащее как едва слышные перешептывания Хонджуна и Сонхва в тот день, когда они втроем ехали в поезде и Чон спал на коленях старшего.              Гриффиндорец поднимает руку и пытается погладить себя по голове так, как это делает Пак. Ерошит волосы, а затем приглаживает, зарывается в них пальцами, массируя кожу головы, но почему-то совсем не расслабляется. Быть может у Сонхва какие-то особые руки? Очень мягкая кожа на кончиках пальцев или гладкие ладони? Может он знает какое-то особое успокаивающее заклинание и нашептывает его тихо-тихо, пока водит руками по волосам и спине, а никто и не замечает, не слышит.              Какими только мыслями не приходилось забивать себе голову, лишь бы не слышать снова и снова чужие слова, не видеть удаляющуюся широкую спину, укрытую изумрудной мантией. Мыслями-мармеладками, цветными такими, разных вкусов и форм. Уён наполнил ими всю черепную коробку, вытягивая каждый раз по одной, время от времени наблюдая в руках темно-зеленую змейку, которую так и хочется швырнуть подальше. Вот только он просто кидает ее обратно, встряхивает головой, перемешивая содержимое в надежде, что змейка окажется на самом дне, докуда он просто не дотянется, не докопается.              Знаю. Не смогу.              Изумрудная мантия.              В руке Уёна снова темно-зеленая мармеладная змейка.       

***

             — На выходных посетим Хогсмид? — Донхек потягивается, рукавом нечаянно сметая со стола пергамент.              — Дожить бы до выходных… — отвечает ему Сонхва, наклоняясь под стол и поднимая упавшее.              — Если пойдете, то я с вами. Марк тоже пойдет, думаю.              — И давно ты с Марком общаешься?              — С той нашей совместной прогулки. И не смотри так, ты сам меня от Сонхва отсадил! — Хонджун с ухмылкой отворачивается от надувшегося Донхека и не глядя кладет ладонь на красную макушку. — Уён, ты с нами? Уён?              Пальцы путаются в гладких ярких прядях, касаясь теплой кожи головы. Уён тихо сопит, даже не дернувшись от внезапного хонджунова прикосновения. В библиотеке слишком тепло и довольно тихо, что на уставшего гриффиндорца сработало получше самого быстродействующего снотворного.              — Не буди его, пусть поспит.              Ким медленно поднимает руку с чужой головы с задержанным дыханием, чтобы наверняка не дернуться. Донхек пересаживается на соседний стул, чтобы солнце, яркими лучами заливающее библиотеку, не светило спящему в глаза, а Сонхва тихо снимает с себя мантию, передавая Хонджуну. Когтевранец понимает без слов и накрывает ей чужие плечи.              Пятикурсников видно издалека. Весной они возводят вокруг себя огромные клетки из учебников, сереют, сливаясь со стенами Хогвартса, и практически не разговаривают. Сонхва в них видит прошлогоднего себя и каждый раз благодарит кого-то свыше за то, что смог пережить экзамены, напрочь забывая, что в следующем году все повторится. Он старается всеми силами помочь своим младшим друзьям и ребятам с факультета справиться с этим периодом, по ночам выгоняя некоторых особо отчаянных из гостиной в их комнаты, с тяжелым вздохом наблюдая за тем, как они, едва шевеля перепачканными в чернилах конечностями, плетутся спать, прося разбудить их к завтраку. И прямо сейчас, наблюдая за тем, как Хонджун старается аккуратно укрыть Уёна, ему хочется ускорить время или переместиться в будущее, в общем, как угодно, но пропустить это время.       И он уверен, что этого хочет буквально каждый в Хогвартсе. Даже забившийся в угол таракан.              Донхек долго смотрит на собственную тень, падающую на лицо гриффиндорца. Наклоняет голову ниже, проверяя, не будет ли в таком положении солнце попадать на Чона, и когда убеждается, шепотом просит передать ему поднятые с пола задания.              — Не хочешь тоже поспать? — спрашивает у него Хонджун, пока пытается тихо отодвинуть стул и встать.              — Я не устал, все хорошо, — улыбается в ответ и принимается за учебу, впервые не чувствуя неприязни к когтевранцу.              Ким медленно кивает, быстро сгребает свои учебники в одну стопку и, чмокнув Сонхва в макушку, уходит на тренировку. Сонхва коротко вздыхает ему в след и подсаживается ближе к Ли, всматриваясь в его пергамент. В библиотеке становится по-мёртвому тихо.       

***

             Бутылёк с «Подави стыд» мозолит Сану глаза. Не мозолит даже, а почти в кровь стирает своим видом, но парень все равно не убирает его подальше. Специально смотрит, долго-долго, почти не моргая, и дергает нервно указательным пальцем. С громким стуком бьется лбом о тумбочку, на которой и стоит зелье, а затем челкой покрасневшую кожу пытается прикрыть. Как-то нелепо отмахивается рукой от обративших на него внимание соседей, а потом ей же бьется об угол или стену. Много думает о том, что он — последний неудачник, и снова гипнотизирует стеклянную бутылочку с жидкостью.              — Ты в ней дыру сейчас проделаешь своим взглядом, — Хенджин легко бьет по плечу и садится рядом, нагло вытаскивая чужую подушку из-под покрывала, а затем сжимая в руках. — Уверен, что не справишься без этого?              — Не справлюсь.              Под тихий вздох друга Сан прикрывает глаза и заваливается на бок, устраивая голову на хенджиновом плече. Хватается рукой за чужую и крепко обнимает, начиная наигранно плакать, по-детски так, чисто для привлечения внимания.              — Признайся уже. Каким бы не был исход, поверь, тебе станет легче. По крайней мере… ты больше не будешь думать об этом.              — Не могу сейчас. Сонхва сказал, что Уён очень устает. Не думаю, что мое внезапное признание будет к месту.              — Это, конечно, очень по-рыцарски — думать в первую очередь о нем, а не о себе, — тихо произносит Хенджин, укладывая голову на макушку друга, — но как твой друг скажу, что мне бы хотелось, чтобы ты подумал и о себе.              — Не могу, — шепчет после долгого молчания Сан. — Но и просто оставить все так не могу. Черт, как же сложно!              — Не сложнее СОВ по зельеварению.              — Абсолютная истина.              Ночью Сан шестнадцать раз прокручивает в голове момент признания, пробуя представлять разные локации и реакции гриффиндорца. Десять из шестнадцати представленных моментов заканчиваются ударом по лицу, пять — громким ругательством, и лишь один — тихим уёновым уходом. Чхве ни на секунду не позволяет себе подумать о том, что Чон ответит взаимностью. Потому что это как минимум нереально, как максимум — полнейший бред смертельно больного. Сан уверен, что ни в одной из альтернативных вселенных, в которые он верит в тайне ото всех, они не будут вместе.              Потому что Сан все еще Сан.       Потому что Уён все еще Уён.              Острый, обжигающий, красный.              Прямо перед тем, как сознание проваливается в сон, Чхве думает, что все шестнадцать сюжетов, в целом, не так уж и страшны, а его жизнь на несчастных шестнадцати годах резко не прекратится из-за одного отказа. Поэтому утром, дождавшись, когда все парни покинут комнату, он прячет «Подави стыд» на дне сумки, комкает так и не заполнившийся список «Как завоевать сердце Чон Уёна», потому что больше он не понадобится, и, сделав глубокий вдох, выходит из комнаты, твердо намеренный совершить ту самую вторую самую роковую ошибку в его жизни.       

***

             Уён ждет.              Настолько сильно ждет, что уже приготовил все необходимые ингредиенты, нашел страницу с нужным зельем, зачем-то поправил челку, вглядываясь в собственное отражение на стекле большой полупустой банки, и занял привычное место, усаживаясь на стол рядом с котлом. Он даже не принес с собой никаких конспектов и тетрадей, намеренный проболтать с Саном все совместное занятие.              Вообще, с самого утра у него ноги отнимались от волнения, что пугало до безумия. Глаза сами собой искали в толпах учеников черные прилизанные волосы, сердце от чего-то начинало биться с каждым часом все быстрее, как бы намекая, что время их встречи вот-вот настанет. И это тоже до безумия пугало. Еще никогда до этого Уён так сильно не ждал встречи со слизеринцем.              Вот только когда тихие шаги и шорох мантии раздались за спиной, Чон почувствовал, как сердце замедлило ритм, словно именно ожидание встречи было причиной его волнения.              — А я уж думал ты не придешь, — тихо произносит гриффиндорец, когда Сан останавливается рядом и кладет свою сумку на стол.              — С чего бы мне не приходить? — Чхве не смотрит на собеседника, делая вид, что очень занят разжиганием огня под котлом. Что, впрочем, получается так себе, ведь руки трясутся ужасно, а пальцы от пота липнут друг к другу.              — Ты избегаешь меня.              — Что? Не было такого.              — Голосок-то как подскочил, надо же, — Уён тихо посмеивается в кулак и спрыгивает со стола, по привычке отталкивая слизеринца от котла бедром и зажигая огонь самостоятельно. — Я забыл конспекты, так что развлекай меня.              — Развлекать? — Сан как-то потерянно осматривается вокруг. — Извини, жонглировать зельями не умею, — выдает на полном серьезе, вытирая вспотевшие от волнения ладони о мантию.              Уён снова тихо посмеивается, впихивает в чужие руки ступку с пестиком и тычет пальцем в учебник. Запрыгивает обратно на стол, упираясь локтями в колени, и молча наблюдает за чересчур дерганным парнем, пытаясь сдержать глупую улыбку.              — Ты чего такой нервный сегодня, — пытается вывести на разговор, внимательно следя за руками, медленно перетирающими сушеные корни в порошок. — Обычно такой болтливый.              — Это я спросить хочу, чего ты сегодня такой разговорчивый. Обычно молчишь, учишь там что-то, а потом ругаешься, если я ошибаюсь. Прям не день, а вывертыш какой-то.              — «Вывертыш»? Это ты сейчас сам придумал?              — Ага, — кивает Чхве, вчитываясь в рецепт и вываливая перетертые корни в котел. — Тут написано, что нужно взмахнуть палочкой, но не в самом рецепте, а рядом с ним чернилами…              — Значит нужно взмахнуть.              — Уверен? Этого нет в рецепте… Все взорвется.              Уён резко вытаскивает палочку и заносит над котлом, не дожидаясь, когда Сан отойдет подальше. Видит, как тот резко вздыхает и зажмуривается от страха, немного подгибая колени в ожидании чего-то страшного. Гриффиндорец делает короткий взмах, а затем тычет кончиком волшебной палочки в одну из родинок на чужом лице.              — Это мой учебник, Сан. Если так написано — значит так лучше. Или ты не доверяешь мне? — спрашивает в шутку, когда слизеринец удивленно рассматривает кипящую в котле жидкость.              — В этом кабинете я вообще никому и ничему не доверяю, — так же в шутку (или нет?) отвечает Чхве, снова вчитываясь в учебник и хватаясь за следующий ингредиент.       Быстро приготовить зелье, выпить другое и надеяться на лучшее — примерно так выглядел план Сана на данном этапе. И он правда очень надеялся, что ничто его не нарушит. Но Уён, кажется, плевать хотел на его надежды.              — О чем ты все время спрашивал Сонхва? — внезапно спрашивает он, видя, как парень напротив замирает.              Сан нервно зачесывает челку назад, быстро капает в котел чьи-то там мозги, снова отойдя от него подальше и вытянув перед собой руку, и только потом поднимает взгляд на Уёна, встречаясь с яркими карими глазами, не скрытыми красной челкой. Лихорадочно пытается придумать какую-нибудь отговорку, ведь не скажет же он, что пытался уломать пуффендуйца на совместные занятия зельеварением вместо Чона, чтобы продолжить избегать его по возможности. Сонхва, правда, осуждающе смотрел на него, не сильно, но ощутимо давал ладонью по лбу и просил не избегать своего друга, а нормально с ним поговорить.              — Да об учебе просто…              — В следующий раз спрашивай меня, — неожиданно выдает Уён, легко улыбаясь. — Ты же не хочешь, чтобы вас увидел Хонджун и превратил тебя в жабу?              О, Сан определенно этого не хочет. Не хотел. До этого момента. Сейчас ему очень бы хотелось стать простой зеленой жабой, которая прыгает по болотам и громко квакает, или и что там вообще делают жабы. В общем, где угодно и кем угодно, только бы не Чхве Саном в кабинете зельеварения прямо перед человеком, который занимает все его мысли.              Смелости хватает лишь на тихое «угу» и легкий кивок, после которых он молча возвращается к приготовлению зелья, пытаясь отвлекаться на бурление в котле, а не на кучу громких мыслей в тяжелой голове. Как он вообще собрался признаться Уёну сегодня, если даже безобидный вопрос едва не прибил его намертво к полу своим весом? Немыслимо, просто немыслимо, Чхве Сан.              Ты такой идиот.              — Скучно, — тянет последний слог гриффиндорец, заваливаясь на отведенные за спину руки. — Поболтай со мной.              — О чем?              — Не знаю, — Уён тяжело вздыхает и заглядывает в котел, рассматривая состояние зелья. — Давай задавать друг другу какие-нибудь вопросы.              Слизеринец смотрит удивленно, выгибает вопросительно выбритую бровь и тянется ладонью к чужому лбу, дотрагиваясь до прохладной кожи.              — Странно, вроде нет температуры, — шутит он заезжено, прямо как в глупых комедийных кино, и быстро убирает руку, пряча в длинном рукаве. — Ты точно Чон Уён? Может ты из другой вселенной или с другой планеты?              — О, очень смешно, браво, Сан, — закатывает шутливо глаза Чон, кидая пучок травы в котел. — Я первый. Какое у тебя любимое животное? Только не говори змея, я очень разочаруюсь в этом ответе.              Чхве молчит. Молчит пять секунд, десять. Так же молча перелистывает страницу учебника, делает короткий взмах волшебной палочкой, открывает бутылек со следующим ингредиентом и ничего не отвечает.              — Ну и чего ты молчишь?              — Ты сказал не говорить.              — Черт возьми, Сан, это реально змея? Серьезно? — Уён видит быстрый кивок и почему-то хватается за голову. — Это мог быть кто угодно… но это реально змея…              — Ну да! Змея! У меня дома две змеи — Джек и Стивен. Они классные. Если хочешь, могу показать потом фото… — Сан поднимает взгляд на притихшего гриффиндорца и замирает, когда видит широкую улыбку на его лице.              Такую яркую и настоящую. Адресованную если не ему, то его змеям точно.              И в этот момент влюбляется снова.              — Красиво, — срывается с уст быстрее, чем он успевает подумать.              — Спасибо, — произносит Уён так же необдуманно, зная наверняка, что это адресовано именно ему. — Теперь ты задаешь вопрос. И не забудь взмахнуть палочкой после того, как добавишь стандартную смесь.              Чон делает вид, что занят чтением своего же учебника, за который нервно схватился. Делает вид, но на самом деле наблюдает, как чужие руки начинают трястись от волнения, как краснеют щеки и уши, слишком ярко выделяясь на фоне бледной кожи и черных волос. Мысленно благодарит кого-то свыше за то, что его собственные загоревшиеся кончики ушей спрятаны в ярко-красных волосах.              Он чувствует себя как никогда уверенно рядом с таким слизеринцем. Взволнованным, нервным, смущенным, немного серьезным и явно слишком много думающем. Одним словом — влюбленным.              Здесь и сейчас, в холодном кабинете зельеварения, греясь лишь о слабый огонек под котлом и вдыхая кучу разных ароматов, смешанных между собой, Уён осознает, что в его внезапно опустевшей черепной коробке, на самом дне, осталась одна единственная темно-зеленая мармеладка в форме змеи.              Интересно, эта мармеладка больше похожа на Джека или на Стивена?              — Какой у тебя любимый жанр? — все же задает вопрос слизеринец, все еще трясущейся рукой добавляя в котел ингредиенты. — Книг там, фильмов…              — Детективы, думаю, — Чон смотрит в потолок, разглядывая поцарапанный камень. — Хотя нет, триллеры скорее. Или боевики… Неважно! Слишком сложный вопрос.              — Ты прав, действительно сложный, — бурчит себе под нос Чхве, когда сам задумывается над тем, какой жанр ему нравится. — Но триллеры и правда крутые.              — Ага, — хмыкает гриффиндорец и снова спрыгивает со стола, расхаживая вдоль полок с различными баночками и бутылочками. — Есть ли что-то странное, что тебе хотелось бы сделать?              Парень останавливается прямо за спиной слизеринца и ухмыляется, когда замечает, как начали трястись чужие колени.              — Я хотел бы купить такой же браслет как у тебя, Хонджуна и Сонхва, — немного запинаясь произносит Сан, ежась под пристальным взглядом, упирающимся ему в лопатки.              — Я сам их сделал, вообще-то, — звучит немного обиженно, на что Чхве резко поворачивается и кидает удивленный взгляд на цветной браслет на чужом запястье.              — Сам?! Не шутишь?              По кабинету проносится громкий вздох. Уён снимает с руки браслет и подносит к лицу Чхве, растягивая на своих пальцах. Следит за тем, как темные, почти черные глаза Сана изучают каждую бусину, натянутую между ними прозрачную нить, неаккуратный толстый узелок. А когда разглядывание слишком затягивается, закатывает глаза и вкладывает браслет в холодную руку, обходя застывшего слизеринца и убавляя огонь под котлом.              — Тогда хочу сделать такой же, — едва слышно произносит Сан, возвращая вещь владельцу. — Хорошо, теперь мой вопрос. Только не бесись, ладно?              — С чего бы мне…              — Сонхва и Хонджун знают, что по ночам ты один гуляешь по полю за школой?              Нет. И не должны.       Откуда знаешь ты?       Следишь за мной?       Продолжай готовить зелье.       А Хенджин знает, что ты влюблен по уши?       А что в меня?              Уён не знает, что произнести. Молчит, уставившись в неровную поверхность стола, и хмурит брови.              — А ты откуда знаешь? — все же спрашивает он, повернувшись к Сану и все так же хмурясь.              — Сначала ответь на мой вопрос, мы же по очереди…              Чхве дергается, когда гриффиндорец громко цокает и отталкивается руками от стола. Жмурится, чтобы не видеть, как тот уходит. Десять раз мысленно дает себе подзатыльник. Думает, что снова все испортил.              Но парень не уходит. Шумно запрыгивает на стол, гремит склянками с ингредиентами и прислоняет одну из них к слизеринской щеке, заставляя открыть глаза. Смотрит внимательно, взглядом указывает на учебник, прося тем самым продолжить варить зелье, и опирается сзади на руки, когда Сан забирает бутылек из его рук.              — Не знают, — бурчит он под нос, когда звук вливающегося в зелье настоя колган-травы отражается от стен.              — Нечаянно заметил еще в начале учебного года. Не спалось, вот я и выбрался на улицу.              Тихое бурление, звон ударившихся друг о друга склянок и понимающее мычание.              — Ты изменился.              Фантомный хлопок метафорично взорванного сердца. В чьей груди, правда, не совсем ясно.              Взмах волшебной палочки. Резкое затухание огня.              — Зелье готово, — Чхве лихорадочно собирает расставленные по столу ингредиенты и поочередно возвращает их на свои места, пока за спиной Уён не шевелится целую минуту, а затем, схватив сумку, быстрым шагом направляется к выходу.              И безмолвно покидает кабинет.              Сан мысленно отсчитывает шестнадцать секунд, чешет обе щеки, словно уже получил по ним, и достает со дна сумки «Подави стыд».              — Уён, стой! — ловит гриффиндорца за красный капюшон мантии в коридоре и за плечо поворачивает лицом к себе, кидая сумку прямо под ноги.              Сжимает губы, утопая в шоколадных глазах напротив. Видит в них свою смерть, чувствует, как вот-вот сердце выпрыгнет из груди, но не отходит подальше, а наоборот, двигается ближе, заставляя Чона встретиться спиной с каменной стеной.              Ты мне нравишься.       Так?       Ты мне безумно нравишься.       Может так?       Я очень долго влюблен в тебя, ты мне так нравишься.       Нет, слишком длинно.              — Ты мне нравишься, — выдыхает в итоге, сжимая красную мантию на плече. — Безумно влюблен в тебя.              И где он, черт возьми, не прав?              Наблюдая за тем, как между ними возводится воображаемая ледяная стена (или это только в его голове?), он решает воспользоваться шансом. Последний раз живет находится к нему так близко, а потому тянется свободной рукой к щеке и гладит большим пальцем теплую кожу, задерживая подушечку на полюбившейся родинке под глазом. Тычет указательным по морщинке между нахмуренных бровей и прежде чем Уён успевает его оттолкнуть, тянется вперед.              Губы касаются собственных костяшек, а внутреннюю часть ладони обжигают чужие, с еще одной полюбившейся родинкой. Он не целует его. Или это считается за поцелуй? Что вообще считается за поцелуй? А имеет ли он право вообще целовать его?              Черт, что же он наделал.              — Прости, — шепчет все еще через ладонь, чувствуя, как мизинец обдает чужим горячим дыханием. Резко отходит, поднимая сумку с пола, и намеревается сбежать. Или испариться.              Теперь за рукав ловят его, не давая скрыться с места преступления.              — Как ты приготовил зелье тогда? Хенджин помог?              — Сонхва.              Вырывает свой рукав из крепкого захвата и мчится по коридору в сторону слизеринских спален, где сможет долго-долго, уткнувшись в плечо лучшего друга, ругать себя за все произошедшее сегодня. Быть может попросит кого-нибудь из соседей ударить себя, быть может сам расшибется о стену или угол тумбочки. В любом случае уже ничего не будет так страшно, как это ужасное признание. Даже взрыв Солнца.              Он точно совершил роковую ошибку.              Уён же глупо улыбается, поправляя мантию и воротник рубашки. Касается ладонью своей щеки, так же проводит пальцем по тому месту, где у него, если ему не изменяет память, красуется небольшая родинка, и тихо фыркает в тишину коридора. Обещает себе наехать на пуффендуйца и расспросить о случившемся, отобрать из общего пакетика все темно-зеленые бусины для браслета и обязательно написать маме письмо.              Страх в чужих глазах, отражающееся в зрачках неоновое «ошибка» и оглушающее биение сердца. Он не думает, что Сан ошибся. Он радуется, что Сан осмелился.       Уён хотел ощутить влюбленность. Хотел узнать, какого это — любить больше жизни. Но одному ведь не получится, так?              Зайдя обратно в кабинет зельеварения, чтобы дождаться профессора и сдать за Сана зелье, он замечает одиноко стоящую на столе бутылочку, полную зелья, в которой узнает тот самый «Подави стыд», по ошибке сваренный слизеринцем.              — Не использовал.              Одинокая мармеладная змейка скручивается в кольцо, укладывая голову на хвост.