Мёртвая тишина

***

      Коля был не в состоянии даже подняться с кровати, будто бы его туда привязали. Мучаясь от горячки, почти в полном бессознании пробыл он так несколько дней. Умудрился же простыть, вероятно, от того сплошного дождя под который попал, когда возвращался от Фёдора.       Такого никогда раньше не было, даже несмотря на то, что Коля при всём своем, по его словам, «хорошем здоровье», часто болел, но подобное — впервые, и надеялся он, что в последний раз.       Последнии несколько дней он толком-то и не помнит: лишь вечное чувство жара и шума в голове, свинцовая слабость; единственное, что, пожалуй, запомнилось ему хорошо — холодные руки и ноги и неясный силуэт, что то ли появлялся во снах, в кошмарах, то ли бродил рядом с ним наяву.       Кошмары он свои тоже не помнил, только просыпался от них в холодном поту, а после сидел с надеждой, что не скоро почувствует слабость и уснёт: неважно, что ему там снилось, снова засыпать после этого не хотелось.       Но в какой-то счастливый момент, может, день так на четвёртый, ему вдруг резко полегчало: жар стал исчезать, голова перестала шуметь и взгляд постепенно начал фокусироваться на предметах — всё вернулось в обычное состояние.       Никогда он так ясно не смотрел на пыль, скопившуюся на полках, и блестящие чашки, что стояли рядом на тумбе.       От неожиданного облегчения он долго ещё смотрел в потолок, словно не веря, что ему лучше, не веря, что на улице уже стало холодать, а время всё ближе становилось к осени.       Лежал бы он так, пока до него не донёсся тихий стук в окно — его взгляд перемещается к черному пятну, сидевшему на подоконнике, он долго не может понять, что это. Но когда «это» жалобно замяукало, то Коля слабо улыбнулся — кот, который, вероятно, не ел несколько дней, и теперь голодный пришёл к нему. Умный, додумался, как еды раздобыть, да и найти его.       Жаль только, что сейчас он не мог дать ему что-либо поесть: ни сил, ни еды для него нет; хоть ему и стало легче слабость не ушла, он всё ещё не мог толком подняться.       Кот же лишь спрыгнул в комнату, подбежал к нему и запрыгнул на кровать, замурчав, когда Коля погладил по его голове.       Дедушка обрадовался, что Коля наконец пересилил болезнь, хоть всё ещё выглядел, по честным словам, «не ах ти», но сразу было решено поискать, что поесть ему «сдобного» дать, да и коту какой еды заодно, ведь «вылечил он Коленьку, а за это полагается».       Сколько Коля себя помнит дедушка всегда приглядывал за ним: особенно, ког да он болел, а болел он в детстве много.       «Ты, сынок, поосторожнее гуляй так. Здоровье потом ни за какие деньги не купишь», — бормотал дедушка, и так каждый раз.       Коля по деревьям лазить любил, забирался на самый верх и пытался там пристроиться: они там даже с ребятами домик пытались сваять, притащив каких досок, да старых покрывал, только вот провалилась их идея, когда дерево то, от ветра упало.       Собак дразнил, за что потом получал от соседей или от самих собак уже уносил ноги, прячась на крышах старых домов, где постоянно умудрялся пораниться, проткнуть себе что-то или просто удариться, от чего после недовольно шипел, когда ему обрабатывали эти раны.       Последний раз они гвоздь из ноги доставали, так вот после этого Коля пообещал, что будет аккуратнее, а после случайно свалился в колодец, когда с ребятами через него прыгал, к счастью, он отделался лишь испугом, потому что колодец был какой-то недоделанный, одиноко стоящий вдали от деревни, всего два метра глубиной. И только после этого случая, он всё же стал «спокойнее»: в догонялки играет, страшилки рассказывает, да и по заброшке этой лазает, о последнем дедушке, пожалуй, знать необязательно.       Коля приподнялся, занимая сидячее положение, ему даже показалось, что голова его стала тяжёлой, он взял в руки тёплую миску с каким-то бульоном. Дедушка сел рядом с ним, подавая ему ложку. Он слегка сгорбился, ставя руки на колени.       — Ты-то, сынок, честно сейчас ответь, где ты подцепить эту хворобу-то умудрился? — он посматривал на кота, что за уплетал рыбку, слегка виляя хвостом. — Ты, может, по местам каким неладным лазил?       Всегда он так что-то спрашивал, когда уже знал или догадывался об ответе, хотел только услышать объяснение.       — Ты подумай, подумай, а сам пока ешь, не торопись, — в его голосе проскальзывает некоторое веселье, когда он замечает чужое резко озадаченно выражение лица, от того и понятно стало, что на самом деле не злится, ругаться не собирается.       Когда же Коля почувствовал некоторое расслабление, начав есть, иногда невольно поглядывая на кота, что теперь сидел, облизываясь, дедушка нарушил молчание:       — Не все ты знаешь про то место. Гнилое оно, да и страху там всякого происходило, не должно оно так, рядом с людьми, стоять. Больные люди, они на то и больные, что от других подальше должны быть, а тут, прямо «соседи» мы с ними были.       Не ругался и не наказывал его дедушка так, как «обычно» это делали. Сколько себя Коля помнит, только несколько раз тот что-то себе бормотал под нос, неодобрительно смотря. От того, наверное, разгильдяйское повдение его с годами не особо-то поубавилось, хотя, может, от того он до сих пор слушает, что ему другие пытаются вразумить, хоть и не всегда исполняет.       — Я-то рассказать тебе это пытался даже «неброско», чтобы твоя голова запомнила мои слова и забыла об этом месте, а получилось наоборот, — он покачал головой, слегка повернув голову к Коле, да только полностью сделать у него это давно не получается, шея, будь она неладна, всё тянет да болит. — Думаешь, хорошая была эта больница? Нет. Один дурной вон, что утворил, аж поначалу «временно» закрыли, а после совсем забросили. А ты… Лезешь туда…       Нахмурившись, он недовольно пробормотал, добавляя: «Ещё и этот припёрся, думает, будем мы рады, что сюда опять этих привезут или что он там вообще себе думает. В больнице все «хороши»: что врачи, что эти — в одном месте же находятся…»       — По-моему, больница на то и больница…       — Да бог с ними, пускай лечатся, коль с головой неладно, мне-то что. Только вот, охрана их, как знаешь, не особо остановила. А вдруг кто и сбежать так умудрился? Ещё и думаешь, их так из города, к нам, на окраину деревни, просто так привезли? Нет. Оказалась она специализированная или что-то такое, не лез я, знаешь, в это глубоко.       Коля опустил ложку, вопросительно посмотрев на дедушку. «Специализированная»? Это для заключенных каких или с «особым уклоном»?       — Народу тут много было, поразъезжались только, когда это «заведение» открыли, давно это было. А ещё больше уехало, когда закрывали…       Дедушка скромничал, по правде, много он никогда разговаривать-то не любил, только вот, с Колей, иногда сядет, да поговорит о чём-нибудь таком… Отдалённом, о своём. И только в такие моменты становился он «складным»: честно рассказывал обо всём, что спрашивал Коля. Вспомнит о каких-нибудь забавах молодости, немного причитая прошлые года, только вот никогда не сожалея о них в своих историях.       Скажет слова напутственные, а после опять пропадёт куда-нибудь.       Всё никак Коля привыкнуть не мог, что дедушка имеет какую-то свою особенность исчезать и неожиданно появляться где-нибудь, словно каким-то магическим образом перемещаясь. Каждый раз дедушка тихо смеётся, особенно, когда раньше, Коля, со всей своей детской наивностью, восторженно смотрел на него. Но ответ его всегда один и тот же: «Рассеянный ты, вот и не замечаешь, что вокруг происходит».       — В ней-то три корпуса, один из них, как я помню и был сконцентрирован на специализированный. Не люди там были, а зверьё, там и произошли все эти мерзости.       Он отмахнулся рукой, словно самому противно было даже говорить об этом.       — Те, кто должен был срок в тюрьме сидеть, лечились там. Может, народ в деревне у нас суеверный, но просили своих, чтобы те детей именами этими не звали. Глупость, конечно, но есть в этом своя правда, никому это место не по душе было. А этот иногда болтал им «особенные» имена и фамилии, — он мотнул головой с пренебрежением. — Тешился, гад.       — «Особенные» фамилии и имена, говоришь, — Коля тихо улыбнулся, слегка щуря глаза. — Да разве можно так бояться по какому имени ребёнка назвать, только потому, что так зовут кого-то?       Не припоминает Коля, чтобы Фёдор упоминал о чём-то подобном, может и не знал он об этом, а может просто пытался утаить.       Может, Коля сам был «ненормальным» или Фёдор умел хорошо играть «нормальность», что, говоря с ним, он и не думал о чём-то таком. Но не замечал Николай за ним болезни. Только вот. Не меняет это одного.

Фёдор сам был пациентом.

      Не то, чтобы эта мысль никогда не приходила к нему в голову и не то, чтобы о не думал об этом. Как раз наоборот. Не раз голос разума, почти на последнем издыхании, шептал о том, чтобы напрямую спросить Фёдора. Он ведь и навредить должен пытаться или себе, или другим. Или он излечился после смерти? Почувствовал, ту безграничную свободу в мыслях, что вся тягость ушла… Или смерть стала для него всё же ограничением?..       — Так под боком же находиться. К тому же, люди невыездные, городских новостей о десятках таких не слышат, — тихо щёлкнул дедушка, вполоборота садясь, глянув на него. — Помню, не хотели так детей ни Иваном, ни Николаем, ни Фёдором звать.       Коля усмехнулся, как иронично, даже его имя есть в этом негласном списке, и вроде пока что он не маньяк и не планирует становиться… Хотя, может, это была причина, почему некоторые бабушки как-то подозрительно на него поглядывали раньше… Или это просто потому, что он воровал у них яблоки да малину…

«Фёдором»?

      Ну, не один же он такой на всю больницу Фёдор, к тому же, чего это он решил, что именно этот.       — Фёдором, ты говоришь… — слова вырываются быстрее, чем он успевает подумать об этом. Но, раз уж начал, то нужно продолжить: — А что с Фёдором этим не так-то было?       — Какой-то сумасшедший, — дедушка пожал плечами. — Здоровых там, в принципе, не было. К тому же, Фёдор там был такой не один, хотя… Этот [Эйс], кажется, говорил всё об одном и одном, особенный какой-то был, небось. Думаю, у этого быть особенным — худое дело.       Он сделал паузу, почесав макушку, слегка нахмурившись: «И фамилия у него была такая Д… Достоев… Хотя, нет, Достоевский, вот как, точно. Не вспомню я, что там за история с ним была, не слушал я особо».       Вот уж, нужно будет спросить об этом…

***

      К дому своему Коля не сразу собрался, не только по никудышным состоянию: перед глазами до сих пор всё плыло, стоило только встать ему, да и, по правде, слабость никуда пока что не ушла. Но болеть долго Коля никогда не любил: неразумное использование времени, тем более, когда итак, он часть детства в кровати или на крыльце дома провёл. Сейчас-то он и сбежать может, так что, даже если очень попытаться запереть его в доме, он всё равно найдёт место, где и как выбраться.       Вот и сейчас, дедушка уговорил на день остаться, он честно остался, но на следующее утро, когда дедушка на рыбалку засобирался, Коля следом выскользнул: решил не задерживаться, не любил он так, под присмотром быть, да стеснять не хотел.       Солнце только только должно было выйти из-за горизонта, освещая красным свинцовые облака. Не любил Коля летние восходы, всегда казались они ему какими-то пустыми, совершенно неподобающе холодными, такому теплому сезону; зато закаты — тёплое, почти нежное завершение дня, и только в редкие дни он казались ему предвестниками чего-то гнетущего. Зимой, в какое-нибудь утро, подъём солнца окрашивал обычно бело-серое небо в мягкие цвета, смягчая погоду.       На улице заметно похолодало, пожелтела трава, а близкие к краю леса деревья, что первые потеряли свою листву, теперь голые стояли на ветру. Хорошо, что Коля ещё додумался схватить, с некоторого времени его, жилетку, что, по правде, была немного великовата, но вполне грела, чтобы не сильно мёрзнуть, вероятно, после его-то болезни, следовало бы ему подождать некоторое время, хотя бы более тёплого дня.       К дому он подходил с опаской. Вокруг было тихо, солнце ещё плохо видно, время близилось к шести, хотя некоторых бабушек уже было видно в парниках. В этой тишине он отчетливо слышал собственные шаги и напряженное дыхание, когда тихо поднялся по крыльцу к двери. Но у самого входа он все же остановился, прислушиваясь.

Тишина.

      Постояв так, он всё же развернулся, решив всё же обойти дом. Мало ли что или кто мог быть внутри, а так дом одноэтажный из нижних окон всё видно.       Никак снаружи дом не изменился. Вроде бы всё и осталось так, как Коля помнит: дверь заперта, окна закрыты, а некоторые скрыты белыми занавесками; изнутри тоже никаких посторонних звуков не доносилось, как и снаружи, да и не видно никого другого внутри не было. Хоть ему и приходилось прикладываться вплотную к окнам, чтобы разглядеть, что внутри.       Только в его комнату окно приоткрыто. Он забыл нормально закрыть?.. Или это ветер сломал старую ручку? Или это тот ghbphfr…       Слегка нахмурившись, Коля осторожно подкрался к окну, всматриваясь в комнату, заглядывая за белые занавески, пытаясь выискать что-нибудь, словно ожидая, что увидит нечто постороннее.       Он ненадолго замер, выискивая что-либо подозрительное. В комнате всё лежало также, как он и было. Деревянная рама с окном начала больше открываться, когда подул ветер. Ему нужно незаметно пробраться в дом…       Шаг — под ногами что-то двинулось.       Он отпрыгнул назад, закрывая рот руками, чтобы не издавать лишних звуков.       Ему показалось или он коснулся чего-то?       Прижавшись к стене, он безмолвно смотрел в траву. Пару мгновений борьбы — он присел, опасливо ища то, что он только задел.       Немного помятая тетрадка. Ах… дневник, это тот дневник, что он потерял тогда. Но почему здесь, на улице?       Окно грохнуло о стену — он резко вздрогнул.

Ветер.

      Поднявшись, он ловко перескочил через подоконник, прихватив с собой тетрадь. Заперев за собой окно, он слегка поёжился.

«7 января».

«Сегодня день особо-то ничем не отличается от обычного. По правде, здесь мало чего действительно интересного происходит. Санитарка по-прежнему не разговаривает, похоже, она вообще немая. Жаль, может, поговорил бы с ней, если бы мог.

В батареях вода журчит, хоть что-то шумит.

На Новый год дождь был, опять весь снег с крыши смыло, он ещё грохочет так, будто по крыше какой заведенный бегает. Особенно ночью шумит, ещё когда ветер поднимается совсем спать невозможно становиться, тогда окна начинают трещать. Трубы шумят, снег, и руки мои трясуться.

А̯ мож̫ет̠ и̤ н͕е мои у͜ж͜е͖? Бледные они какие-то стали, даже не просто бледные, а какие-то жёлто-зелёные, как у трупа. Не помню, чтобы они когда-то такими были. Может, они уже бледнее чем снег. Снег не белый, а серый, даже, наверное, это почти оттенок синего, такого светлого синего, но не как небо, а как халат врачебный.

Сосед. Какой-то странный парень, кажется, что вот-вот набросится на меня. Глаза у него ещё такие уродские странные.

Ощущение, что со мной никто и не живёт, хотя сидит он, иногда поглядывает на меня. А глазёнки-то пустые, словно на куклу смотрю, не взял бы я даже в руки такую куклу, ещё хуже трупного подобия человека. Много здесь таких, может, под веществами какими».

      Эти записи безобидны, он словно читает какую-то замаскированную книгу жалоб, хотя, он бы вряд ли писал что хорошее в свой дневник, если бы имел таковой. Хотя, была всё же одна вещь, которая его заинтересовала. Имя-то у этого соседа есть?       К комнате приближались тихие стуки, но на этот раз Коля распознал шаги кота, что, видимо, решил проверить, кто пришёл. И вот, очень скоро показалась пушистая голова. Кот остановился в проходе, садясь и смотря на него.       — Ну, — Коля присел, поманив к себе, — подойди, давай, кис-кис-кис.       Но кот как сидел так и остался сидеть, лишь как-то странно смотрел на него, словно впервые видел, а после зашипел, вздёрнув выше хвост. Неужели не узнал или чего это он так?       Но кот шипел, даже маленькие когти обнажил. А кот сам-то ещё довольно маленький, выглядело почти забавно, как он делает так. Вот только причину этому Коля не найти не может. Ну, его же это кот, почему тогда не признает. Выглядит испуганно, словно врага в нём видит.       Коля осмотрелся, пытаясь понять, действительно ли на него он шипит: на полу ничего такого примечательного не было, да и в одежде Коли, разве что запах другой — дедушкина вещь. За окном… тоже никого и ничего не было. Что же ему тогда не нравится?       Отложив дневник на кровать, Коля осторожно приблизился к коту, словно на пробу… И неожиданно тот сам переменился, подбежал к нему, тихо мурлыкая, ластясь к рукам.       — Всё? Не враг я тебе больше? Может, мне ещё покормить тебя, чтобы ты вообще «плюшкой» стал, — он тихо засмеялся, направившись на кухню.       И чего это он так шипел?       На кухне кот даже к еде не притронулся, только пил, хотя пару минут назад такие страдальческие глазки строил.       В доме он надолго задерживаться не собирался: ему нужно было убедиться, что никого другого здесь нет. Так что, обойдя оставшиеся две комнаты, он вернулся в свою, чтобы забрать дневник, правда, обнаружил его на полу…

…Ещё раз, где кот?

      Он вышел в коридор, хотя здесь было спокойно, ему все казался какой-то силуэт в темноте, вероятно, в этот раз это простая проделка его фантазии. Но сейчас он не мог объяснить, как так дневник на полу оказался, если он на кровать его положил. Кот же не мог его в одно мгновение стянуть?..       Поведение кота казалось всё более неестественным: он из дома его проводил, сидел у входа, всё смотрел на него, не шипел на этот раз, но взгляд его казался каким-то слишком осознанным, как будто взаправду человек смотрит, да еще так тихо, настороженно; Коля вышел — и кот за ним, следом. Только заметил он его, когда уже к лесу подходил. Бежит за ним, обегая ямки, но ближе десяти метров не приближается, а останавливается и просто стоит, смотрит.       Он быстро добрался до больницы, и только показалось ему, что вокруг никого нет, как увидел он, что оттуда вышел Эйс, огляделся как-то странно, словно ища кого-то, а после быстрым шагом направился прочь, подозрительно оглядываясь. Коля все же оставил идею некоторое время преследовать его, чтобы не столкнуться ненароком с чем-нибудь, что он не хотел бы знать, тем более сейчас у него была несколько иная цель.       В больнице тихо, холодно и сыро. Единственное, что Колю все же очень сильно затормозило зайти внутрь — кот. Он остановился у ворот и всё никак не переходил черту, хотя Коля уже давно отошёл от него на пару десятков.       Он бы так и смотрел на него, если бы кот в какой-то момент резко не громко замяукал, а после побежал к нему, но смотря не на самого Колю, а на что-то или кого-то сзади.       Но обернувшись он увидел лишь Фёдора, что кажется только открыл рот что-то сказать, но был прерван котом.       — Хах… привет, я думаю? — Коля сам удивился от собственной интонации, он не ожидать увидеть Фёдора, по правде, если бы не кот, то лес сейчас бы слушал отборные выражения и тогда, возможно, для Эйса также не было бы сокрыто его присутствие.       В последнее время Коля ловит себя на навязчивой мысли, что рядом с ним постоянно кто-то есть, даже когда вокруг никого нет, даже когда рядом действительно есть люди, но и это — назойливо-неприятное дополнение, с которым он никогда бы не хотел встретиться, тоже рядом. Оно везде. Будь он в больнице, в лесу, на полянке, в собственной комнате, оно поблизости — чьё-то неясное присутствие.       Ему иногда смотреть по сторонам страшно: оно не имеет тела, но имеет силуэт, тёмный, призрачный днём, и бледное, тусклое сияние ночью; невидимо, но имеет форму; неслышимо, но будто говорит с ним в его снах, которые он стал ненавидеть. Постепенно он познаёт, что значит неизвестность. Он не знает, что это, но боится, вопрос только в том, что боится он от незнания или от того, что когда-нибудь узнает.       Теперь нигде он найти покой себе не может: чуждое присутствие навязчиво, чужое — тяготит.       — Он меня видит? — Фёдор указал на кота, что, кажется, замедлился и лишь немного шипел, словно понимая их.       — Похоже… да.       Они оба какое-то время молча смотрели на кота, что всё же оставил попытки подойти к ним ближе — и теперь сидел в пяти метрах, подозрительно смотрел на Фёдора, будто готовый набросится на него, кот действительно выглядел неожиданно слишком настороженно.       — Я где-то слышал, что коты видят приведений…       — Действительно? — Федор выгнул бровь. Он присел, слегка протянув руку, будто стараясь не спугнуть его, но кот ещё громче зашипел и немного отступил. — И чего это он здесь?       — Со мной пришёл, — Коля слегка усмехнулся. — От самого дома бежал.       Фёдор лишь кивнул, а после все же оставил попытки поманить его, убрав руку, слегка сощурив глаза:       — Я, кажется, ему немного не нравлюсь. Как зовут?       Но ответа Фёдор не получил, потому что на лице Коли появилось несколько смешанное выражение смущения и смеха.       — Ты не придумал ему даже имя? Ты его просто «кот» зовёшь?       — Хах… Ну, вообще, никак не зову, он всегда сам как-то приходит, он очень умный кот, знаешь ли, — несколько оборонительно ответил он.       — Тогда, может, пускай и будет «умный кот»?       В ответ Фёдор получил выражение лица, будто говорившее: «Ты серьезно?»       — Ты сам забыл дать ему имя, — Фёдор фыркнул, на некоторое время задумавшись.       — Фёдор.       — Что?       — Пускай кот будет «Фёдор», — Коля прикрыл вырисовывающуюся на губах улыбку, эта идея пришла к нему в голову совершенно спонтанно, буквально только что. — А потом, я буду приходить к тебе и со всей серьезностью случая говорить: «Фёдор насрал мне в тапки» или-… Куда он делся?»       Фёдор лишь пожал плечами, будто бы действительно только сейчас заметил: «Выбежал».       Коля сразу же перевёл взгляд к воротам, словно желая увидеть там убегающего кота, но, конечно, никого он там уже не увидел.       Коту, наверное, здесь не понравилось или он просто хотел лишь до сюда его проводить. Нравилось иногда Коле давать каким-то вещам или животным неописуемую цель в их существовании сейчас, будто, следя за ними, он мог провести целую историю их действий.       — Тебя не было здесь пять ночей, — как бы невзначай заметил Фёдор, меняя тему разговора.       — Болел, — кратко ответил Николай, не видя смысла вдаваться в большие подробности, а после растерянно добавил: — Тебе же болезнь не передается?       — Нет, я же мёртв, — Фёдор тихо усмехнулся, кажется, он уже давно со странным смирением относился к этому.       После затянувшейся паузы он слегка качнул головой, словно отмахиваясь от какой-то мысли.       — Сюда… Эйс приходил ведь, — Коля решил не заострять внимание ни на своих словах, ни на словах и действиях Фёдора, так что теперь сам перевел тему, смотря на поднявшегося Фёдора.       Как бы солнце не пыталось пробраться внутрь, как бы тонкие лучи не проскальзывали сквозь просветы в досках, в больнице всегда тень, так что, даже находясь почти в пределах выхода, Фёдора отчетливо видно.       —… — кажется, слова Коли застали его врасплох, потому через некоторую паузу он все же ответил: — Он ничего особого не делал здесь.       — Он вышел напуганный, — добавил Коля, слегка нахмурившись от размытого ответа, будто Фёдор заведомо пытался что-то утаить от него. — К тому же, что такого «обычного» делает человек в шесть утра, в заброшенном здании?       — Мне следует и тебя начать подозревать во всяких «обычностях»? — Фёдор лукаво улыбнулся, выбирая тактику отшутиться, что только усиливало неловкость.       И прежде, чем Коля успел что-либо ответить, Фёдор махнул рукой, проходя дальше, наружу, словно призывая следовать за ним.       В дневном свете он казался почти прозрачным, только глаза его слегка потемнели, то ли от внезапного мрачного настроения, то ли от его физической «особенности».       — Я лишь дверями немного постучал, ничего особенного, — наконец добавил он. — Последние пару дней он слишком часто появлялся здесь, так что пускай погуляет в другом месте.       Почему-то Эйс производил на Фёдора особое впечатление, от чего настроение его становилось резко натянутым. Коля сам ничего толком-то не узнал о Эйсе, только вот он уже раньше упоминал его при Фёдоре и тогда, и сейчас реакция у того была одинакова; правда, Фёдор все же пытался подавить эти эмоции, от чего в его выражение смешивалась внезапная отстраненность с напряжением, которое ему все же не удавалось скрыть.       Не хотел он говорить.       Они неторопливо приближались к выходу из больницы, поначалу Коля не придал этому особого значение, но вовремя вспомнил, что вдвоем выйти за пределы они не могут.       — Мы идём куда-то? — он шёл с Фёдором бок о бок, теперь несколько скептически смотря вперёд, когда они подходили к воротам. Но Фёдор повернул, перед самым выходом, от чего Коля едва ли не последовал за ним.       — Выйди, поверни и иди вдоль, — Фёдор лишь указал на выход, а сам направился дальше, двигаясь вдоль забора, только изнутри. Чем дальше он отходил, тем более прозрачным становился его силуэт, но все же не исчезал полностью.       Когда Коля, следуя словам Фёдора, добрался до конца высокого забора, подойдя к толстым каменным блокам, которые раньше, вероятно, должны были быть предназначены для чего-то, но теперь заменяли забор, он увидел Фёдора, что стоял на одном из них:       — Я выйти отсюда не могу, но сбежать недалеко — вполне.       В следующее мгновений Фёдор спрыгнул, совершенно беззвучно приземлившись, оказавшись рядом с Колей.       Сбежать?.. В целом, переворачивая слова, его действия можно было назвать «побегом»: перебрался через забор, а не вышел через ворота.       И все же далеко Фёдор уходить действительно не мог, его словно что-то останавливало. Но пока они шли вдоль забора, постепенно уходя все глубже в лес, Коля украдкой поглядывал на него, на языке вертелся вопрос: «Как давно Фёдор понял, что может уходить таким образом?» — но озвучивать его Коля так и не решался.       В лесу прохладно, и чем глубже они шли, тем меньше солнца попадало на них. Коля оглядывался, мысленно вспоминая, что же могло быть рядом, куда Фёдор мог бы его вести:       — Мы к реке, да? — неожиданно сказал он, наконец вспомнив, что же могло быть такое рядом.

***

      Рядом с деревней протекала широкая река, которая, чем глубже шла в лес, тем сильнее расширялась. Коля никогда не добирался до самого её конца, но видел, как строили мост, чтобы дальше в лес можно было зайти. Река действительно была широкой, метров десять, с бегущем течением, что в любую погоду не прекращало свой путь. Может, в зимнее время оно было не так быстро, а может, совсем замерзало, становясь таким же до смерти тихим, каким бывает лес в холодное время. Вряд ли Коля узнает это, он не бывает в такое время в лесу…       К реке вёл небольшой склон, густо заросший почти по пояс травой. Только по крутой вытоптанной тропинке с сухими корнями, что беспорядочно торчали прямо из земли, они могли спуститься.       Пару раз Коля едва не поскользнулся, но все же вовремя успел схватиться за мокрую от росы траву.       Даже здесь, глубоко в лесу, недалеко от них, стоял какой-то старый с уже ржавыми прутьями мост, что почти касался воды. Потемневшие деревянные доски были уже сломаны в некоторых местах и покрыты грибами и плесенью. По другую сторону лес продолжался, но они не пошли дальше.       Фёдор присел в тени, рядом со свисающими к самой воде ветвями дерева, в саму траву, которую он ранее специально примял руками к земле. На пробу он пододвинулся к реку и опустил руку.       Фёдор может чувствовать холод окружения? К тому же, сам Фёдор способен ощутить собственную холодную кожу? Какова была бы вообще эта кожа на ощупь?       Но ни один из этих вопросов Коля не решается озвучить, решив, что сейчас это лишь больше может расстроить Фёдора.       Вода уже похолодала: всё ближе подбиралась осень.       Порозовевшее небо блекнет в серых облаках, темных обрывках, что, словно клочья пуха, отдаляются от красных лучей, блекнет в речном отражении, скрываясь за тёмными массами.       В преломляющихся об воду лучах нет Фёдора. При свете его вообще нет.       Коля все же занял место рядом и, протянув руку к воде, беспечно постучал по поверхности.       Он наслышан историй от бабушек, что со свойственным им добродушием и заботой, говорили о случаях утопления от игр на воде, пьянствах возле, и том, что можно напороться на разбитые бутылки после. Коле так один раз всё же досталось, что теперь на пол бедра у него рваный шрам.       — Сегодня дождь будет, — задумчиво сказал Фёдор смотря в небо. И, получив в ответ вопросительный взгляд, добавил: — В небе тучи, к тому же цветные — к дождю.       — Ха-…? — пожалуй, вопрос во взгляде Коли был обращен не на познания Федора, а на то, что он никак не продолжил и словно забыл прошлую тему.       — Ты это так… наблюдал? — но все же Коля слегка впечатлённо все же перевёл взгляд на небо, словно убеждаясь в точности слов.       — От скуки и не такое делать начнёшь, — с некоторой горечью ответил Фёдор и сам же проследил за действиями Коли, убирая руку от воды, теперь просто садясь, подтянув к себе ноги, обхватывая их.       В действительности, что-то он сам наблюдал, что-то слышал от людей, которые за видом народных мудростей — поговорок — озвучивали почти точные прогнозы. А времени наблюдать у него полно уже как последние пять лет.       Вся жизнь его будто остановилась, что в буквальном, что в переносном смысле. Теперь время, казалось, почти ничего не значило. Ему неизвестно, сколько это здание ещё будет стоять, как и то, сколько времени пройдёт прежде, чем он наконец умрёт.       Но ничего не вечно, точно также как и это здание, которое, стоило ему опустеть, довольно быстро стало разрушаться, зарастать.       По правде, сколько бы времени не прошло, он его перестал чувствовать, лишь осенью, в ноябре, когда начинал выпадать снег, он будто просыпался от долго сна на некоторое время, а после вновь исчезал в монотонных днях, не отличающихся друг от друга почти ничем.       Наблюдать — всё, что он может сделать. Времени он больше не чувствует, только ночами отсчитывает, когда же наконец солнце начинает подниматься из-за горизонта.       Но в последнее время ситуация несколько изменилась… И то, насколько ему этого изменения не хватало, он почувствовал только из-за этих пяти ночей.       — Мы сюда пришли по какой-то определенной причине? — вдруг спросил Коля, прерывая тишину.       —…       — Федь?       — Нет, ничего особенного, — отозвался он, сконфуженно пару раз моргнув. — Просто я могу сюда приходить… Вот и всё.       — Ты не можешь далеко уходить, тогда…?

«Как же так получается?»

      — Здесь… — но Фёдор делает паузу, а после молча поднимается и подходит к дереву, под которым они сидели. Взгляд Коли следует за ним.       Он хватается за одну из веток и, использовав её как опору, подпрыгивает и что-то берет из небольшого, сухого дупла. А после возвращается, протягивая это Коле.       Кольцо.       Ничем не примечательное: тонкое, без каких-либо гравюр или камней; несколько потемневшее, вероятно от того, что его долго никто не носил. И, кажется, кольцо принадлежало самому Фёдору…       — Я нашёл его, — Фёдор осторожно вложил кольцо в ладонь Коли, сразу же убирая руку, будто боясь коснуться его. Он продолжил, тем самым подтверждая догадки Коли: — Оно моё. Я не знаю, что оно здесь делает, но, вероятно, именно из-за него я могу сюда приходить.       Коля моргнул несколько раз, перевёл удивленный взгляд с лица Фёдора на кольцо, а после, более вдумчиво рассмотрев, словно ища в нём какой-то подвох или разгадку, ответил: «Ты мне его отдаёшь, потому что…?»       — Оно мне ни к чему, — голос его прозвучал почти равнодушно.       Коля некоторое время смотрел на Фёдора, а после молча надел кольцо.       Повисла тишина. Они оба могли слышать как в реке журчит вода, как редко трещат ветки, как один из них сжимает в кулак собственную косу, как он дышит, потому что Фёдор, очевидно, сейчас даже не пытается выглядеть хотя бы немного живым.       И не то, чтобы она была общей неловкостью, что бывает в те моменты, когда Коля не в то время задавал вопрос или сами его действия приводили собеседника в замешательство; но она была неправильной, будто кто-то должен непременно сейчас что-нибудь сказать, должен нарушить паузу. Возможно, это должен быть он сам: проговорить это простое «спасибо». А может и говорить ему ничего и не следует.       В какой-то момент ему даже захотелось засмеяться, но он сдержал себя, чтобы не сделаться таким очевидным: не любил он такую тишину.       — Ты знаешь кого-нибудь с фамилией Достоевский?       — Достоевский?.. — он сделал паузу, слегка отвернув голову, приложив при этом руку к подбородку, будто задумавшись. — Нет, а что?       — Ничего, просто слышал, как Эйс говорил о нём, — технически это, возможно, было не совсем ложью, потому что, конечно, Коля сам никогда и ничего подобного не слышал, но знал, что такое было.       Сейчас он почему-то не мог полностью поверить словам Фёдора: если сам директор этой больницы так много говорил о «Фёдоре Достоевском», что это аж дошло до местных, то этот Достоевский особенно должен был быть известен среди постояльцев. И сейчас ему было искренне интересно, в каком ключе.       Впрочем, это вполне мог ли быть всего лишь его домыслы.       В конце концов он не знает, как давно этот Достоевский был в больнице, и «застал» ли его Фёдор.       —… — Фёдор молчал, как-то слишком долго просто тупо смотря на него, будто пытаясь прочесть нечто на его лице. — И нигде больше?       — То есть ты всё-таки слышал?       Фёдор и сам знал, что теперешними словами лишь опроверг своё прошлое ложное высказывание, что, конечно, заметил и Коля.       — Ну, я не мог не слышать, — он пожал плечами, когда на его лице появилось несколько загадочное выражение.       Он даже придвинулся к Коле, подергав руками перед его лицом на манер театрального фокусника, что вот-вот поведает какую-то тайну.       Но в конце концов он говорит:       — Но прошло уже около пяти лет, так что я ничего уже и не помню.       Коля ошарашенно моргает, а после слегка пинает Фёдора по ноге.       — Главное, столько драматичности нагнал!       Фёдор лишь улыбается, а Коля смеётся.       — А что… действительно правда? Совсем, совсем ничего не помнишь? — он всё же пытается допытаться, испытующе вглядываясь в лицо другого, ища подвох.       — Много чего тогда говорили, все я не могу запомнить, к тому же мне всё равно как-то было.