Лекарство.

«Я пытался закричать, Но моя голова была

под водой.»

      Его прикосновения были ядом, его мысли были адом, оттого вырваться из этого сладостного плена становилось невозможно и Цзян Чэн тонул, едва успевая ослабшими руками хвататься за горячие отчего-то ладони Лань Сичэня.       Последний шанс, рваная надежда, точно края раны, оставленной дисциплинарным крутом. Их Ваньинь помнил с детсва, привык обрабатывать, чтобы прикосновения доставляли меньше боли, умел с ними же посещать тренировки и оставаться в числе лучших. Так должно быть — сын госпожи Юй не имеет права быть ниже, чем тройка лучшего, но почему он лишь второй? Чертов приемыш так любил превосходить всех, с этим пришлось мириться.       Только вот Хуаня били кнутом обычным, конным… Били до тех пор, пока из-за плотно сомкнутых губ не полилась кровь. Почти нескончаемый поток уничтожил белое ханьфу, и так превращенное в ужасные окровавленные лоскуты. Это была та самая разница: дисциплинарный кнут не ранил так сильно, если то не предполагалось наказанием, этот же… Разрывал кожу и резал открывающееся мясо. Легко оплетал тело и увесистым концом с кистью попадал по груди, на рывке ломая ребра.       Крови правда много, так много, что у молодого господина Цзян глаза щиплет от этого контраста белого и алого на одном лишь силуэте. Он рвется подойти ближе, вырывается из цепких лап Вэней, закрывает любимого от очередного цепкого удара хлыстом, но спасает. Главе Лань не положено выйти из этой пыточной целым, ему уже вообще не положено выйти на свет, только вот это происходит.       Приходится щуриться, а после тут же стараться глаза открыть — кровь слепляла ресницы так сильно, что одно лишь пробуждение казалось бы неимоверным адом.       — Подожди, прошу… Мы все исправим, только живи, слышишь? Я столько тебе наговорил в нашу последнюю встречу! Вот поправишься и я… обязательно попрошу прощения! И не поцелую ни разу, пока не увижу, что тебе лучше, потому живи, понял? Благородный Муж не может оставить меня одного.

Может… И от этого больно слишком.

*****

      В Облачных Глубинах безумно красиво. В Облачных Глубинах есть один негодяй, нарушающий любые порядки.       О, нет, это не Вэй У Сянь, а Лань Сичэнь, приноровившийся к жизни с приключениями. Прогулки после отбоя, шум, бег, смех. Это Цзян Чэна сначала пугало, а после так веселило, что он любимого награждал поцелуями. Такими судорожными, пылкими, что заклинатель был готов поклясться — один такой поцелуй ломал все его границы, рушил мыслимые и немыслимые правила клана, но был так необходим скучающим по этой ласке губам, что приходилось нарушать и переписывать очередные своды Гу Су. Только это все потом, сейчас мерно догорает палочка благовоний и Хуань открывает глаза, зная, что пора вставать.       За столько лет встреч с главой Цзян Сичэнь привык ложиться поздно, вставать, как положено. Вот и сейчас было такое же утро после почти полной бессонной ночи, хотя подниматься никто не спешил: Хуань лег на бок, вглядываясь в посапывающий рядом силуэт, пока А-Чэн едва сопел, вжившись в подушку щекой. Его волосы разметались по постели, косы расплелись, но волны выглядели так прекрасно, что воссоздать плетение можно лишь по ним, будто так должно быть, так и будет.       Ваньинь жмурится и что-то бормочет, когда град поцелуев все же заставляет проснуться, отрывая шансы скрыться в плену теплого одеяла, насквозь пропахшего любимым, ему не хочется уходить, оттого жмется к самой груди, чуть разворачивается и подглядывает, зная, что так можно выпросить поцелуй. Длинный, нежный. Такой, от которого все тело дрожит приятной истомой.       — У меня сегодня работы много, ты все же уедешь? Останься до вечера…       Не останется. В ордене слишком много работы скопилось, пока сам он в Облачных Глубинах уже четвертый день проводил. Нужно домой, нужно за работу, а потом он вернется, обязательно. Как только разберет и раздаст новое. Сичэнь знает это, но все равно возмущается, по-детски строя грустное личико и получая поцелуй в лоб, где должна проходить лента, в качестве извинений. Так всегда и это «всегда» надежнее тысячи клятв.

У них не получается попрощаться.

      Нет, получилось бы, конечно, но все вылилось в какой-то спор, едва ли не драку. Проклятья, упоминания родителей, близких, давно покинувших мир живых. Резать словами, точно ножом, у обоих получалось великолепно, потому дрожало тело в этой бессмысленной перепалке, но отказаться уже было нельзя — они поддались гневу, оступились — будут любезны понести наказание.

*****

      Аннигиляция Солнца… Нет, еще рано. Еще бесчинствует клан Вэнь и они попадаются. А-Чэн задыхается, когда на суде видит Хуаня. Хуань молчит и боится, что одно его слова послужит поводом сурово наказать и любимого. У них с той ссоры не было и шанса помириться, но тогда разум придумал приказ: выжить.

«То, что нельзя любить, было

приказано уничтожить…»

      Уничтожьте души, люди, любовь покинет ваши сердца, когда… Нет, Цзян Чэн не верил в этот бред, хватался за белое ханьфу и за запястья, вливая Ци. Там ничего не осталось, его Сичэнь умер прямо там, смотря в бездонные глаза любимого, удерживая нитью сжатых губ кровь. Он умирал так долго и мучительно, но так и не смог сказать «прости». Одним морозным утром он уже шептал «спасибо», точно то было в бреду, но то было тогда.

— Помнишь, мы так сильно поссорились? —

спросил Цзян Чэн. — Ты тогда принял

наказание от Вэней вместо меня и чуть не погиб.

— Конечно, я помню, — нежно

улыбается мужчина.

— Я тогда наговорил тебе столько всего…

— Не переживай, это все в прошлом, — ладонь

нежно касается бледной щеки, стирает слезы,

— тебе пора выпить лекарство, А-Чэн.

— Не хочу их пить…

— Почему?

— Потому что после них ты пропадаешь.