Салют

С неба падают хрустальные звезды. Они такие маленькие, такие хрупкие, но настолько красивые, что стоят того, чтоб существовать. Вокруг всё застелено белым покрывалом, хрустящим и холодным. Щёки обдувает лёгкий морозный ветер, что заставляет их краснеть, а тело — зажиматься. Я стоял в стороне, смотря на красивый зимний пейзаж: на серое небо, что не нагнетало, а будто успокаивало и даже грело, создавая уют, разглядывал крыши домов, что сейчас еле виднеются сквозь большие сугробы; птиц, что садились на сухие ветви спящих деревьев и, ковыряясь в перьях, отряхивались. Вокруг ни звука, помимо громкого смеха позади. Обернувшись, я узрел Гоголя, что, хохоча, беспощадно закидывал снежками Достоевского с Шибусавой. Первый скрылся за каменным столбом и грозно поглядывал на Николая, явно намекая, что ему совсем не нравится эта игра и лучше прекратить баловство, а Тацухико, в свою очередь, не нашел укрытия и потому как мог уворачивался от слепленных снарядов. Гоголь вовсе не промах, используя ловкость рук и никакой магии, всё же закидал белобрысого наповал, а затем, быстро переместившись, поймал врасплох и Фёдора. Правда, у второго реакция получше, потому кулак, что до этого таился в кармане тёплой шубы, быстро полетел в сторону живота фокусника, заставляя того пригнуться и рвано выдохнуть. Губы шатена зашевелились, но не было возможности услышать, что он прошептал, а затем же, не упуская момента, Достоевский выхватил из чужих рук снег и разбил о голову оппонента. Победа. Николай тут же запрыгал, стряхивая снег со своих волос и обидчиво жаловался на некую нечестность своего друга, а затем резко рассмеялся, приходя в свой обычно шутливый образ. Клоунский. Выдохнув комок пара, я отвёл глаза прочь, в сторону яркого золотистого окна, где виднелись силуэты. Там большой стол, на котором располагаются тарелки с трапезой, вокруг стоит много стульев, на которых, что-то обсуждая, сидят члены семьи. Папа, мама и двое сыновей. Они заливались смехом, обнимались, дарили друг другу подарки и просто были счастливы. Семья… Размышления вытянули меня из реальности, а потому я не заметил подошедшего Николая. — Любуешься? — нагло вытаскивая из мыслей, поинтересовался Гоголь, смотря то на меня, то на объект моего интереса. Я аккуратно кивнул, с легкой печалью отворачиваясь полностью от жильцов. — Ну конечно! Тебе наверняка это всё интересно, это ведь третья зима в твоей жизни! — в своей манере объяснился Гоголь, ведя по большей степени монолог, нежели диалог. Парень с косой глянул на двух молчаливых компаньонов, что стояли в стороне и размышляли о чем-то своем. Мне думалось, что сейчас он вновь возвратиться к ним и устроит ещё какую-то шалость, но нет, Николай вновь переключился на меня, задавая вопрос: — Хе-е-ей, Си-и-игма, — протяжный тон и хитрый прищур, — не хочешь кое-куда сходить и кое-что увидеть? Вопрос поймал меня врасплох и, проморгавшись, я с подозрением посмотрел на него. Он? Меня? Зовет идти? Куда-то? Хочет показать что-то? Зачем? Для чего? Собеседник же никак не изменился, всё также стоял и по-дурацкому улыбался, смотря прямо в глаза и ожидая ответ. Утвердительный ответ. И, несмотря на легкое смятение, я всё же согласился. А толку то говорить что-то иное? Он банально это не услышит и сделает по-своему. — О, я так рад, что ты согласился! — активно жестикулируя, Николай выразил так свою радость. — Ну что ж, тогда… — он обернулся и, подняв одну руку, помахал, — Дост-кун, Шибусава, мы скоро!!! Не скучайте!!! Не дав мне обработать информацию, он резко схватил меня за запястье и потянул за собой, быстрым шагом уводя в неизвестное направление. — Мы… разве они не пойдут? — А? Что? А! Не-а! — информативный ответ. Я ускорил шаг и пытливым взглядом посмотрел на лицо хитрого клоуна. — Что? — он остановился, поднимая одну бровь. — А ты хотел чтоб они с нами пошли? Незачем. Я хочу лично тебе показать это место, им нет смысла туда идти в сотый раз. И вновь продолжая быстрый ход, я, вроде бы удовлетворенный ответом, вернулся в свой обычный темп, тащась за Гоголем. Мы проходили мимо чьих-то домов, различных заведений, магазинов. Всё такое яркое, везде пылают вывески и всякие новогодние украшения. Люди вокруг шли не спеша, монотонно. И только мы куда-то торопились. Пройдя наискосок парк, по большей степени не по нормальной расчищенной дороге, а меж деревьев, сквозь тяжелые сугробы, мы свернули в какой-то закоулок, а затем ещё и ещё… и ещё… Голова закружилась от бесчисленных поворотов. В мыслях закралось сомнение: а не ходит ли Гоголь кругами, шутки ради? Но всякие подозрения тут же развеялись, как только мы вышли к непонятной тёмной дороге вверх. — Нам… туда? — я отшатнулся насколько позволяла держащая меня рука и согнул брови к переносице. — Да, — он потянул руку на себя, тем самым возвращая меня на прежнее расстояние. Окинув взглядом маленькие ступени, на них поблескивал крепкий лёд. Подняв голову выше, я не увидел конца лестницы. — Я не буду подниматься, — уверенно возразил я, — здесь не подняться: ступеньки маленькие и их все покрывает толстый слой льда — мы скорее поскользнемся и полетим вниз, чем вообще дойдём до мифического конца. Николай посмотрел на меня удивленным взглядом, затем на лестницу и задумался. — Мы не поскользнемся. Если хочешь, я могу понести тебя на руках, раз так боишься, — он был упёрт и убеждён, а я, хмуря нос, обошел его со стороны, юрко вынув свою ладонь из чужой. Зная Гоголя — если ему что-то взбредёт в голову, то он от этой идеи не откажется, не смотря ни на что. Потому проще прогнуться, но на предложение о помощи я не согласился. Нет, спасибо, сам справлюсь. Подойдя к началу пути, я вновь огляделся и пошел по неровной, из-за многослойного неубранного снега, тропе, рядом с лестницей. Идти было неудобно и тяжело, ноги утопали и всячески застревали, а колючие снежинки пробивались в обувь, заставляя ёжится от новой порции холода, но зато не было льда и можно было не бояться за свою голову или копчик. Николай хмыкнул и молча последовал за мной. Так мы и шли — безмолвно и спокойно, хоть и неудобно. Через минут десять, может, мы наконец добрались до верха. Мне хотелось было уже ступить на твердую поверхность, но Гоголь, взяв вновь меня под ручку, потянул в глубь рощи. — Куда? — недовольно поинтересовался я, но мне не ответили. Обойдя все препятствия стороной, мы оказались у одинокого обрыва. Ни души вокруг, только старая скамья да пропасть, под которой развернулся город: маленькие домишки, многоэтажки, магазины, дороги с разными марками машин, силуэты маленьких людей и огни… много огней. Я повернул голову, мой попутчик уже уселся на изношенную скамейку и любовался красотой звёздного неба. Я присел рядом. — Красиво, не так ли? — поинтересовался он. — Да… — не соврал я. Всё выглядело таким… завораживающим. Напоминало мне моё когда-то родное воздушное казино: там такой же вид был и я всегда любил разглядывать жизнь снизу. Здесь было куда холоднее и тише. Совсем тихо. Ни лай собак, ни разговоры людей, ни гул машин. Прошлые разы я праздновал у себя «дома», там всегда кипела жизнь: бурные разговоры дорогих клиентов, азартные игры: шелест карт и стук маленьких фишек; звон бьющихся бокалов с элитным алкоголем, тиканье часов, скрип мебели и половиц, цоканье недешевых каблуков, и неспокойный персонал. А сейчас же… впервые мои уши настолько… оглушены. Лишь наше дыхание, да моё колотящееся сердце. — Погоди немного, сейчас всё будет, — раскинув руки, Николай растянул улыбку. Я смотрел куда-то вперёд, туда, где «всё будет». Я не совсем понимал, что именно должно быть, но с горящим интересом ждал этого чего-то. Со свистом, почти перед лицом, буквально в нескольких метрах, пролетели искры и взорвались над нашими головами. Разноцветные блёстки, сияющие ярче звёзд, разлетелись по сторонам, мерцая и затем затухая. А после пролетел ещё один салют и ещё один, и ещё… С оглушительным грохотом они ярко-ярко вспыхивали, настолько сверкающе, что освещали сильнее фонарей. Все были разных цветов, красиво расходились в некую окружность, а потом легко испарялись. И позднее всё вновь повторялось, но уже других оттенков. Я видел салюты, знал что это и из чего состоит. Знал, где их берут и для чего, но… мне всегда доводилось это видеть где-то сверху, откуда не видно всех прикрас данного изделия. Я всегда считал это не особо интересным занятием — наблюдать за фейерверками, и никогда не понимал дикий интерес к этому у других людей, но сейчас… увидев всё воочию и так близко, с другого, более интересного ракурса — я наконец понял, понял почему они так прекрасны. Чернильное небо с крапинками уже не видать, всё затмили яркие жёлтые, синие, зелёные, красные и розовые брызги. Дух захватывало. Мою правую руку, что всё время покоилась на моих коленях, накрыли холодной перчаткой. Я вздрогнул, но глаза не отвёл, продолжая наблюдать. Затем, чужая рука, медленно обволокла уже вторую, а после послышалось шуршание одежды и боком я почувствовал, как ко мне прижались. Моё лицо приняло недоумевающий вид и, аккуратно повернувшись, я с неловкостью посмотрел на Гоголя. Он молчал и глупо улыбался, смотря мне в глаза. Стало как-то не по себе и я сильнее покраснел, правда это было незаметно, ведь я и так весь день ходил красным от низкой температуры. Левая перчатка потянулась к моему лицу и коснулась моей щеки, пальцем проводя по скуле. Я выражал немой вопрос, надеясь, что мне ответят, но молчание продолжалось и мы оставались в такой же позиции. В голове бились два желания: отпрянуть, строго отчитав Николая за его грязные шуточки, но и также хотелось остаться на месте и не двигаться, посмотреть, что будет дальше. Узнать, что он задумал. И я узнал. Узнал это в тот момент, когда, не выдержав этой смущающей обстановки, открыл рот для вопроса, но его тут же нагло закрыли, не позволяя ничего издать кроме невнятного мычания. Мои губы накрылись чужими: холодные, слегка потрескавшимися и ухмыляющимися. Зрачки уменьшились, в мыслях стихло, а сердце забилось в бешеном темпе. Шок. Моё лицо щекотало чужое горячее дыхание и я, не совладав с собой, поддался приятным чувствам, медленно закрывая глаза и закатывая зрачки. Мягкие, нежно движущиеся губы, сладко, с причмокиванием, целовали меня. Я, как мог, отвечал тем же, стараясь повторять движения напарника. Посторонняя внутренняя губа была мокрой и тёплой, он углубил поцелуй, аккуратно протаскивая язык через зубы. Стало жарко, руки потянулись к чужой шее и крепко схватили, кончики пальцев невесомо поглаживали Николаевские волосы. Правое ухо слушало гулкий ветер, гуляющий рядом и смущённо убегающий прочь, левое же ловило громкие взрывы; руки крепко прижимали к себе чужое тело, губы болели от усталости и чужих прикусов, языки неумело сплетались, наши носы сталкивались и выдыхали обжигающий пар, под одеждой, в области сердца, что-то невыносимо грело, а глаза, хоть и были закрыты, но до сих пор видели яркие искры… Фиолетовые, розовые, зелёные…