Безвоздушная тревога

Ближе к вечеру температура постепенно начала спадать. На заднем дворе дома под раскидистыми ветвями старого дерева, отбрасывающего густые тени, было прохладно. Однако один нахальный луч закатного солнца всё равно как-то умудрился проникнуть в их временное укрытие и теперь золотом разливался среди копны светлых волос, придавая им почти что волшебное свечение. Эрен аккуратно подцепил пальцами одну прядь и начал заворожённо её разглядывать, словно среди тонких нитей волос действительно могло скрываться настоящее золото. На ощупь они оказались такими же, как обычно. Тогда Эрен подвинулся чуть ближе, наклонился и, прикрыв глаза, глубоко вдохнул. Волосы пахли яблочным шампунем и совсем немного корицей после съеденных недавно булочек. Да, стащить их после обеда оказалось хорошей идеей.       — Хватит меня обнюхивать, ты же не собака, — тихо сказала Хистория, впрочем, без особого осуждения в голосе. Она даже голову не подняла, продолжала увлечённо читать. Распахнутая книга лежала перед ней на траве, пока Хистория, одной рукой подпирая подбородок, второй переворачивала страницы и кусала пухлые губы в нетерпении.       — Если когда-нибудь решишься её завести, бери лабрадора. Они самые классные. Назовём его Жаном, будет за мячом бегать и лаять по команде. Хистория проигнорировала шутку. Куда больше её волновала история, разворачивающаяся на чуть пожелтевших страницах книги. Когда она вот так всеми мыслями уходила в чтение, Эрену становилось скучно. Да и роман этот он прочитал ещё в прошлом году и ничего интересного там для себя не обнаружил. Возможно, из-за возраста. Или же просто вся эта ванильная фигня с чувствами ему была неинтересна изначально. С куда большим азартом он зачитывался западными комиксами про героев в трико.       — Нет, ну это же просто невозможно! — воскликнула Хистория раздражённо и резким движением захлопнула книгу так, словно та нанесла ей личное оскорбление. Рейсс приподнялась на локтях и приняла сидячее положение, скрестив ноги по-турецки. Злосчастная книга так и осталась валяться на траве между ней и Эреном. — Он не хочет меняться ради неё! Гадкий, отвратительный мистер Дарси! Эрен хмыкнул. Кудряшки Хистории забавно подпрыгивали в такт словам, пока она размахивала руками и плевалась в адрес истории, признанной культовым романом. Хотя, опять же, книгу Остин Эрен считал абсолютно посредственной. Чтиво для домохозяек или девочек нежного возраста, которым свойственно верить в счастливые концы и великое исправление во имя любви. Словно даже самый грубый и чёрствый человек, покрытый льдом, может оттаять, если встретит того самого — единственного и неповторимого в своей жизни.       — Если ради того, чтобы она его полюбила, ему нужно измениться… разве это по-настоящему? — Эрен улыбнулся и хитро посмотрел на вмиг притихшую Рейсс. — Всё равно, что передо мной лежал бы гранат. Я не люблю гранаты, но если он станет апельсином, то я с удовольствием сожру его. Но разве после этого он всё ещё будет считаться гранатом?       — Странная у тебя логика, Эрен, и сравнения какие-то… дурацкие. При чём тут гранаты и апельсины, когда речь идёт о человеческих чувствах? Должен быть компромисс, — Хистория потёрла разболевшуюся голову в области затылка и устало вздохнула. — Если любишь человека, можно постараться и изменить свои худшие качества в лучшую сторону.       — Или же можно принимать любимого человека со всем дерьмом, что в нём есть. Иначе в чём тогда смысл, принцесса? Хистория не ответила. Посмотрела на него задумчиво, но не сказала больше ни слова. Она улеглась обратно на траву, перевернулась на спину и, закинув руки за голову, с интересом уставилась наверх. Листва старой яблони служила надёжным щитом от солнца. Не считая того сорванца, что продолжал блуждать по ним, только теперь переключился на ноги Эрена. Вытянутый солнечный зайчик скользнул по мальчишескому бедру, обтянутому джинсовой тканью, и пополз выше, на футболку с рожицей Железного человека на груди.       — Все вещи перевезли?       — Да, наконец вчера закончили с этим. Я устала, но довольна. Фрида говорит, что в первое время будет немного странно с непривычки, но я уверена, что дом нам понравится, — Хистория улыбнулась, предвкушая грядущий учебный год. Лето заканчивалось, незаметно подкрадывалась осень, которая в этот раз обещала привнести с собой в жизнь Рейсс много нового.       — Я всё ещё в шоке, что ты смогла уговорить их. В смысле… это же дико — вот так спонтанно переезжать в другую страну.       — Что дикого в том, что я захотела быть ближе к тебе? — она посмотрела на него с укором, точно одним только словом Эрен умудрился оскорбить её до глубины души. — Не считая твоих придурочных приятелей, ты здесь совсем один. У нас редко получается увидеться, и я скучаю, Эрен. Мне тебя очень не хватает. Это начало сказываться на моей учёбе, а учитывая постоянные тренировки… У папы просто не было другого выбора, иначе ему бы пришлось краснеть, ведь его дочь могла завалить итоговые экзамены в средней школе. Его гордость бы не пережила такой удар по репутации.       — Ты будешь успевать?       — Да. Я уже встретилась с фрау Шиндлер. Мы здорово поговорили, обсудили всё. Она знает, чего я хочу, а мне нравится её подход. Думаю, с её опытом и упорством я легко выйду в финал отборочных и выиграю юниорские. Медаль будет моей.       — Когда ты говоришь с таким грозным лицом, мне самому становится страшно, — Эрен рассмеялся и плюхнулся рядом с ней на траву, ощутимо задев плечом. Хистория ущипнула его за бок, и Эрен громко завизжал, как поросёнок. — Тише, амазонка! Я пошутил! — он схватил её запястья и прижал к туловищу так, чтобы она не могла пошевелиться. Хистория продолжала брыкаться, но уже больше ради веселья, чем всерьёз пытаясь задеть его. Эрен вновь рассмеялся и прижал её спиной к своей груди, заключая в подобие объятий. Сочные стебли травы щекотали шею и обнажившуюся кожу живота, но Эрену было плевать на такой несущественный дискомфорт. Сейчас, когда Хистория спустя долгие месяцы снова была рядом, он чувствовал себя по-настоящему счастливым.       — Из Штутгарта в Мюнхен ехать чуть больше двух часов. Знаешь, что это значит? — она хмыкнула и вывернула запястье так, чтобы сжать пальцами руку Эрена. — Теперь мы сможем видеться, когда захотим. Проводить выходные вместе, как раньше.       — Звучит как идеальный план, — Эрен крепко зажмурился и уткнулся подбородком в блондинистую макушку Хистории.       — Теперь убедился? Я всегда буду выбирать тебя. Она сказала это тихо, но так, чтобы он услышал. Откровение, не предназначенное для чужих ушей. Что-то очень тонкое и едва осязаемое между ними, как прочная нить, что натягивается порой плотно, но никогда не рвётся. И Эрену это нравилось. Знать, что у него есть человек, который всегда будет рядом.

***

Он буравит взглядом дверь, по которой секундами ранее кулак прошёлся так, что слышно было, наверное, во всём многоэтажном доме. Удивительно, как мнительные соседи не выглядывают, чтобы посмотреть на нарушителя их спокойствия. Но Эрену плевать. Он только и может, что продолжать смотреть перед собой и краем сознания, тем самым, что контролю не поддаётся, мысленно уговаривать Хисторию не открывать дверь. Не выходить и не впускать его внутрь, потому что… Эрен просто не знает, что сделает. Сам себе не доверяет сейчас. В нём кипит злость — концентрированная и совершенно ядовитая, своей кислотой разъедающая внутренние органы. И эхом ей вторит самое мерзкое чувство из всех — послевкусие предательства. Его нельзя описать, не подобрать слов, чтобы выразить весь спектр негативных эмоций, что ураганом закручивается в черепной коробке и пускает метастазы по всему телу. Сжатый кулак колошматит по двери ещё раз. Так сильно, что по руке разносятся импульсы боли, но Эрен её игнорирует. Терпеть физическую всегда проще, чем моральную. Она даёт видимость нормального, заблуждение, что ты всё ещё жив, даже если сам давно ощущаешь себя мёртвым. Торопливые шаги. Один поворот в замке. Дверь открывается практически беззвучно, демонстрируя незваному гостю испуганное лицо хозяйки квартиры. На Хистории та же пижама, в которой он её оставил двумя часами ранее. Влажные волосы собраны в небрежный пучок, и с одной пряди, прилипшей к щеке, стекает капелька воды. Если Эрен сосредоточится и наклонится чуть ближе, то наверняка сможет почувствовать едва уловимый запах яблочного шампуня. Какие-то привычки Хистории с годами не меняются.       — Эрен? Что случилось? — в её голосе сквозят нотки растерянности и беспокойства. Она смотрит на него округлившимися глазами, и Эрен только сейчас понимает, что они у неё не голубые вовсе. Бирюзовые, скорее, как воды Карибского моря, круглый год омывающие пляж Грейс-Бэй на острове Провиденсиалес. Эрен там ещё не был, но они давно хотели поехать вместе. Только не летом, а зимой, чтобы посмотреть на горбатых китов. Фантастически красивые создания. Когда-нибудь они смогут их увидеть. Ещё ведь не поздно. Он входит внутрь, не спрашивая разрешения. Кому оно, сука, сдалось, если буквально ночью он спал в этой квартире, пичкал Хисторию обезболивающим и обнимал её, чтобы она чувствовала себя в безопасности. Гладил по шелковистым волосам и шептал на ухо всякие глупости, облегчённо выдыхая, если удавалось её развеселить и добиться искренней улыбки на пухлых губах. Ведь Хистория — это всё. Целый грёбаный мир в его руках, сосредоточившийся в одном человеке. Вдвойне больно слышать и чувствовать, как этот мир разваливается по кускам, трещит, разлетаясь на острые осколки, что впиваются под кожу, превращая тело в одну сплошную кровоточащую рану.       — Эрен, пожалуйста, не молчи, расскажи мне! Случилось что-то? — у неё в словах сочащаяся паника, а во взгляде — страх чего-то неизбежного. Совсем наивная, глупая Рейсс. Словно она ещё может что-то исправить. Стоит посреди комнаты — диван в гостиной всё ещё не убран, на нём так и валяется скомканным тёплый плед, под которым они лежали. На низком журнальном столике две грязные чашки после выпитого кофе с молоком. И обёртки от бисквитного печенья. Она не успела убраться, только встала и сразу в душ пошла. Эрен почти завидует ей. Если бы можно было смыть с себя всё таким простым способом, он был бы самым счастливым человеком на всём земном шаре.       — Я спрошу только один раз, Хистория, — он сам свой голос не узнаёт. Наждачной бумагой шлифует повисшее в воздухе молчание, придавая ему зловещую форму надвигающейся катастрофы. — Что тебя связывает с Райнером Брауном? Эрен готов начать молиться. Вспомнить все псалмы, что ему усиленно вбивали в голову в католической школе. Возвести в мыслях алтарь и рухнуть перед ним на колени, сложив руки и возведя глаза к потолку, раскрашенному яркой лепниной и ликами святых. Если это поможет изменить происходящее, если что-то ещё способно обратить время вспять, он готов попробовать. И он смотрит на неё пристально, чтобы не упустить ни одной микроскопической эмоции на кукольном лице. Ждёт, что она сейчас глянет удивлённо и спросит, кто такой, мать его, Райнер Браун. Покачает головой и скажет, что впервые о таком слышит. И, разумеется, ничего её не связывает с этим человеком. Но Хистория молчит. Не произносит ни слова, смотрит на него в ответ своими большими глазами, на дне которых плещется признание. Лучше бы она соврала. Эрен не хочет слышать правду.       — Что ты сделала? — едва слышно, на уровне шёпота, но в густой тишине всё равно, что раскат грома. Он подходит к ней ближе, делает один шаг, и Хистория вздрагивает. Он замечает, как дёргаются её пальцы, хватая ткань пижамных штанов, но сразу же разжимаются.       — Эрен, послушай…       — Что ты натворила?       — Пожалуйста, выслушай меня.       — Зачем? Что такого ты мне скажешь, чего не сказала до сих пор?! — Эрен не улавливает момент, когда срывается на крик. Просто ядовитая обида, сидящая внутри, наконец умудряется прорвать все сдерживающие барьеры и выплеснуться наружу. В соседней комнате за дверью начинает лаять Тоня. — Что тебя может связывать с этим ублюдком, Хистория?!       — Мы с ним… вместе.       — Вместе? Это ведь не должно так шокировать. После увиденного на фотографии он должен был всё понять. Посторонние люди не смотрят так друг на друга. Люди, которых ничего не связывает, не улыбаются так. Не держатся за руки и, блядь, не стоят так близко, словно кроме них в мире никого не осталось. Эрен знает. Эрен и сам бывал на их месте, но… Её слова всё равно ранят. Вонзаются так глубоко, что борозды кровоточащих отметин остаются. И он только и может, что смотреть на неё загнанно и пытаться дышать, насильно прогоняя кислород через лёгкие.       — Мы познакомились случайно около года назад. Я не… не знала, кто он, Эрен, клянусь тебе, — она говорит слишком быстро, слов почти не разобрать, но у него получается. — Я просто… позволила себе немного расслабиться и общалась с человеком, который мне понравился. Но я не знала! Понимаешь? Я бы никогда так не поступила, если бы знала изначально, кто он. Эрен, пожалуйста, поверь мне, я бы ни за что не поступила с тобой так, — повторяет, талдычит, как мантру, и дрожь в её голосе такая явная и искренняя. Ещё утром она бы подействовала, сработала, как и всегда, чтобы привести его в чувства, но сейчас… единственное, что Эрен может — просто смотреть, как пухлые дрожащие губы приоткрываются, произнося слова, каждое из которых острым шипом вонзается ему прямо под рёбра. — Когда я поняла, кто он, было уже слишком поздно.       — Почему? Для чего стало поздно? Что такого, блядь, произошло, что стало поздно?! — Эрен кричит, впивается ногтями в ладони, сжимая кулаки, пытаясь сдерживаться. Но нихрена не получается. Потому что он видит, как глаза Хистории покрываются влагой. Как она моргает в бессмысленной попытке избавиться от слёз, но делает только хуже. Прозрачные солёные капли стекают по щекам, и это точно не то, что он может выдержать. — Что ты сделала?! Говори, мать твою!       — Я влюбилась в него! Хистория вскрикивает, когда декоративная ваза, стоящая на журнальном столике, одним метким ударом ноги Эрена отлетает в сторону и, столкнувшись со стеной, разлетается стеклянными осколками. Они покрывают пол острой крошкой, оседают хаосом разрушения на белом ковре, но это так несущественно. Потому что Эрен подскакивает к ней и грубо хватает за плечи, впиваясь пальцами в бледную кожу, едва прикрытую тонкими лямками майки. Тоня лает и скулит всё громче. Чувствует, что хозяйка… в опасности.       — Не смей это говорить! Ты ёбнулась? Совсем рехнулась?! Не понимаешь, что он просто использует тебя? — он продолжает кричать, обжигая кожу лица горячим дыханием. Трясёт её, как тряпичную куклу, сжимая плечи так, что потом наверняка останутся синяки. — Что значит влюбилась в него? Он — убийца, Хистория! Он и вся его грёбаная семейка! Ты забыла, что они сделали? У меня вся жизнь пошла под откос из-за них, ты видела, что со мной происходило! Через что пришлось пройти моей семье, а теперь ты говоришь, что влюбилась в него. И я так просто должен это принять?       — Но он в этом не виноват! — она выплёвывает это ему в лицо, как самое грубое ругательство. Лучше бы ударила. Попыталась вырваться и влепить пощёчину, чтобы отрезвить. Но вместо этого Хистория продолжает плакать, дрожать в его руках и совсем не сопротивляется, когда он снова встряхивает её, надеясь, что так мозги встанут на место. Это ведь просто временное помешательство, она не может говорить такое серьёзно. — Райнер такая же жертва системы, как и ты. Вина на ваших отцах и тех, кто это начал. Ты называешь его убийцей, но забываешь, что твоя семья такая же. Твой отец, твой брат — в мире, в котором мы живём, все убийцы. Даже ты, Эрен! Но я от тебя не отказалась.       — Хватит! Просто перестань нести этот бред.       — Почему? Разве я говорю неправду? — Хистория всхлипывает. — Я всегда была рядом и поддерживала тебя, я не хотела, чтобы ты чувствовал себя одиноким. Поэтому да, я очень виновата, что впервые в жизни сделала что-то, чего мне хотелось самой. Прости меня, что я полюбила его. Прости, что не смогла приказать своему сердцу. Но я тоже живой человек! И я могу ошибаться.       — Ты спятила, Хистория. Это всё лишь временное помешательство, — Эрен наклоняется так, что между их лицами остаётся совсем крошечное расстояние. Видит, как в её глазах, затянутых пеленой солёной воды, вспыхивает огонёк. Она всегда была упрямой. Когда-то он за это её обожал. — Ты больше не увидишься с ним, поняла меня? Ты прекратишь этот фарс!       — Не смей мне указывать! Или что, Эрен? Что ты сделаешь? — она вскидывает подбородок и сверлит его взглядом. Бросает откровенный вызов, хотя, Эрен готов поклясться, в это самое мгновение боится его. И это тоже что-то новое — осознание, что он может её пугать. Кого угодно и когда угодно, но с ней такое впервые. Хистория ведь тихая гавань, её штормы и ураганы всегда стороной обходили, а теперь она оказалась в самом эпицентре. У этой бури глаза бирюзового цвета. — Ты не сможешь ничего изменить. Я не оставлю Райнера. Я люблю его. Мне с ним хорошо. Я чувствую себя живой рядом с ним. Тебе знакомо это? Хистория знает, на что давить. Знает, за какие струны дёргать, потому что они с ним одинаковые. Они ведь, действительно, всегда рядом были, сколько себя помнят. Как максимально клишированные две половины одного целого, которое сейчас уродливо раскололось посередине. Потому что она солгала ему. Не рассказала. Она… предала его. И эта мысль бьётся о черепную коробку, заставляя Эрена сжимать руки крепче.       — Ты делаешь мне больно, — морщится, когда его пальцы грубо впиваются в хрупкие предплечья. Кожа уже покраснела, налилась кровью, но Эрен не торопится отпускать. Потому что ему тоже больно. Он тоже чувствует себя сброшенным с огромной высоты без страховки и шанса выжить.       — Неприятное чувство, правда? — он кривит губы в улыбке, которая всегда предназначалась другим, кому угодно, только не ей. Но этот день — день открытий и больших перемен. Пора уже смириться, что теперь всё будет иначе.       — Эрен, прошу тебя… я знаю этот взгляд. Не делай того, о чём потом пожалеешь, — Хистория смотрит на него умоляюще, шепчет срывающимся на всхлипы голосом, но каждое её слово, каждый взгляд рикошетом отлетают от невидимого барьера, что Эрен вокруг себя возводит. Стремительно, закрываясь на сотни замков. И тепло её тела, нежность во взгляде и ласка теперь уже не имеют значения.       — Я убью его, Хистория. И эту клятву я сдержу. Он разжимает руки и отталкивает её от себя резко, не дав времени скоординироваться. Хистория вскрикивает, болезненно приземлившись на пол. Один из осколков входит в беззащитную ладонь, вспарывая кожу, как нож подтаявшее масло. Но Хистория не замечает этого. Собственная боль отходит на второй план, потому что она видит, как он разворачивается. Как уходит, ни разу больше не посмотрев на неё.       — Эрен! Пожалуйста, прости меня, прости! — она кое-как поднимается на пошатывающихся ногах и бежит за ним, едва не падает снова, поскользнувшись, но хватается рукой за стену. Алые разводы остаются на белой краске стен, Хистория всхлипывает, чувствуя, как осколок входит глубже в плоть. — Я хотела рассказать тебе, но не знала, как… пожалуйста, не уходи. Эрен! Входная дверь закрывается с громким хлопком. Хистория беспомощно смотрит на неё, словно та сейчас распахнётся и Эрен вернётся. Скажет, что всё исправимо. Что у них ещё есть шанс. Что всё наладится, если только попытаться. Но проходит минута, две, а затем ещё и ещё. Время не останавливается, жизнь продолжает идти своим чередом, а Эрен не возвращается. И Хистория начинает плакать громче, чувствуя, как рыдания душат её. Ноги подкашиваются, совсем перестают держать, позволяя ей безжизненной массой сползти на пол. Ничего не видящим взглядом уставиться в серый потолок. А хотелось бы, как раньше. Ощущать мягкую траву под собой, разглядывать густую листву деревьев и крепко сжимать худую мальчишескую руку, от которой исходило тепло. Я всегда буду выбирать тебя. Получается, она солгала ему тогда. Дала обещание и не сдержала его. Но ведь это совершенно невозможно — разорваться на две части. С чего она вообще решила, что справится?

***

Погода чувствует, когда люди в ней нуждаются. Небеса раскалываются на части, разводят тучи, позволяя крупным каплям воды лупить по лобовому стеклу. Дождь льётся как из ведра, обрушивается на город, давая жителям возможность в нём потеряться. Эрен замечает, как за водной пеленой проносятся десятки ярких огней. На периферии восприятия слух улавливает громкие сигналы проезжающих мимо машин, но ему всё равно. Возможно, где-то в глубине души он даже не прочь бы врезаться в одну из них. Так, чтобы никакая система безопасности не спасла. Расшибиться лепёшкой, головой проломить лобовое и кровавой беспорядочной массой мышц и костей вывалиться наружу под очищающий дождь. Он в состоянии смыть все грехи. Эрену хочется в это верить. Мазерати несётся по полупустым дорогам, неожиданно сменив маршрут. Эрена магнитом тянет в место, которое он не посещал уже очень давно. Был слишком далеко, а после возвращения не нашёл в себе смелости и достаточно сил, чтобы посмотреть правде в глаза и вновь признать свою ошибку. Самую большую ошибку, которую он никогда не сможет исправить, сколько бы времени не прошло. Яркий свет фар слепит глаза, отвратительный визг шин о мокрый асфальт прорывается даже через шум дождя и грохот собственного сердцебиения в ушах. Эрен тормозит в последний момент, едва избежав столкновения с проехавшим мимо чёрным автомобилем. Дышит тяжело и часто моргает, пытаясь избавиться от пелены, застилающей глаза. Но это сложно, когда всё естество буквально сосредоточено на том, чтобы прокручивать в памяти слова, брошенные ему в лицо женским голосом, который всегда был панацеей, а теперь вдруг стал самой страшной болезнью. Руки помнят тепло её кожи, а на сетчатке глаз отпечаталось её плачущее лицо. Он никогда не доводил её до слёз, а она никогда не становилась источником его желания сдохнуть. Сюрприз-сюрприз, как быстро всё может поменяться. Эрен тянется дрожащей рукой к бардачку и со второй попытки вытаскивает маленький прозрачный пакет. Порошка осталось совсем мало, но достаточно, чтобы заглушить боль, что жрёт его изнутри. Он сжимает кулак и высыпает содержимое зип-лока на тыльную сторону ладони. Дорожка получается откровенно кривой и хаотичной, как и вся его грёбаная жизнь. Отученным движением зажимает ноздрю, наклоняется и вдыхает — бах! Самая сладкая анестезия, даже до десяти считать не нужно, чтобы провалиться в спасительную темноту. Сердце в бешеном темпе начинает колошматиться о рёбра, а уголки губ ползут вверх в улыбке. И громкий смех вырывается наружу. Состояние, близкое к истерическому, ядовитой желчью подкатывает к горлу, но Эрен заглушает его, как и всегда. Он умеет. В сублимации и самообмане он достиг таких высот, что лучшие мозгоправы мира обкончались бы с его талантов. Врубает музыку на полную и, крепко сжимая руль, выезжает с тротуара, на который так неосторожно залетел. Голос Сайкса привычно долбит по ушам, заглушая мысли, и Эрен ощущает фантомное покалывание на кончиках пальцев от желания схватить барабанные палочки и отыграть так, чтобы всю душу из себя выхаркать. Чтобы не осталось совсем ничего, ведь так будет легче. Тело — лишь сосуд. Тело — всего лишь груда костей с нанизанными на них мышцами и натянутой сверху кожей, чтобы ебáный внутренний мир выглядел для окружающих более привлекательным. Дождь, дождь, дождь. Он не собирается прекращаться. Эрен его уже ненавидит, стоит ему припарковаться и выйти из машины. Промокает практически сразу же, и даже бомбер не спасает. Одежда неприятно липнет к телу, растрепавшиеся мокрые пряди волос сосульками свисают перед глазами, и Эрен раздражённо зачёсывает их назад пальцами, борясь с желанием выдрать с корнем. Подошвы кроссовок мерзко чавкают по грязи. Старое городское кладбище — последнее место, которое стоит посещать в такую погоду, но Эрен даже здесь выделяется. Идёт упорно вперёд по вытоптанным дорожкам, чётко зная, куда именно ему надо. Он может не приходить сюда ещё двадцать лет, но из памяти этот маршрут не выкинуть. Поворот налево, пройти немного вперёд, затем дважды свернуть направо, а там, за высокой елью, небольшой пустующий участок. На нём только одна могила. Потому что кое-кто очень постарался, чтобы здесь никого больше никогда не похоронили. Покойникам тоже нужны спокойствие и уединение. У Эрена внутри всё ещё праздник, эйфория взрывается фейерверками. Партия кокса получилась отменной, вставляет даже хлеще, чем от забористой кислоты. Он широко улыбается, остановившись напротив небольшого надгробия. На нём никаких опознавательных знаков, ни даты, ни какой-нибудь пафосной затёртой цитаты, типа, «навечно в наших сердцах» или «храни твою душу господь бог». Потому что нахуй это всё не сдалось покойникам. Если по ту сторону что-то и существует, вряд ли пожелания тупых людей, оставшихся в живых, способны облегчить им путешествие по загробному миру. Возле могилы растёт небольшой кустарник. Яркие белоснежные цветки с розоватыми сердцевинами залиты дождём, но всё равно остаются красивыми. Плюмерия по всем законам природы не должна выживать в таких условиях, это ведь тропическое растение, знаменитая Флор де Майо для жителей Южной Америки. А у буддистов священный символ бессмертия — вечной юной жизни. Иронично. И посреди октябрьских холодов она всё ещё цветёт, не увядает, потому что за ней ухаживают хорошо. Эрен знает, кто её посадил. Кто о ней заботится.       — Извини, за цветами поленился ехать, — голос у него хриплый, связки болят. Наорался вдоволь так, что теперь с трудом звуки из себя выталкивает. Эрен продолжает истерично улыбаться и, обессилено опустившись на землю, сталкивается коленями с мокрой землёй. Грязь моментально пачкает светлые джинсы, оставляя на них тёмные разводы. Эрену холодно, зубы стучат друг об друга, и рука, тянущаяся вперёд, трясётся, как у паралитика. Пальцами цепляет жухлую пожелтевшую траву, пытаясь хоть так сохранить связь с реальностью.       — Я опять облажался, — шепчет он, сам себя не слыша из-за шума дождя. Ледяные капли громко ударяют по гранитной плите. На ней одно лишь изображение — крошечная жемчужина размером с настоящую. Белое пятно на чёрном камне, не стёршееся со временем. Эрен касается его указательным пальцем, проводит по шершавой капельке и скребёт её ногтём. На миг ему чудится, что она тёплая, но это, разумеется, игры воспалённого сознания. Потому что трупам не свойственно быть тёплыми. Они навеки заледеневшие.       — Прости меня, я снова не смог, — глаза начинают жечь непрошеные слёзы. Слишком много рыданий за день, где-то сейчас вселенная схлопнется и скажет, что они превысили лимит. Но Хистория — девчонка, ей плакать можно, её никто не осудит. А Эрену нельзя. Мальчики ведь не плачут. Мальчиков ломает изнутри, перемалывает в фарш и выхаркивает кровавым месивом чувство предательства и тотального одиночества. Но плакать — нет. Слишком большое удовольствие.       — Они и её забрали, — соль предательских слёз смешивается с пресными дождевыми каплями, и Эрена тошнит от этого вкуса. Выворачивает наизнанку спазмами такими сильными, что собственные лёгкие выблевать можно. Но он снова терпит, трясётся только — от холода, конечно, от чего же ещё. — Прости. Опускается на мокрую землю и, подтянув к себе колени, обнимает их двумя руками, положив сверху подбородок. В детстве так часто сидел, когда, поругавшись с родителями и обидевшись, прятался где-нибудь в шкафу в огромных гардеробных матери. Сейчас Эрену спрятаться негде. Он только и может, что обнимать себя, пытаясь сохранить крупицы тепла внутри, и смотреть перед собой, взглядом изучая высеченную на камне белую жемчужину.       — Я очень устал. У меня не получается быть сильным. Я правда стараюсь, но не могу. И слова начинают литься бесконечным потоком. Он рассказывает всё, что с ним происходило за последние годы. Вываливает на невидимого собеседника свои мысли, что были долго заперты внутри. Эрен знает, что его не осудят. Этому человеку ему легко довериться во всём. И он говорит и говорит, пока не проходит час. А затем и два, и три. Даже дождь заканчивается, прекращает лить, а Эрен заткнуться никак не может. На кладбище опускаются ночные тени, так, что даже пятно жемчуга на камне не разглядеть, но Эрен не в силах прекратить это. Потому что не знает, когда ещё сюда вернётся. Не уверен, что в принципе сможет. Ему смелости не хватит. Он не такой бесстрашный, как многие думают. Тело совсем не слушается, замёрзло так, что не пошевелиться. На утро точно с болезнью сляжет, но Эрену плевать. Если он сдохнет от воспаления лёгких, так даже лучше. Не придётся далеко ходить, можно прямо здесь похоронить. С трудом перебирая конечностями, доходит до машины. Забавно, там до сих пор музыка играет. Привычный плейлист сменился какой-то меланхоличной хернёй. Эрен слушает её, пока едет обратно в город. Как добирается до родительского особняка, совсем не помнит. Последние силы уходят лишь на то, чтобы внутрь заехать. Услужливая охрана подхватывает его под руки и тащит в дом, где на пороге встречает испуганное лицо Карлы. Эрен ненавидит себя в этот момент, потому что снова доводит мать до истерики. Ему хочется извиниться, сказать «прости, мам, что у тебя такой хреновый ребёнок вырос», но губы не слушаются. Он только и может, что цепляться за неё, обнимая двумя руками, пачкая её домашнее платье своей грязной мокрой одеждой. А Карла не отталкивает его. Гладит по спине и шепчет на ухо что-то успокаивающее. Эрен слов не разбирает. Он послушно тащится наверх в свою старую комнату. Стоит в просторной ванной, бездумно пялясь в белый кафель на стене, пока Карла на пару с Зиком стаскивают с него мокрую одежду. Блядь, как стыдно, Зик тоже видит его в состоянии бесполезного никчёмного овоща. Они хором повторяют — что случилось, Эрен? Ты в порядке? Что произошло? А он понятия не имеет, как сказать им, что нихрена не в порядке. И у него в очередной раз забрали что-то очень важное. Что-то, без чего цельным он себя не ощущает. Это так глупо — привязываться к людям до такой степени, чтобы в случае их потери чувствовать лишь одно желание — сдохнуть. Просто перестать существовать. Но его в тысячный раз вытаскивают из пропасти, в которую он сам же себя и загоняет. Заталкивают в душ под горячие струи воды, согревают и помогают умыться. Руки у Зика крепкие и надёжные, Эрен обессиленно прикрывает глаза и прислоняется к плечу брата, пока тот вытирает его белым махровым полотенцем. Он даже спасибо ему сказать не может, в состоянии только сидеть на бортике ванны послушной марионеткой, пока ему волосы сушат, как старому деду, о котором поручено заботиться внукам. Немощный и дряхлый, так с виду и не скажешь, что за красивым молодым лицом скрывается потасканная жизнью мумия. Забальзамировать нормально забыли, вот она и разлагается. Кровать мягкая и пахнет свежим постельным бельём. Эрен вжимается щекой в подушку и крепко жмурится. Тёплая ладонь Карлы заботливо касается его лба, проверяя температуру. Эрену всё ещё наплевать. Он втайне надеется, что подхватит пневмонию. Проваливается в сон прежде, чем его успевают напичкать лекарствами. Бля, отец потом будет ругаться. Посмотрит на него, как на идиота, и скажет, что заботиться о своём здоровье — важно. Грёбаные двойные стандарты. Не убивать людей и не быть мудаком — вот, что действительно важно в этом прогнившем мире. Но у их семьи по всем фронтам грандиозный провал. ...Ему снится пляж Грейс-Бэй. Красивый остров Провиденсиалес, омываемый тёплыми водами Карибского моря. И громкий искренний смех Хистории разносится по лазурному берегу, заставляя Эрена улыбаться. Она несётся вперёд, босыми ногами утопая в горячем песке. Золото солнца разливается в светлых волосах, а сильные порывы ветра раздувают шифоновый подол платья. Эрен бежит за ней и хохочет. Вытягивает руки — совсем немного осталось, ещё чуть-чуть, и он сможет поймать её, ухватить за край платья или миниатюрную ладонь. Но Хистория не становится ближе, наоборот отдаляется. И как бы быстро Эрен ни бежал, как бы ни старался, догнать её он не может. Видит только, как она заходит в воду. Всё глубже и глубже, пока морская гладь не становится ей по пояс. И из толщи воды чужие руки высовываются. Хватают Хисторию за талию и начинают утаскивать вниз. Она совсем не сопротивляется, продолжает улыбаться Эрену и машет ему, прощаясь. Он зовёт её, снова начинает бежать, но берег отдаляется от него. Эрен стоит посреди бесконечных песков, не зная, как ему добраться до воды и спасти Хисторию.       — Ты снова облажался, Эрен, — шёпот раздаётся над самым ухом. Голос смутно знакомый, но будто из прошлой жизни. Когда-то Эрен знал его, но успел позабыть. — У тебя не получается быть сильным. Перестань пытаться.       — Нет, это неправда! — он упрямо качает головой и продолжает бежать вперёд. Видит, как светловолосая макушка Хистории окончательно пропадает среди воды. Опоздал. Снова не смог. Эрен громко кричит… И просыпается в холодном поту. Дышит, как загнанный в угол зверь, забитый охотниками. Воспалённым взглядом озирается по сторонам, пытаясь среди мрака комнаты рассмотреть хоть что-то, что поможет ему не спятить.       — Тише, милый, всё хорошо! — голос матери врывается в сознание, а её руки нежно гладят его по щекам. Эрен моргает, расфокусированным взглядом выхватывает силуэт Карлы, сидящей рядом с ним, и только тогда позволяет себе немного успокоиться. — Тебе приснился кошмар. Всё хорошо, я с тобой.       — Мам, прости меня, — выдыхает он и обессиленно опускается на кровать. Карла ложится рядом, обнимает его, притягивая к себе, и зарывается пальцами в растрёпанные пряди волос. Эрен прикрывает глаза, прижимается щекой к её груди и прислушивается к размеренному стуку сердца. Один — два, один — два. Если медленно считать, станет легче.       — Мне не за что тебя прощать, сокровище, слышишь? Ты ни в чём не виноват, — Карла гладит его по голове и продолжает обнимать, рассылая по телу приятное успокаивающее тепло. — У тебя поднялась температура, отец вколол тебе литическую смесь. Наутро станет легче, нужно лишь поспать и отдохнуть, Эрен.       — Ты злишься на меня?       — Я не злюсь, милый, честное слово. Наоборот, это ты должен на меня злиться, — голос у Карлы начинает дрожать, но Эрену слишком тепло и комфортно, нет сил даже на то, чтобы немного отстраниться и проверить, плачет ли она, или ему просто кажется. — Прости, что меня так часто не было рядом, когда ты в этом нуждался. Прости, что рос без меня.       — Ничего страшного, мам, — он постепенно начинает проваливаться в сон. И последнее, что слышит, прежде чем сознание затягивает темнотой — её тихий шёпот прямо над ухом.       — Я очень сильно тебя люблю, Эрен, и никогда больше не оставлю. Ему этого достаточно. Каждый нуждается в своей личной константе. В ком-то, кто будет удерживать его на плаву, даже если над головой смыкаются тёмные воды океана.

***

Он натурально заебался. Это была одна из тех недель, когда дела наваливаются все разом, огромной кучей и всё, что могло пойти не так, обязательно так и идёт. «Всё через жопу, зато от чистого сердца», — сказал Майк и едва не получил по челюсти. Благо Ривай был настолько заёбанным, что ему даже бить кого-то стало лень. Домой поехал поздно, как минимум ещё час с Кенни проговорил. Дядя докапывался до мелочей, спрашивал обо всём и с внезапно вспыхнувшим интересом изучал документацию. Грёбаный Кенни в своей шляпе прямиком из вестернов шестидесятых. Прав был кое-кто, когда описал его именно так. Ривай трясёт головой, чтобы выкинуть из головы ненужные мысли. Единственное, что его сейчас волнует — как скорее оказаться дома, принять душ и завалиться спать. Завтра выходной. Он даже может позволить себе поваляться чуть дольше обычного и не проклинать утром весь мир, как всегда бывает. Астон Мартин подъезжает к дому, который даже в вечерних сумерках выделяется тёмным пятном посреди зелени леса. Во всём городе деревья уже давно сменили цвет листвы, окрасившись в ярко-жёлтые и багряные цвета, а хвойный лес остаётся таким же умиротворяюще-зелёным. Риваю нравится. При выборе места жилья это было одним из ключевых факторов. Но ядовито-кислотный цвет, мелькнувший на подъездной дороге, в общий колорит совсем не вписывается. Такого зелёного в природе не бывает. Он искусственный, пёстрый и откровенно вырвиглазный. Идеально подходит своему владельцу и абсолютно не вписывается в мир Ривая. Машина Йегера припаркована аккурат возле кованых ворот. Разумеется, открыть он их не смог, чтобы заехать внутрь. Ривай тормозит неподалёку и сидит ещё какое-то время, крепко сжимая мягкую кожу руля. Ему не хочется покидать нагретый салон. Не хочется снова сталкиваться лицом к лицу с мальчишкой, которого он не видел последнюю неделю. С того самого утра, когда было сказано слишком многое. Когда Ривай повёл себя глупо, совсем не в своём стиле и показал Йегеру фотографию. Блядь, он ведь старался о нём не думать. С головой ушёл в работу так, чтобы ни минуты отдыха не было, чтобы сосредоточиться на делах и полностью в них раствориться без единого шанса забивать мозг посторонними мыслями. Но отвлекающий фактор снова возник на пути. Семь дней сохранял гробовое молчание, а теперь вдруг решил почтить своим визитом. Такая несусветная срань и драма, высосанная из пальца, что шоураннеры Голливуда в очередь бы выстроились. Ривай выходит из машины, закрывает дверь беззвучно и идёт к своему ночному гостю. Йегер его не замечает. Так глубоко ушёл в свои мысли, что даже головы не поднимает. Он сидит на капоте Мазерати, скрестив длинные ноги. Одной рукой подпирает подбородок и смотрит бездумным взглядом куда-то вниз, словно на серой гальке разворачивается самый настоящий спектакль для одного зрителя. Чёрные ботинки Ривая разрушают магию, попадая в поле зрения. Эрен дёргается, резко вскидывает голову и удивлённо смотрит на Ривая. А кого ты ожидал здесь увидеть? Снежного человека? Максимально тупая ситуация. Между ними толком даже не было ничего, а Ривай всё равно чувствует себя старым супругом, у которого тридцатилетний брак пошёл по пизде. И как всё вернуть назад, он не имеет ни малейшего понятия. Да и хочет ли всё возвращать — тоже большой вопрос. Эрен молчит, позволяя рассмотреть себя. На нём снова тёплый свитер с высокой горловиной, только на этот раз скучного серого цвета. Чёрная кожаная куртка тоже особой яркости в образ не вносит, как и простые джинсы, и серые конверсы. Странно это, Эрену такой образ не к лицу. Он ведь мальчик-праздник, феерия различных цветов и фейерверк посреди тёмного, затянутого тучами неба. Однако сейчас Эрен похож на бледную копию самого себя, и Ривая это неожиданно бьёт под дых. Смачно так кулаком ударяет, на долгие несколько мгновений выбивая воздух из груди. Эрен сам по себе бледный. Волосы гладкими прядями обрамляют уставшее поникшее лицо, а во взгляде зелёных глаз ни крупицы того шального блеска, что Риваю знаком. Сплошная непроглядная темнота. Списал бы всё на освещение, да не получается. Эрен выглядит… потухшим. Словно огонь, который горел в нём, погас, оставив после себя лишь пепелище. Он продолжает молчать, только вытягивает ноги и встаёт с капота. Похож на человека, недавно переболевшего чем-то серьёзным. И Ривай в очередной раз задаётся вопросом, правильно ли поступил, когда открыл ему глаза на происходящее за его спиной. Разумеется, он бы и сам узнал рано или поздно, но… стоило ли так рано лишать Эрена того, что держало его на плаву? Ривай сомневается, имел ли на это право. И понимает, что недооценил значимость Рейсс в жизни Йегера. Возможно, это было чем-то большим, чем банальная привязанность, взращённая в детстве и пронесённая сквозь годы. Возможно, девчонка была последним кабелем, связывающим Эрена с источником питания. И теперь он потух. Это раздражает. Хочется схватить его и как следует потрясти, потребовать, чтобы он снова улыбнулся и сказал что-нибудь глупое, но смешное. Но Эрен, мать его, молчит. Только смотрит, смотрит, смотрит, словно ждёт чего-то. И во взгляде его — глубоко запрятанная просьба. Но Ривай видит. Впервые за долгое время по-настоящему чувствует, что в нём кто-то нуждается. Он кому-то нужен. И он всё ещё может злиться, беситься и бесконечно проклинать этого несносного мальчишку за то, что вихрем хаоса ворвался в его размеренную жизнь, но… отказать ему он не в состоянии. Ривай парой шагов сокращает разделяющее их расстояние и, потянувшись вперёд, обвивает шею Эрена руками, заставляя того наклониться. Прижимает его к себе, обнимает крепко, ощущая, как ладони Эрена неуверенно ложатся ему на спину, замирают на несколько мгновений, но затем сжимаются крепче. Чувствует, как Эрен постепенно расслабляется. Как прижимается к нему ближе и лицом зарывается в шею, мазнув по коже под воротником холодным носом. Бля, да он весь продрог, пока торчал здесь и ждал его. Риваю хочется затащить его скорее в дом и отогреть, потому что мальчишка может заболеть. Он слишком увлекается этими мыслями, чтобы заметить главное. Эрен впервые за неделю вновь может нормально дышать. И улыбается самым краешком губ, спрятав эту улыбку в шее Ривая.