Русская пучина

Оскару было невероятно интересно с Аяксом делать абсолютно всё: курить, гулять, пить, играть, даже спать и делать домашку. В любой момент спроси его о лучшем друге, он без раздумий назвал бы имя Аякса Марьинских. А Аякс бы смело выкатил целый список его лучших друзей. И соответственно каждого из них Оскар недолюбливал, поголовно. Розария всегда глядела на него свысока — холодно и равнодушно. А однажды прилюдно приказала уйти с чердака, победив в какой-то мелкой игре на желание, а Оскар был слишком горд, чтобы возражать, но всё же так ему невыносимо было слезать оттуда и уходить, но вскоре так и забылось. Тупоголовый пройдоха Веня, ни капли не смыслящий в музыке, смел нагло «отнимать» у него Тарталью, да ещё и глупо посмеиваться над ним. Косички его, рюши, мнимое красноречие — всё казалось чем-то до невозможности смехотворным и нелепым. О Моне нечего было сказать. Обидно ли Оскару? До невозможности. А Розалина? Розлина она такая… — …Спесивая, кичливая, дурная, самая ведь что ни на есть дурная! — Оскар протараторит и скривит лицо в гримасе отвращения, посвящая эти нелестные прилагательные к Розалине. Он её на дух не переносит, будь его воля — он бы с неимоверным удовольствием выдрал с корнями её патлы, больше походящие на мерзкую солому, которую дают в пищу скоту. Он бы непременно хорошенько приложил бы о стену её размалеванное светлое личико. Он бы сделал с ней множество вещей, милых его гнусной душе. Совершая последнюю затяжку, он агрессивно тушит, и выдыхая дым, сплевывает. Аякс шумно усмехается и подаёт новую вместе с зажигалкой. В подъезде отдаёт сыростью и их словами незаметным эхом. Он готов слиться с бессмысленным надписями на ободранных от мерзко-синей штукатурки стенах. Оскар — самый что ни на есть акт вандализма. Сегодняшний день оседает никотином на губах. — Постыдился бы, сам не лучше. Нравишься ты ей, вот что, — Якс задирает подбородок и выискивает глазами что-то на потолке. — Видел как она тебя взглядом пожирает? Розалина уже как правило смотрит на Оскара хуже даже чем та же самая Розария, у которой взгляд, конечно, давящий, но отнюдь не хищный, в отличие от неё. Она глядит всегда так по-злому, словно всем видом показывая, что стоит только лишь случайно проронить ещё одно неосторожное слово — убьёт медленно и верно своей блескучей хорошенькой финкой, а бровью не поведёт. Взор её подобен был даже стреле, да сама она словно стрелой делалась. Каждый едкий комментарий, слетающий из её розовых уст, право, был поистине равен попаданию стрелы или, на край, уколу шпаги. — Мне до этого какое дело? — резво хмуря чёрные брови, он снова закуривает, а из головы не вылезает образ отвратительной ему девицы. Глупая, глупая, глупая; и до чего же высокомерная нахалка! Бог с ней, однако же Оскар точно такой же; одинаково говорит, думает и наматывает прядь волос. — Чё так резко? Ты это, попробуй с ней, авось что выйдет. Я тебе говорю, она внатуре в разы кайфовей даже будет, чем… — Аякс вскидывает руку, желая сказать что-то ещё, но оказывается резко перебит другом: — Заткнись, Ясь, просто заткнись, — рокочет Филатов и, жмурясь от попадания дыма в глаза, твёрдо закрывает небольшое облезлое окошко в подъезде — Мы идём? *** — Не-ет, я не стану, ты знаешь ведь почему, — сразу отнекивается Оскар от игры в «бутылочку». За этим робко крылись только две небольших причины. Первая — Сяо, а вторая сидела непосредственно возле него и игриво ухмылялась, стремля взор прямо к нему. — Да всё равно, Оскар. Давай с нами или зассал? — Нет. Я первым буду. Зеленоё горлышко бутылки крутится и пока оно не замедляется, Оскар про себя умоляет: «Господи милостивый, не Розалину. Лишь бы не она! Я в Бога клянусь поверить, если не её целовать придётся». Похоже, что Оскар останется убеждённым атеистом. Розалина спесивая, кичливая, дурная, но какая обворожительная в этом!