Печенья и гвоздики

А потом… Душистая весна, экзамены, немного пьяный выпуск из школы и сумбурные выборы пути. Майки до белого каления доказывает семье, что профессия мотогонщика вовсе не опасна для жизни, упирается, словно баран, и устраивает настоящую забастовку. — Либо я буду гонять на байке и получать за это деньги, либо я буду гонять на байке и не получать за это ничего. Разницу видите? Я ведь из дома уйду! — Манджиро, тебе не пять лет, — в один голос устало отвечают Эмма, Такемичи, Шиничиро и Изана, с каждой новой перебранкой все больше сдавая позиции. В конце концов тяжело вздыхающему Ханагаки ничего не остаётся, кроме как окончательно встать на сторону своего парня и за ручку с ним пойти на поиски подходящего спортивного училища. Такого, из которого бы Майки не отчислили через неделю. Сам же Такемичи последние несколько лет с большим рвением занимался учебой, в отличие от Манджиро, которого жизнь так ничему и не научила, поэтому сдает он все экзамены.. приемлемо. За это новоиспеченный выпускник получает от Майки, в тайне завидующего, обидное прозвище и краткий поцелуй в лоб, а от Шиничиро — одобрение и деньги на аренду квартиры. — Как я и сказал, это вам только на первое время, — старший Сано протягивает ему скомканные, пропахшие дымом бумажки и строго улыбается. — Вряд ли Манджиро скоро начнёт зарабатывать на своих гоночках, так что очень прошу тебя, как старший брат этого шалопая — хоть ты найди себе достойную профессию. Всю жизнь содержать вас, нахлебников, я точно не собираюсь. — Спасибо, — важно кивает Ханагаки и берет деньги с твердым намерением вскоре их вернуть. — Я вас не подведу. И действительно — он, сияя от гордости, во всеуслышание объявляет о своем решении учиться на программиста, так как точно знает, что за этой профессией стоит будущее, богатое и уважаемое, а потом… Потом парни навещают мамину могилу, распускают рыдающих Свастонов, в последний раз забираются на крышу любимого небоскреба и внезапно переезжают в другой город. Ведь хороших университетов поблизости не нашлось, да и тяга к приключениям зовет обоих в большую, мерцающую огнями столицу, как бы сильно они не были привязаны к родным местам. Такемичи пыхтит, затаскивая картонные коробки с динозаврами в фургон, и втихаря глотает соленые слезы. Гвоздики, подаренные кем-то из провожающих, уже покоятся в темном салоне. Вся семья Сано и собравшиеся друзья притворяются, что это не прощание, а просто небольшая шалость, которая обречена на провал, и пытаются вымученно улыбаться уезжающим. Никто из них даже не мог подумать, что эти безбашенные, глупые, ветреные балбесы станут взрослыми так быстро и так неожиданно отправятся вдогонку за своими мечтами. Хина и Чифую растерянно трутся около Такемичи, пытаясь втюхнуть ему свою бесполезную помощь в сборе вещей, а на деле лишь желая как можно больше времени провести рядом с другом. Всхлипывая, Ханагаки что-то неразборчивое мямлит в ответ на их обеспокоенные вопросы и нервные шутки, обнимает обоих и отталкивает от фургона. Иначе с ними невозможно будет проститься. — Все хорошо.. у нас. Будет, — выдавливает он, силясь улыбнуться сквозь слезы. Затем прикладывает руку к сердцу и выпрямляется, смотря прямо в глаза друзей. Так искренне и уверенно, как умеет только он. — И у вас будет все хорошо. Я знаю. Прошу вас, будьте счастливыми, ребята. Ради меня. И Хина, и Чифую благодарно улыбаются ему в ответ, перед тем как шмыгнуть и отвернуться. С этим парнем никогда нельзя было поговорить без слез. — Дурак, — шепчет Тачибана, опуская голову и вытирая лицо кулачками. — Дурак, — тихо соглашается Мацуно, направляясь к Баджи и Казуторе, которые усиленно делают вид, что вовсе не умеют плакать. При этом смачно сморкаются друг другу в плечо. Майки за несколько дней перед переездом перекрасился в траурный черный цвет, и теперь у этой темноволосой мумии, очевидно не спавшей несколько дней, заметно дрожат губы и капают огромные капли из глаз. Все видят, что он хочет, очень хочет громко разреветься, но он лишь обессиленно утыкается в грудь старшего брата и похоронно молчит. — Поплачь, поплачь, — подрагивающим голосом произносит Шиничиро, и эти знакомые мамины слова будто оживляют Майки. Он жадно, отчаянно бросается на чужую шею и воет навзрыд, что-то неразборчиво лепеча про печенья, семью и любовь. Эмма заливается слезами в объятиях шмыгающего Дракена. Распущенные Свастоны продолжают сморкаться и во все горло кричат о том, что обязательно нагонят бывших командиров, которые ушли далеко вперед их всех. Дедушка сжимает губы и по-старчески трясется, Изана, не выносящий таких сцен, печальными глазами ковыряет песок и несмело цепляется за руку Какуче. — Поторопитесь, — гнусавым голосом напоминает о своем присутствии водитель фургона. Шиничиро головой упирается в лоб плачущего Манджиро, успокаивая его матовой чернотой глаз и запахом дыма. В его голосе мелькает что-то похожее на тоску о детстве, которое закончилось слишком рано. — Иди вместе с ним, — машет старший Сано в сторону Такемичи, который крайне мужественно ревет в три ручья. — Твой дом там, где вы рядом. А мы всем составом будем приезжать к вам. Часто. Раз в месяц. Не думай, что так просто отделался от нас, — усмехается Шиничиро, еле сдерживая слезы, и начинает сыпать сумбурными наставлениями. — Держите свое жилье в чистоте и порядке. Слышишь меня? Мойте посуду за собой, пылесосьте. Теперь рядом не будет Эммы, которая бы за вами подтирала. Питайтесь правильно. Никакого алкоголя, пока не научишься его пить. Покупай меньше сладкого и другой бесполезной дряни, думай о бюджете. Не гоняй безрассудно. Не дерись с незнакомцами. Никуда не отходи от Такемичи. Держитесь рядом. Манджиро смотрит на него во все глаза, с мировым уровнем печали, и все пропускает мимо ушей. Пока он не представляет свою жизнь без надежной сгорбленной фигуры, на которую всегда можно было положиться. Но настала пора двигаться вперед, и страдающий Майки не передумывает в последний момент лишь потому, что понимает это слишком хорошо. Они своим потом и кровью проложили всем и каждому тропу в хорошее будущее. Пришла пора строить собственное. — А ты.. защищай моего брата, — вытирая слезы с красных щек, доверчиво произносит Шиничиро, обращаясь уже к Ханагаки. — Сделай его самым счастливым, хорошо? Тот усиленно кивает и блестит своими огромными, честными и преданными глазами, и только тогда Шиничиро находит в себе силы отпустить Манджиро в свободное плавание. А потом большие семейные объятия, повернутый ключ зажигания, рев мотора, крики друзей из-за стекла, их мелькающие в последний раз лица и слезы, слезы, слезы. Майки обреченно наблюдает за меняющимся пейзажем, убегающими вдаль домом, садом, додзё, дворами и школой, где они провели очень, очень много лет, где успели так много раз потеряться и найтись. Когда очертания родного города исчезают вдали, он не выдерживает и бросается от окна прямо в теплые руки Такемичи. Манджиро ощущает что-то похожее на горе после смерти мамы, только теперь возникшая внутри пустота стремительно заполняется жаждой приключений и интересом к грядущему будущему. А тоска по родным с лихвой перекрывается утешающими поцелуями в щеки и сладким, тревожным предчувствием новой жизни. Им предстоит длинная дорога, тихое шипение радио и беспокойный сон друг у друга на плечах. Подаренные гвоздики на их коленях пахнут по-домашнему знакомо и успокаивающе. Их потрясывает, когда фургон проваливается в ямы или поворачивает слишком резко. Тогда они просыпаются, сонно пялятся перед собой, устало улыбаются, всхлипывают раз-другой и снова засыпают. Динозавры в коробках напуганно шумят, смятая одежда разбросана по всему фургону как попало, байки величественно стоят в темном углу, терпеливо дожидаясь своего часа. Когда Майки и Такемичи вместе с рассветом прибывают в столицу — шумную, яркую, бьющуюся энергией и жизнью, то невыносимая тоска чуть ослабевает. Уже ближе к вечеру они со всем своим барахлом заваливаются в только что снятую, маленькую и темную, но вполне уютную квартиру, расположенную недалеко от центра. Ее крошечный балкончик напоминает им веранду родного дома и крышу небоскреба, на которой было спланировано не одно спасение и подарено немало поцелуев. Бросив сумки на пол, парни взволнованно смотрят с балкона вниз, на манящее дыхание неспящего ночного города, вслушиваются в звуки гоночных автомобилей и поздней весны. Стараются прочувствовать ритм совершенно чужого места и слиться с ним воедино. Пока они медленно осознают, что сейчас стоят на пороге чего-то нового, по венам уже растекается головокружительное ощущение свободы, от которого вмиг можно опьянеть. Они одновременно берутся за руки, не отрывая взгляд от огромного, полного неизвестностей и тайн места. — Ты готов, Такемучи? — К чему? — Догадайся. Ханагаки улыбается глазами, спокойными, как дно океана, и плавно подносит обожженные пальцы к губам вместо ответа. А затем внезапно хватает смеющегося Майки под коленями и на руках уносит с балкона в комнату, ворча о том, что учеба стартует уже завтра, а вещи до сих пор не разобраны. — В этом бардаке ничего невозможно отыскать. В чем я завтра пойду на лекции? Голый? — А почему бы и нет. Манджиро понарошку лягает его и вырывается, с усталым смехом падая на широкую и, слава всему святому, нескрипящую кровать. Хитро обводит взглядом белые стены, представляя, как они вдвоем будут романтично красить их во все цвета радуги. Если, конечно, владелец квартиры будет не против. Хотя Майки это мало волнует. Он останавливает взгляд на фигуре Ханагаки, копошащейся у входа, с огоньком идеи щурится и привлекает к себе его внимание, томно, протяжно вздыхая и неуклюже выгибаясь на постели. — Ты готов в первый раз быть сверху? И так начинается новая жизнь, полная побед и поражений. Победой можно считать первый совместный поход к психологу, настоятельно рекомендованный Хиной. Очень поздно к ним приходит осознание, что у обоих на лицо посттравматический синдром, целый набор ментальных расстройств и панические атаки впридачу. Раньше они справлялись с этим поцелуями и нежными ласками, а теперь к собственному методу лечения прибавляется мучительный, но необходимый самоанализ, дыхательные упражнения и успокоительные травы. За маленькую победу также сойдёт случай, когда Манджиро без посторонней помощи доходит до ближайшего продуктового магазина, не заблудившись и даже ни с кем не подравшись. Такемичи же после долгих бессонных ночей зарабатывает себе репутацию недалекого, но усердного студента, и гордо получает свою первую стипендию. Вместо оплаты аренды он тратит все свои сбережения на огромный букет голубых и розовых гвоздик, тональный крем — замазывать засосы — сушилку для белья и, в виде приятного бонуса, берет в кредит домашний кинотеатр. Совершенно, кстати, бесполезный. Так как фильмы они никогда не досматривают. Теперь им наконец разрешено без особых последствий оставлять на теле друг друга багровые следы и глубокие укусы, устраивать настоящие сексуальные марафоны и бродить по барам до пяти утра. Беспрепятственно получать оргазмы в тесных туалетах, потому что Майки заводится буквально от любого случайного прикосновения к своему животу, затылку, руке или ноге. — Будь тише, — в ухо шепчет Ханагаки, двигая рукой по чужому члену, пока в стельку пьяный Сано стоит к нему спиной, выгибаясь и постанывая. — Я.. я возьму тебя, Такемучи, — стараясь перекричать долбящую по ушам музыку, несвязно лепечет Майки. — Прямо.. а-ах.. здесь, хочешь? — Это еще кто кого возьмет, — делая последнее резкое движение и предусмотрительно закрывая кончающему Майки рот, закатывает глаза Ханагаки. — Поехали домой. Такемичи заводит благоразумное правило, что если один из них хочет вдребезги напиться, то второй должен стоически выдержать позицию трезвенника и отвезти парня, бредящего алкогольными грезами, домой. — Ты такой миленький… Мой хорошенький. Я… — как раз в один из таких случаев Манджиро икает и сильнее прижимается к спине мотоциклиста, начиная свою привычную пьяную песню. — Я так.. так тебя люблю… Так люблю, что меня даже.. ик.. тошнит. Ты самый.. — снова икание, мычание и вздохи, — самый, самый лучший, Такемучи, ты знал это? Твои глаза.. нет, ну ты видел их? Не глаза.. глазища. Всегда смотри на меня этими глазами. Ты ведь тоже меня.. любишь. И хочешь. Я знаю! Д-да? Сильно-сильно?.. Скажи это! Обычно Ханагаки лишь отмахивается или отшучивается, но иногда на него находит особенное настроение. Звезды сегодня светят ярко, витают в воздухе духи, небо черное и бескрайнее, а дыхание в шею жаркое, красивое. Сегодня, наверное, можно. — И ты у меня самый-самый, — зная, что Майки не запомнит этот разговор, тихо отвечает он и выжимает газ до предела. Ведь Манджиро целует его в шею. Так же осторожно и чувственно, как много лет назад делал он сам. — И люблю я тебя сильно-сильно. — Я.. я рад… У них все никак не выходит вставать по будильнику, так как оба не могут завязать с вредной привычкой подолгу нежиться в кровати и целовать друг другу руки. Ночью парни рассекают просторные шоссе на байках, наслаждаясь полной свободой и свистящим в ушах ветром большого, быстрого города. Они с горем пополам, но гладят, стирают, совсем редко убираются, тяп-ляп красят стены, увешивая их старыми фотографиями, а особое место уделяют тому самому рисунку с духами. Вместе пытаются добиться идеально черного цвета волос, однако у Такемичи вместо желаемого выходит какой-то асфальтовый, а у Майки — очень, очень тёмный серый. — Как у тебя это выходило в плохом будущем? Волосы были, прям как… Как черная дыра! Цвета твоих страшных глаз. Ну же, Майки, подумай! — А еще тогда у меня прекрасно выходило убивать друзей. Может, та моя версия тебе больше по душе? — Не говори так, — расстроенно отвечает Ханагаки, поворачивая нахмуренного собеседника к себе лицом. — Передо мной сейчас самая симпатичная версия. — Ну ладно, — довольно тянет Манджиро и толкает парня под бок, переходя на заговорщический шепот. — А кто из нас горячее — я или он? Повисает подозрительная тишина. Такемичи демонстративно морщится, но увиливает от прямого ответа, начиная щекотать чужие обнаженные плечи. Майки вопит и в негодовании убегает от злодея на балкон, решив полчаса на него смертельно обижаться. А что же насчет поражений? Они есть, притом их чуть ли не больше, чем побед. Например, когда они в порыве страсти напополам ломают хрупкий стол, и потом их почти вышвыривают из полюбившейся квартиры. Такемичи заводит новую присказку и каждый раз, когда его парню приспичивает опять терроризировать мебель, он осуждающе, но вместе с тем предвкушающе, сладко произносит: — Похотливое ты существо. Майки неожиданно решает осуществить давнюю мечту Такемичи, и в день его рождения, ясную июньскую субботу, прокалывает нижнюю губу. Выглядит это просто потрясающе, и до безумия влюбленный Ханагаки хвостиком ходит за обновленным парнем по квартире, попискивая от восторга. А в конце августа он с унылым лицом идет прокалывать соски, потому что мысли Сано всегда были куда грязнее. Выясняется, что если у Майки очевидный фетиш на странные позы, стоны, метки на коже и слезы удовольствия, то Такемичи даже больше долгих прелюдий любит быть полностью обездвиженным. Когда Манджиро узнает об этом, то сначала засыпает до чертиков смущенного парня шутками и сарказмом, а потом вдруг берет и покупает ему наручники. И начинается настоящее веселье. — Скажи, сколько раз ты фантазировал об этом, милый? — взяв полный, пьянящий контроль над постанывающим, искусанным и исцелованным во всех местах парнем, бархатно тянет Майки. — Ни разу, — жалобно, неубедительно хнычет Такемичи. У него плотно завязаны глаза первой попавшейся тряпкой, а запястья, заточенные в металлические наручники, приятно ноют. — Зачем ты врешь мне? Ощущения обостряются до предела, поэтому Такемичи глотает крупные слезы и выгибается от каждого толчка, пытаясь подстроиться под изматывающий ритм и чувствуя себя загнанным в ловушку. Даже лишившись зрения, он ощущает на себе хищный и донельзя голодный взгляд Сано и млеет под ним, сдаваясь безо какого-либо сопротивления. — А когда я был опасным преступником с татуировкой на шее.. — Майки наклоняется к чужому уху и шепчет, научившись пользоваться пунктиком Ханагаки на свою Бонтен-версию, а не обижаться на него, — ..ты ведь хотел, чтобы я похитил тебя, посадил на цепь и трахал, когда мне вздумается? Я прав? — Прекрати. Это безобразие, — возмущенно цедит Такемичи, изо всех сил пытаясь остановить свою травлю, однако очередной сильный толчок превращает его сиплые слова в протяжный стон. Майки оставляет влажные следы на его худом теле и с наслаждением облизывает проколотые соски, теряя голову от того, какой же Такемичи идеальный. В этот огромном городе нет никого очаровательнее и желаннее. — Только представь… Как я связываю тебя, ставлю на колени, затыкаю рот, приставляю пистолет к твоему виску… — Майки, сдерживая смех и еле сохраняя властную низкую интонацию, имитирует оружие из двух пальцев и прикасается к разгоряченной коже. Он слизывает слезы с чужих красных щек, не переставая двигать бедрами, и снова разворачивает комедию из грязных слов. Прям как в старые-добрые. — А потом всю ночь трахаю тебя этим самым пистолетом, пока ты сам не станешь слезно умолять, чтобы я тебе вставил. Без подготовки и смазки. Ты плачешь навзрыд, все тело болит, но ты все равно стонешь подо мной, как последняя шлюха, и просишь меня кончить внутрь, — смешливо тянет Манджиро, однако учащенное дыхание Такемичи заставляет его задуматься всерьез. — А ты когда-нибудь представлял, что тебя трахают сразу две плохие версии меня? Или даже три, вместе с настоящим? И тут член Такемичи дергается, моментально реагируя на всплывшую в голове картину. Никто бы не выдержал такого накала страстей. У парня мутнеют глаза, скручивает живот, и он, закинув голову в приливе экстаза, с вымученным вздохом кончает. Затем вытягивается вперед, безрезультатно пытаясь освободить затекшие руки, и просит целоваться. Касается к запекшимся устам так остервенело и отчаянно, что их маленькая квартира трясется и дрожит. Металлический прокол на нижней губе Манджиро приятно охлаждает и.. возбуждает. По новой. — Значит, все-таки представлял, — отрываясь от расслабившегося Ханагаки, удивлённо выводит Сано. — И не раз и не два… Ты дрочил на это много лет подряд, — с видом ученого, сделавшего великое открытие, выдвигает Майки и самодовольно хмыкает. — Я попал в яблочко. Всегда знал, что ты течешь по любому мне. И что ты мазохист каких свет не видывал. — А ты — извращенец, — обессиленно роняет Ханагаки, сдувая налипшие пряди с лица и чувствуя, как Майки осторожно из него выходит. Это его по-настоящему расстраивает. — Чтобы угадывать все мои фантазии, нужно быть тем еще чудовищем. Спустя несколько секунд на вспотевшем лице Манджиро, который уже успел переварить новые сведения, появляется коварная ухмылка. Он решает во что бы то ни стало направить все слабости Такемичи против него самого. — Самое время купить игрушечный пистолет. — Манджиро! А поражения все продолжаются. Когда Майки, зачем-то притопав в училище с высокой температурой и красным горлом, занимает второе, а не первое, место на тренировочной гонке, то впадает в длительное состояние абсолютной депрессии, апатии и уныния. А у Ханагаки сгорают до состояния пепла задуманные домашние печенья. Гардероб Такемичи все еще пестрит мерзкими, безвкусными толстовками и узкими джинсами, с каким бы усердием Манджиро не старался привить ему чувство стиля. Однако в осеннее время года и он надевает вещь, которая совершенно не вписывается в его строгий черный имидж. — Я уже успел забыть, что когда-то этот шарф принадлежал мне, — оглядывая старенькую вязаную вещицу, из которой во всех местах вылазят нитки, произносит Ханагаки. — Теперь нет мое и твое, — грея руки в чужих перчатках, надувается Майки. Их любимый парк разукрашен осенью в самые теплые оттенки. — Есть только… — Наше, — договаривает за него Такемичи, трепля продрогшего парня по макушке. — Тогда отдашь мне свое пальто? — Ну уж нет! Такемичи, посмеиваясь, вдруг замечает, какой же Манджиро, все-таки, красивый. Его румяные щеки, раскрасневшиеся от первых заморозков губы, дрожащие ресницы над мраком прикрытых глаз, миниатюрная фигура в распахнутом черном пальто. Все это в сумме с недовольным взглядом исподлобья и переплетенными пальцами вызывает в Ханагаки волнительное, трепетное чувство. Будто им снова по пять лет. — Иногда вспоминаю, что я уже десять лет встречаюсь с самим Сано Манджиро, — полушутливо тянет Ханагаки, за руку увлекая парня к выходу из парка. — И не могу поверить своему счастью. — С каких пор ты стал таким романтичным? — скрывая смущение за шарфом, бурчит Манджиро. Лист клена падает ему на нос, и он громко чихает. — Может, еще и на свидание позовешь? — Даже не надейся. Только сосаться возле помойки, — тут же отзывается Такемичи. Он хватает красный лист, упавший на лицо Майки, бережно складывает его пополам и прячет в карман куртки. Эта вещица обязательно пополнит коллекцию бесценного хлама в пыльном шкафу. Повседневность затягивает их с головой. По вечерам у них начинает болеть спина, голова раскалывается от недосыпа и стресса, так как совмещать работу, учебу и соревнования оказывается совсем не простой задачей. В довершении всех бед им не везет с домашним питомцем, и они приходят к выводу, что пегую беспородную кошку с холодными голубыми глазами лучше оставить в покое. Пусть себе валяется где-нибудь под диваном и иногда выходит на поверхность, чтобы хозяева полюбовались ей издалека. А гладиться, мурчать и утыкаться в грудь мокрым носом оба умеют и сами. Однако сколько бы жизнь не подкидывала им трудных испытаний и невзгод, они со всем постепенно справляются. Вместе. Будь то неудачные совместные уроки кулинарии, простуда, не оплаченные вовремя счета, всплывающие после походов к психологу старые обиды, потраченная на безделушки зарплата, разные вкусы в одежде и еде, ревность к каждому столбу или изматывающие заезды на скорость — они всегда находят способ плюнуть в лицо тем проблемам, которые часто становятся причинами ссор и расставаний. Они живут вдвоем так давно и знают друг друга так досконально и всесторонне, что без особых усилий доводят до совершенства взаимопонимание и доверие. Умение слушать, разговаривать о проблемах, извиняться, подстраиваться, когда это необходимо, поддерживать и просто быть рядом. Если бы не глобальная созависимость и попросту дикое чувство собственности, их отношения даже можно было бы назвать взрослыми. Правда, с большой натяжкой. И вот им уже переваливает за двадцать пять, а в глазах вместе с мудростью и статусом вся та же детская жажда жить, спокойствие, синее и черное марево нежности, вечное восхищение друг другом и, конечно же, любовь. — Может, поженитесь? — настойчиво предлагают переехавшие вслед за ними Эмма и Дракен, пока Майки нянчится с их маленькой девочкой, а Такемичи достаёт из духовки идеальные домашние печенья. — Ни за что, — отчеканивает Манджиро, как огня боясь всех этих напыщенных церемоний и тесных костюмов. Он невзлюбил их еще со свадьбы сестры и теперь никогда в жизни на это не согласится. — А как же та самая шутка про жениха и невесту? — по-доброму усмехается Кен. — Разве вам не хочется воплотить ее в жизнь? — Мы подумаем, — мягко улыбается Такемичи, вытирая руки о фартук и присаживаясь рядом с возмущенным Майки и малышкой. — Кто это тут у нас такой большой вырос? Кто же это такой? Дракен потягивает лимонад и целует Эмму, сияющую гордой, красивой материнской улыбкой. Они переехали сюда пару лет назад, чтобы воссоединиться с семьей и обеспечить ребёнку яркое, полное впечатлений детство. Девочка с выразительными, любопытными чёрными глазами, которая очень полюбила своих дядь, несомненно вырастет в заботе и внимании. В это время раздается пронзительный дверной звонок. Майки вскакивает с пола и бежит, спотыкаясь на лету, к долгожданным гостям. Через секунду Шиничиро уже душат в восторженных объятиях, а затем его спина тяжелеет под весом чужого тела. — Манджиро, ты с каждым годом все толще и толще, — радостно кряхтит старший Сано и жестом просит у смеющегося Вакасы подмоги. — И как ты все гонки выигрываешь с такой весовой категорией? Жюри подкупил? И Дракен, и Шиничиро работают вместе с Манджиро, выстроив целый бренд вокруг своей красивой и талантливой семьи, которая одержима байками, победами и скоростью, а также наделена неповторимой харизмой. Ради этого маркетингового хода бывший Рюгуджи даже взял фамилию жены, над чем очень долго смеялись. Все. Вакаса же является владельцем элитного спортивного клуба, куда Такемичи и Майки ходят по воскресеньям, как когда-то давно — в семейное додзё, чтобы вместе поддерживать форму. И по-прежнему все посетители восхищенно пялятся на искусство их изящного, чувственного боя, подходят к ним чуть ли не с просьбой автографов, а в итоге получают прекрасных друзей на всю оставшуюся жизнь. — Заткнись, — тем временем вопит Майки в шею брата и по-королевски въезжает на кухню любимой квартиры, которую они уже позволили себе купить. Собравшиеся с ласковыми шутками вспоминают прошлое, затем с жаром обсуждают планы на будущее, хрустя с точностью такими же печеньями, как и двадцать лет тому назад. С грустной нежностью говорят о маме и дедушке и о том, что надо почаще навещать их рядом стоящие могилы. — Они все время здесь. Приглядывают сверху и очень гордятся нами. Я уверен, — с печальной улыбкой произносит Шиничиро, и в комнате на какое-то время воцаряется тишина. Вдруг ребенок Эммы, встав на носочки, каким-то чудом дотягивается до полки с вазой, и стоящие в ней гвоздики с грохотом и дребезгом летят на пол. Кухня тут же оживляется взволнованными голосами родителей, воем пылесоса и возней хозяев дома, а затем — всеобщим смехом, повеселевшими голосами и покрикиваниями. Тема разговора быстро сменяется на приземленную — работу и деньги. Такемичи оказывается единственным, кто работает удаленно за своим любимым стареньким ноутбуком, и, удивительно, зарабатывает больше всех их вместе взятых. Именно поэтому они с Майки никогда не волнуются о завтрашнем дне, возобновляют безрассудную скупку всех сладостей на районе и часто ездят в путешествия по самым разным странам. В их изрядно потрепанном маленьком чемоданчике — плавки, огромные черные очки, надувной круг для Ханагаки и пакетик тайяки для Майки, без которых он бы улетел домой первым же рейсом. — Раз такие богатые, выкупили бы уже зоомагазин у этих живодеров, — в середине беседы шутливо замечает Эмма, вспоминая о Баджи, Чифую и Казуторе. Оставшиеся в родном городе парни каждый день пишут через соцсети рецензии на капризных посетителей, кризисы и ветеринарную карьеру Кейске, которая закончилась, так и не начавшись. А Мацуно, пожертвовав мечтой об авиации ради бизнеса с лучшими друзьями, каждый день об этом искренне сожалеет. Одинокая, гордая и независимая Хина, их единственная верная покупательница, часто заходит в зоомагазин поболтать и исподтишка фотографирует взрослых мужчин, которые втроем умиленно склоняются над коробкой с щеночками и визжат от восторга. Эти фотографии тут же летят в чат бывших Свастонов и семьи Сано, вызывая у всех улыбки и одобрение. — Изана недавно прислал открытку из Англии, — важно докладывает Майки, вертя в руках карточку с изображением Биг-Бена и дорисованным в углу динозавром. — Благотворительность так подходит ему, — еле сдерживая желание закурить в присутствии ребенка, выдыхает Шиничиро. — Я очень рад его успехам. А Инуи, кстати, тоже недавно открытку прислал откуда-то из Европы. И Коко внизу подписался. — Какие все важные, — усмехается Дракен, закидывает в рот новую партию печений и вальяжно разваливается за столом. — Вам, ребята, тоже пора в Европу. Там ваша свадьба точно удастся на славу. — Ну, погоди у меня! — взревает Манджиро и лезет на друга с кулаками под всеобщий дружный смех. А глубокой ночью, когда гости наконец расходятся по домам, в маленькой квартире остаётся только запах съеденного печенья, отголосок духов Эммы, тишина и аромат пряных гвоздик. А также двое сонных парней и их слипающиеся, но по-прежнему блестящие глаза. — А ты вообще знаешь, что означают гвоздики? — выхватывая два цветка — голубой и розовый — из заклеенной вазы, задаёт неожиданный вопрос Такемичи. — Нет, — просто отвечает Майки и устало плетется на балкон. Там, внизу, бушует вьюга, свирепствует колкий ветер, снег заваливает переулки и дороги, а им наверху хорошо и тепло. — Расскажи. Он встает около перил и расслабленно наваливается на них, рассматривая неистово кружащиеся снежинки. Такемичи подходит сзади и обхватывает его грудь руками, кладет растрепанную голову на плечо и прикрывает глаза. Мышцы сладко ноют после очередного хорошего дня, а в нос бьет запах морозной свежести. — Все говорят, что гвоздики — символ вечной скорби. И это правда. Они ассоциируются у людей с войной, смертями, трауром… Но на самом деле у этих цветов много значений, — размеренно повествует Ханагаки, сильнее обнимая притихшего Майки со спины. — Гвоздики означают героизм. Это, как ты понимаешь, я, — самодовольно улыбается Такемичи. — Ну и ты немножко. А еще они символизируют борьбу и перемены. И горе, и свободу, и любовь… Одного без другого не бывает, ведь только через страдания можно достигнуть настоящего счастья. Это главная вещь, которую я уяснил, пока путешествовал во времени. Понимаешь? И все это умещается в одном цветке. Прям как в жизни. — Прям как у нас, — совсем не удивлённо кивает Манджиро, поворачивает голову вбок и трется о чужие румяные щеки носом. — Ты чего таким умным вдруг стал? В интернете прочитал? — собеседник утвердительно качает головой, и Майки облизывается. — А сексуальный подтекст у них есть? — Есть. Розовые гвоздики всегда должны быть под голубыми, — полушепотом шутит Такемичи и плавно переводит взгляд на темное небо. Насупленный Манджиро повторяет за ним. Зимняя стужа мурашками отражается на их коже. Дымчатые облака застывают на небе, которое спокойно дремлет, уже совсем не боясь за своих выросших подопечных. Воздух трескается от холода, пар дыхания взвивается вверх изящными завитками. Зима в самом расцвете ее сил. Перед парнями чистым снежным покровом расстилается будущее, которое когда-то казалось им невозможным и недостижимым — где у всех есть свое место, где никто не одинок. Где они рядом друг с другом. — Мы всегда будем вместе? — неотрывно глядя в синие глаза, по своему обыкновению спрашивает Манджиро и сияет своими черными зрачками, зыбкими, согревающими изнутри в самые жестокие морозы. — Хочу, чтобы ты сказал это. Такемичи мягко целует его покрасневший нос, обожженные пальцы и влажные губы, вздрагивая, когда Майки по привычке облизывает его заживший шрам. Затем сцепляет в замок их руки и смотрит на мир впереди — бесконечный, красивый, светлый, который они вдоль и поперек обойдут, держась за руки так же крепко, как и сейчас. И тихо, уверенно, ласково отвечает, ни на секунду не задумавшись: — Всегда. — Скажи еще раз. Небо приподнимает веки, духи водят вокруг них хоровод, звезды мерцают. Крошки печенья растворяются на языке, гвоздики пахнут сладко и пряно, а обожженные пальцы уже навсегда переплетены с другими, родными и теплыми. — Пойдем внутрь. Ты совсем замерз. — Это значит всегда? — мерзляво кутаясь в объятия, упрямо тянет совсем сонный Манджиро. Он не помнит, как его осторожно подхватывают на руки и, поцеловав в макушку, уносят с балкона. — Это значит, что ты замерз. Идем же.