Пионер в разбитых очках

      Парнишка в кожанке петлял меж улочек, подальше унося ноги от горящих зданий, от развалин школы, от знакомых домов. Над головой пролетали вражеские самолёты, заставляя запрокидывать ту как можно старательнее, чтобы сразу увидеть и убежать от стремительно падающей бомбы. Адреналин бил в конечности ключом, заставляя нестись всё дальше и дальше, бежать к железной дороге. В той стороне были наши, он видел, как обычно по этим рельсам ходили составы с призывниками красной армии, людьми, с которыми ему можно будет гордо пойти на фронт в будущем. Сейчас это единственное, о чём мальчишка мог думать, спасаясь от наступающих по пятам немцев. Именно сейчас он мог во многом только умереть, потому скорее искал защиты в отчасти выдуманных ускользающих от реальности образах, о которых им рассказывали в школе. О бравых мужчинах, о таких, как его отец! Его гордость и его защита, настоящий пример справедливости и мужества.         Сзади с запозданием разносились на всю округу выстрелы, а Пятифанов, петляя меж берёзок, безбожно надеялся найти хоть одного солдата красной армии по дороге. С голыми руками идти против захватчиков было бы глупо, даже он это понимал. Разломанные жилища догарали даже тут, поодаль от населённого пункта. Как он раньше не заметил? Вскоре его городок тоже могла настигнуть участь стремительно приближающейся линии фронта, школьник уже представил во всей красе, как позади валят деревья огромные танки, что не осталось далеко от истины. Он должен хоть что-то сделать! Хоть чем-то помочь! Да хоть умереть за родину, счастье пионера — это исполнить священный долг гражданина советского союза и погибнуть в бою.       Ноги резво безвольно затормозили, чуть не споткнувшись о корягу и не улетев плашмя на колени, разодрав бы их. Побуждаемый желанию бежать, мальчик стоял и трясся, атакованный желанием повернуть обратно. Но был ли в этом толк? Станет обузой, не сможет геройствовать прямо сейчас, но...Всегда было хотя бы одно но. Как же там Поленька? Сделав несколько шагов в сторону знакомых очертаний пятиэтажек и завидев силуэты вдали, осмелевший Роман поперхнулся воздухом и со всей оставшейся прытью рванул из рощи, выбегая на спасательные пути.         Отец был дома, что же там с его матерью? Она должна была спрятаться, тоже убежать. Мальчик сам не успел вовремя добраться до спального района, рядом с ним разорвало снаряд, окутав здания в пыль от побелки и грунта. Было ощущение, что это всё квест, игра, гонка на ориентирование в лесу. Однако тут у проигравшего забирали гораздо более ценное, чем чертовы приторные конфеты и желание, дарованное победителю. Замедлившись на быстрый шаг, Пятифан пытался отдышаться, горло болело от сильного притока воздуха, лёгкие трепетали от стука сердца, пока голова наливалась жаром и кровью. Позади раздавались крики и чей-то протяжный вой. Совесть и вину он почувствует, но не сейчас, далеко позже, когда заснеженную траву сменят подснежники и оттают не до конца сгнившие растерзанные тела.         Его подгоняли сообщающие о себе дребезжанием черные самолёты, что кружили вдали, заставляя его прятаться среди стволов рядом с рельсами. Не так далеко показалась их скудная сельская станция, куда прошмыгнул юный брюнет. Местным ребятам случалось хулиганствовать и проникать на платформу поздно ночью или после школы, чтобы поиграться, докупить истлевшие бычки и порисовать мелками на красивых ровных плитах. Там же сидел и старый сторож, который был вне их жизни мальчишеской, вечно гонял детей и грозился достать настоящие патроны, вместо соли, которую каждый раз насыпал в дуло ружья.         Вытерев скатившиеся к глазам капли пота, мальчик забарабанил в неприметную дверцу. Тишина. Когда после мольб, угроз и ругани ответа не последовало, пионер взглянул в окно, пряча отражение неба на стекле руками. Внутри пусто, поганый хрыч мог уехать незадолго до случившейся бомбардировки, либо уже побежал на помощь и отважно сражался с гитлеровцами. Ещё несколько раз поколотив ногой в дверь, Роман взвыл. Фамильное ружьё висело неприступно близко, разделяемое маленькой прозрачной стеночкой.         Когда пионер умолк, чтобы отдышаться, до его слуха донесся стук размеренных шагов и обрывки фраз на ранее неизвестном ему языке. Фашисты? Хорошенько размахнувшись, он локтем попытался выбить стекло, как научил его на редкость молодой трудовик. Непонятный шум в практически абсолютной тишине в районе перрона привлекли нежелательное внимание, из-за чего шаги ускорились, приближаясь в сторону парнишки. Рама, скрипя, поддалась почти сразу, отслоившись от тонких стеночек охранной будки, да запустить молодые руки под себя, пускай с большим натиском и трудом. Через тугую боль от зажимающихся новёхоньких досок, Рома дотянулся ладонью до желанного оружия. Однако его сиюсекундно оторвали за шкирку от пристройки, не думая о чужих возможных травмах.       Мальчишку слегка придушило своим же воротом и ударило о чужие тяжёлые сапоги. Пару раз что-то пнуло и басом громко вопросило. Предплечья под рукавами засаднили и — Ромка готов был поклясться — начали синеть. Пятифанов слегка удивился, не обнаружив на себе отверстий, из которых предположительно бы хлестала кровь фонтаном, хотя ссаднило соответствующе. Повиноваться этим свиньям ему не хотелось, как и играться с огнём.           К этому моменту около рельсов образовалась толпа: его соседи, соседи соседей, кто-то ещё ранее незнакомый. Они — все те, кто выжил и несильно пострадал, стояли с круглыми глазами, ещё не понимая до конца, что именно произошло сегодня, а так же на каких основаниях их повыгоняли из своих жилищ. Одна женщина возмущалась и оправдывалась, что забыла выключить в квартире утюг, у кого-то сердце закололо, кто-то невозмутимо спрыгнул на пути, намереваясь уйти. Однако тут же свалился замертво, насквозь пробитый выстрелом в спину. Эта показательная смерть навела лёгкие волнения, люди затеснились, стали пихаться. Послышался протяжный плач при виде очередного самолета люфтваффе, уносящегося дальше громить советские земли и нести смерть.       Ромка вцепился взглядом в тёплое кровоточащее тело на земле, пару раз отрываясь от него чтобы оглядеться в этой куче народу по сторонам, цепляя знакомые лица, чувствуя небольшое облегчение. Но мамы не было, папы тоже. Толпу обступили солдаты, не красноармейцы. Через какое-то время вдали послышался гул паровоза, точнее гул его двигателя. Все вытянули шеи, стараясь услышать в этом звуке хоть толику спасения. Сам факт, что вот-вот их могут вызволить из-под прицелов, что им могут помочь заставлял всех напрячься ещё больше. Ехать куда-угодно, но подальше от линии военных действий. В воздухе пока ещё не витали нотки отчаяния даже среди самых пессимистичных жителей их посёлка, даже наоборот, кто-то нервно улыбался, взбодрённый сменой обстановки. Паники не было, а то и играло на руку захватчикам в строгой зелёной форме.         Рощица оставалась чистой какое-то время, не тронутой угарным газом и свежей кровью.        

***

            Гулко звучат колёса под досками дрожащего вагона. Тела, уже обессиленные и истощенные, от каждого плавного переката на рельсах валились во все стороны. Только вот места не хватало, с каждой стороны придавливало чьей-то грудью, спиной, плечом. Гражданские ждали своей участи, не зная, куда именно их везут. Средь щелей на потолке мелькало солнце, что затягивали кучевые облака ранней зимы. Так странно, пока ты сидел дома, ходил пионером в школу или отправлялся кем-угодно на работу — солнце светило точно так же. Вспоминалось, что снова придёт однажды весна, но и она не заметит, как человечество вдруг вымрет.       Какие-то одинокие девчата сидели в углу их временной тюрьмы. Скрип железа навевал воспоминания о локомотивах, что провели в большие города совсем недавно. Таким счастьем было покататься на новом внушающем звере, особенно у детей! А сейчас их везут наверняка в рабство немцы на таком же причудливом монстре. Несправедливо, голодно.         Антон стоял поодаль, шатаясь сильнее остальных на своих больных ногах, которые стали потихоньку покрывать звёздочки варикоза.       Сорок второй год, война, неизвестно сколько она будет продолжаться, неизвестно сколько ему ещё осталось жить.       Довольно длительная выдавалась поездка, выловили мальчишку на улице, когда внезапно началась общественная паника, когда раздались выстрелы, мать с сестрой кинулись из дома к Ленинграду, не заметив, что старшой отстал на половине пути их бегства. А там его с общей массой загнали в вагоны, как в других городах. Только потом люди осознали, что едут не в том направлении. Не на восток к Москве, а наоборот в оккупированную Польшу.       Кто-то до сих пор витал в облаках, радуясь, что находится под защитой хлипких стен, удерживающих снег. Они не хотели верить, что всё оказалось настолько плохо. Тут ведь не было видно немцев, а значит и волноваться не надо, так? Даже несмотря на бесчеловечные условия.         Из мыслей блондина вынимали тяжёлые завывания портовых мужичков, тянущие одинокие ноты, создавая подобие старой мелодии. Ноги стали замерзать, на них из-за необтёсанного дерева появились занозы, которые заставляли каждый раз шипеть и вздрагивать, как только щепка вгонялась глубже под бледную кожу. Даже маленькие опилки, царапающие стопы, вызывали дискомфорт на трескающемся эпителии.       Петров сам хотел воевать как отец, что ушёл добровольцем, а не стать пленным, предателем своей родины, как высказывались верха. Он хотел оказаться в рядах партизанов, что воюют против фюрера и его последователей, а не работать на него и его промышленность в концлагерях погружённым по колено в навоз. Антон мальчишкой вырос не глупым, несмотря на всю внешнюю безалаберность родных, он смог достаточно начитаться, даже чуть выше школьной программы. Но шибко наивным. Оттого считал, что обязательно выберется из места, куда их так настойчиво везли кровожадные монстры. Что не позволит издеваться над собой и своим народом.       Наконец, когда солнце переваливалось по небосводу к западу, вагончик очень медленно остановился, последний раз покачнувшись. Прогремел скрип деревянных ворот. Дверь эшелона с грохотом распахнулась, когда поток людей стал вылезать наружу. Где-то сбоку резво кричали выходить различными глаголами различных языков с немецким акцентом. Транспорт выплюнул мальчишку и остальных, попавших в плен, на жухлую землю, мокрую, сырую. Ни единой травинки, одно месиво из грязи и снега.       Вдали клубились чернью дымоходы. Будто их, новоприбывших, завезли на мех фабрику, или что-то вроде того. Ссутулившись, Петров пытался рассмотреть эти здания через свои треснувшие окуляры, из-за чего в глазах начало двоиться. По периметру стояли вышки со стрелкáми, всё обтянуто проволокой. Точно загон для овец, который однажды он видел в селе своей дальней родственницы.         Люди в форме быстро заставили выстроиться всех в длинную шеренгу. Приезжие нехотя выполняли приказания, данные им агрессивными незнакомцами, однако никто не посмел взбунтоваться. Впереди в самом начале стоял мужчина с орденами, вытянутый точно струнка, стал обходить их кривое помятое построение. Прореживая ряды, незнакомец выпихивал стариков, совсем кривых и малюток, подбоченившись и закинув ружьё за спину. Петров аккуратно стянул свои большие линзы, дабы оценить их ущербность между делом. Одно ушко поломалось, но ещё держало увесистое увеличительное стекло на славянском лице. Пройдя мимо насупившегося подростка, нацист закончил своё нехитрое дело, последний раз оценивающие и придирчиво пробежавшись взглядом по цугангам. Мало кто понимал, что происходит, но на размышления не осталось должного времени. У кого ружьё, тот в любом случае был прав. Одно знали все — родные земли остались далеко позади.         Колонны тронулись, подстрекаемые убийцами. Все изрядно замёрзли. Совсем маленькие дети со стариками двинулись к зданию, откуда пахло шашлыком и грилем. Антошка внутренне даже позавидовал, по сомнительным словам нацистов они должны были провериться на наличие тифа и других заболеваний.       Их же строй — женщин и мужчин, молодых ребят постарше, чем Антон и несколько его ровесников — двинулся в другую сторону, где стояли одинокие однотипные бараки, напоминающие заброшенные амбары. Всех приставили к каменной стене, освещая путь керосиновой пахучей лампой. Сумерки быстро опустились на Аушвиц.       Начав пересчёт, немцы пачками отправляли узников в барак, переговариваясь на своём и посмеиваясь. Где-то на половине отвалился и Петров, спешно перебирая совсем окоченелыми ногами в легкой обуви, у которой успела отвалиться одна подошва. Снова сняв очки, мальчишка прищурился и осмотрелся, вдоль всего помещения были расположены койки, чем-то схожие с пасеками. В дальнем угле стояло ведро с нечистотами. Даже пол не постелен, возможно в прошлом это была конюшня или загон для скота. Пускай и сейчас это выглядело как загон для какой-либо птицы, умеющей летать или высоко прыгать на жердь.       Школьник прошмыгнул мимо первых мест и пристроился у тучных белорусов, что успели разговориться меж собой, чем выдали свою национальную принадлежность.       К сожалению здесь было даже теснее и темнее чем в вагоне, но положение патовое, тем более в сезон холодов выгодной стороной оставалось хорошее сохранение тепла среди живых.       Всё время мальчуган пребывал в прострации, будто так и должно было случиться. Даже привычно трясущихся ладоней он не обнаружил, ходуном ходили только колени, что успели промёрзнуть к их приезду. Пролезая ещё дальше среди тел и пихая кого-то в бок, он попытался улыбнуться совсем маленькой шатенистой девчонке, которую видимо не заметили из-за её небольшого роста. Вот бедняга. Антон почувствовал себя настоящим диким животным, следующим инстинктам и желающим выжить в новом незнакомом месте. Даже за один год войны многое поменялось, как и его отношение к себе и окружающим.       Поправив резко запотевшие очки, блондин свернулся клубком в дальнем углу койки, сильно освобождая место остальным. Живот же заурчал под верхней одеждой сразу как Петров учуял запах того самого жареного, подозрительно быстро разлетевшегося по всему концлагерю мяса.