Сказки о Ниссе, Белой Волчице.

Девочка бежала в надвигающуюся ночь. Падала на скользком ледяном насте, царапая его скрюченными от холода пальцами, снова поднималась и опять бежала. Размазывала слезы боли и обиды, глотая колючие снежинки. Снова падала и снова, до бесконечности, поднималась и бежала… -Придется продать Бьерн заезжим торговцам, - вздохнул отец. - В лавке нам отказывают давать кредит. - Меньше бы пил свое дрянное пойло! - огрызнулась мачеха, сверля Бьерн ненавидящим взглядом. - Да продай ты эту дрянь хоть сейчас - толку не будет никакого! Где ты тут встретишь торговцев, которые за это жалкое и мерзкое существо дадут хотя бы пару имперских монет? - Вчера в трактире остановились богатые тельвани,- хмыкнул отец. - Дело у них тут, в форте. Говорят, эбонит хотят по дешевке скупить, если комендант позволит. С собой зелья с материка привезли, рабов-аргониан, дорогой муск и ткани, аж из Скайрима! - Ва-хха! Аргониан! - недобро засмеялась мачеха. - Какой идиот купит этих мерзких ящериц? Они после первого же заморозка сдохнут от холода! Дальше Бьерн не стала слушать. Она уяснила для себя только одно, зато - самое главное - отец задолжал хромому Мьельну, хозяину лавки. Причем столько, что противный старикан-бакалейщик отказался давать в долг зерно и овощи. А без них семья зиму не протянет. Отец Бьерн был охотником. Очень удачливым. Бывали дни, когда Скальд приносил домой не только шкуры волков или медведей, но и туши кабанов, а иногда и кожу спригганов. Он мог бы даже разбогатеть, если бы не был истинным нордлингом с озера Фьялдинг. Безумная любовь к меду губила его. Все деньги, вырученные от продаж шкур и тушек уходили на оплату долгов и походы в питейное заведение. Мать Бьерн боролась с пристрастиями мужа до последнего дня, пока тяжесть полуголодного существования не сломила бедную женщину. Умерла Милли тихо. Так же тихо рабочие-шахтеры из форта Ледяной Бабочки, для которых Милли стирала одежду и готовила еду, и похоронили ее на скалистом утесе, где-то поблизости Вороньего мыса. Бьерн была слишком мала и потому не помнила ни дня смерти матери, ни ее похорон, ни даже того, как Милли выглядела. Только теплые руки, словно защищающие ее, мягко обнимающие за плечи. И светлые золотистые прядки волос. И запах луговых цветов… Мачеха Грендель была совсем не такая. Волосы ее были черны и косматы, руки тяжелы и грубы, а пахло от нее так же, как от отца - перебродившим диким медом нордлингов. Грендель тоже любила выпить. Потому семья стала бедствовать еще больше. Бьерн была никому не нужна. Тоненькая, хрупкая, светловолосая и миловидная, девочка одним только своим видом и непохожестью приводила в дикое бешенство медведеподобную Грендель, и часто была ею бита. По поводу и без него. За малейший проступок и просто так. Попав под пьяную руку или послужив причиной трезвой, но от этого не менее страшной ярости… Бьерн старалась быть полезной. Она с гордостью могла бы сказать, что не ест свои сиротский хлеб даром: мытье полов, стирка, уборка, готовка, шитье одежды, и кроме того - сбор ягод, трав, грибов, заготовка дров… Часто девочка вставала задолго до восхода солнца, а спать ложилась далеко за полночь. Но роптать Бьерн не привыкла - ей еще, можно сказать, повезло - есть и крыша над головой, и в эбонитовые рудники не гонят. И отец иногда, когда вдруг вспомнит Милли, да взгрустнет по пьяному, погладит по голове и слово доброе скажет. И можно даже ради этого, ради родного угла и единственного близкого человека терпеть. Как терпела когда-то мать. Но это… К такому повороту своей судьбы Бьерн была просто не готова. Продать ее за долги? Как ненужную вещь? Худую одежду, или дурную, никуда не годную больше посуду? За пару мелких имперских монет? Да еще проклятым телванийским рожам с южных островов? А что ждет ее дальше? Кто купит ее? И для чего? Рабыней в богатый дом? Служанкой в придорожный трактир? Наложницей в суранский квартал красных фонарей? Или же работницей в морровиндские шахты? И больше никогда не увидит она, как солнце опускается в ледяные волны бурного моря. Никогда не пройдет по песчаной кромке озера Фьялдинг в поисках целебных трав. Не услышит пения утренних птиц. Не почувствует легких поцелуев морозного воздуха, когда звезды в небе загораются неведомыми драгоценностями… И стало Бьерн так горько и больно, так невыносимо тяжело, что выть хотелось в голос, как дух острова на скалах Вороньего мыса. Только перед глазами мелькнули золотистые прядки волос, да пахнуло медово-луговыми цветами. - Мама, мамочка! - горько вскрикнула Бьерн, и, как метко пущенная стрела, вылетела из дверей. Прочь из дома, ставшего вмиг неродным. Прочь от человека, ставшего вдруг предателем… Холодом сковало полосу прибоя. Мелкие льдинки толкались в набегающих волнах, шелестя мертвенным скрежетом по камням и песку. В сумеречном свете умирающего дня на одиноком безымянном холмике плакала маленькая девочка. Плакала горько, навзрыд, давясь рыданиями и бессвязным бормотанием. Размазывала по лицу слезы грязной от налипшей могильной земли рукой и жалась от нестерпимого леденящего морского бриза. - Мама! Мама! Я нашла тебя, мамочка! Я… - всхлип и новый судорожный вздох. - Забери меня к себе, мамочка! Пожалуйста! Забери! Не могу я так больше! - причитала девочка, распластавшись по безымянному могильному холмику и судорожно цепляясь за серые неприветливые камни, сложенные у изголовья. - Отец… Отец давно забыл тебя, мама! И я тоже не нужна ему. Он продать меня хочет. Чтобы проклятые серые уроды увезли меня на юг, в рудники… Могильный холм хранил молчание. Только очередной порыв леденящего ветра заставил девочку скорчиться, сжаться в жалкий комочек на серых голых камнях. - Мама, почему ты бросила меня? Почему не забрала к себе? Мачеха меня ненавидит, не кормит, бьет. Отец душу готов отдать за мед… Теперь вот должен Мьельну большие деньги. Если найдет меня, если поймает, продаст проклятым иноземцам… Лучше уж мне умереть тут, рядом с тобой… Мамочка! Но снова - только молчание в ответ. Да пронизывающий холод. И одинокие звезды на прозрачном хрустале неба освещали тоненькую скрюченную фигурку. И губы синели и стыли на ветру. И не ощущалось в воздухе легкого аромата цветов, как помнило измученное сердце. Только внезапно тонкая рука легла на сведенные холодом и судорогами отчаянных рыданий плечики ребенка. Невесомая, как крыло птицы, легкая, как касание пера. И неожиданно теплая, почти горячая. Бьерн резко вскинулась и подняла заплаканное лицо на неизвестного… Неизвестную. Синие, как ночное небо, глаза без зрачков. Глубокие, словно колодцы самой Вечности. Холодные, ледяные и в то же время самым непостижимым образом такие теплые! И только ветер, играющий белоснежными прядями шелковистых локонов, внезапно вдруг, не по сезону, наполнился ароматами свежих трав и медвяных цветов. Пахнуло диким и жарким летним лугом. Волна тепла окутала ребенка с ног до головы. - Идем! - прозвенели хрустальные колокольцы голоса, и тонкие белые пальцы сомкнулись на побелевшем от мороза запястье девочки. - Идем же! Ты можешь замерзнуть и погибнуть, дитя! - Мама? - произнесла Бьерн недоверчиво разглядывая незнакомку. Нет, не мама. Слишком юна была неизвестная дама, явившаяся на ее мольбы. Почти как и сама Бьерн. Лет пятнадцать-шестнадцать, не больше. Богатая белоснежная меховая одежда и неброские, но изящные серебряные украшения. Никогда в своей жизни нищая и оборванная девчонка не видела такой ослепительной красоты и такого изящества и богатства. Будто бы сама богиня Фрейя спустилась к Бьерн на ее горячие мольбы и просьбы. И, словно, прочитав ее мысли, незнакомка ответила все тем же хрустальным перезвоном: - Нет, увы, дитя, я не твоя мать. Твою мать, Милли, боги забрали в Вальхаллу… Ей хорошо там сейчас, но твое время присоединиться к ней еще не пришло. Пойдем! - руки настойчиво обняли хрупкие плечики девочки, даря такое надежное тепло. - Твоя мать услышала твою печаль и попросила меня позаботиться о тебе. - Кто ты? - испуганно выдохнула Бьерн, вглядываясь в белое юное лицо, в прозрачные ледяные глаза. - Я та, что Ждет, - улыбнулась прекрасная посланница богов. - Я - Дух острова… И девочка доверчиво вложила свою ладонь в теплые изящные пальцы Белой Волчицы, а та укутала хрупкие плечики Бьерн в белоснежные меха… Хельга была довольно стара и уже немощна. Много зим и весен встретила она на Ледяном Острове. Волосы ее были белее Снегов Северного мыса, а заскорузлые и огрубевшие от тяжелой работы пальцы похожи на кривые сучья деревьев. Ловить рыбу в озере Фьялдинг становилось все тяжелее и тяжелее. Равно как и стирать, штопать одежду и ходить за хворостом для растопки очага. Детей у Хельги не было. Как-то не сложилось. Давным-давно, в дни своей юности, ясноглазая красавица Хельга могла похвастать тем, что все мужское население южной оконечности Острова тайком вздыхало о ней. Даже молодой комендант крепости не раз и не два предлагал Хельге разделить с ним кров и заботы по совместной жизни. Но гордая и холодная дочь суровых нордлингов отказала ему. Тоже не один раз. Потому что сердце ее давно и прочно занял молодой охотник Расмуссон с Северного мыса. Вскоре юноша и сам понял, что сердце Хельги давно уже принадлежит ему и, как полагается добропорядочному человеку, пришел свататься к родителям Хельги. Как ни странно, но отец и мать девушки были очень обрадованы тем, что их дочь выбрала не богатого коменданта форта, а более скромного, но трудолюбивого и смелого охотника. И потому, не откладывая, дали свое родительское благословение и согласие. Однако счастье человеческое - очень хрупкая вещь, и однажды, в лютые морозы, сковавшие даже озеро Фьялдинд до самого дна, Расмуссон не вернулся с охоты. Долго ждала его Хельга. Проглядела все глаза свои, почти ослепнув от горя. Плакала ночами в травяную подушку, а днем застывала на пороге каменным изваянием, и только слезящиеся очи жили, неотрывно глядя на дорогу жадным и отчаявшимся взором. И потянулись новые кандидаты в женихи к прекрасной вдове, но безутешная Хельга давала соискателям «на руку и сердце» от ворот разворот. Перед глазами стояло мужественное и светлое лицо возлюбленного. И об одном только всю оставшуюся жизнь жалела вдова с озера Фьялдинг - о том, что счастье ее с любимым было так скоротечно и боги жестокосердно не дали им детей… Год от года смотреть на дорогу становилось невыносимее, глаза слепли от слез и возраста, спину и ноги ломило, а из рук уже валилась привычная прялка… Старость забелила снегом виски и тяжелые косы, морщины покрыли лицо уродливыми бороздами, а нежный и звонкий голос стал более похож на карканье простуженной вороны. Жизнь упрямо ползла к закату, а радостей в ней не прибавлялось. Хельга уже не надеялась на то, что боги пошлют ей на старости лет отраду и помощь. И взять бы где на воспитание сиротинку безродную, себе на радость… Да только где же взять-то сиротинку? В крепость идти - годы не те, стара стала Хельга. Зима на дворе - заметет пурга, и не дойдет старая вдова охотника до форта. Нордлинги с берегов озера сами своих сирот воспитывают всем миром, а с севера поселенцы не захаживают. Хоть иди в ближайший лесок, да ищи детеныша сприггана или берсерка. Только они, хоть и выглядят как люди, все равно почти что нелюди… Вздохнула Хельга, да поковыляла к очагу, готовить себе нехитрый ужин - похлебку из кореньев, да отвар от ломоты в костях. Да только внезапно стукнуло что-то в дверь. На миг заслонило свет в оконце и старушка испуганно отпрянула ближе к печке: то ли птица ночная, то ли человек лихой? Кто поймет… Хельга смерти не привыкла бояться, да и свыклась с мыслью, что одной помирать придется. Но все же хотелось в последний свой миг покоя и тишины. - Кто там? - дрожащим от испуга голосом пробормотала старая женщина. - Добрый человек, либо зверь лесной? Коли не скажешься, не открою я двери! - Добрая женщина! - прозвенело из-за двери хрустальными колокольцами. - Открой дверь, будь милостива! Обогрей нас, просим тебя! В лесу холодно и метель начинается… Голос, что звучал с той стороны двери был юный, девичий. И что-то было в нем такое, что отказать Хельга не посмела. Хотя, кроме властности в этом юном голосе было и неожиданное тепло. Словно солнышко майское пригрело. Торопливо отодвинув засов, старушка пропустила в свое скромное жилище двух человек, занесенных снегом до самой макушки. Оба были одеты в белоснежные шубы, богаче и краше которых Хельга за всю свою долгую жизнь нигде и никогда не видывала. Да, муж ее, смелый Расмуссон-охотник, бывало, и добывал прекрасные меха, но такой белой, густой и сияющей шкуры не припомнила старая вдова ни у одного известного ей зверя. Меж тем путники отряхнули с себя снежную пыль и сбросили дорогие шубы. И удивленному взгляду вдовы предстали две юные девы. Одна, властная и холодная, как высшая богиня, с белыми, словно снег, волосами до пояса, пронзила знающим все взором синих бездонных глаз ее насквозь. Была она старше второй своей спутницы, худенькой и бледной девочки лет двенадцати, боязливо жмущейся к ногам своей подруги. Хельга украдкой начертила руну-охранительницу, ибо таких глаз, как эти синие бездны, у простых смертных быть не должно. Но дева с синими глазами только грустно улыбнулась и спросила хрустальным голосом, в котором Хельге почему-то послышался вдруг вой и плач волчьей стаи на зимнюю Кровавую Луну: - Добрая хозяйка, почему ты живешь одна в этой глуши? Неужели нет у тебя ни детей, ни мужа, ни родни какой? И словно плотина рухнула в душе Хельги. Непрошеные слезы залили морщинистое лицо. Давясь рыданиями, старая женщина рассказала своей странной гостье все, что было на душе ее, вылила всю боль и все страдание, сколько скопились за годы одиночества в измученном сердце. Молча слушала красавица с синими, как льды северного мыса, глазами. Глазами нелюдя. Без зрачков. А затем подтолкнула к Хельге свою спутницу, улыбнулась им обоим и сказала: - Добрая женщина! Боги отбирают, но они и дают! У этого дитя нет матери, а отец хотел продать ее за пару монет. Ей некуда идти, но ты нуждаешься в родственной душе. Так приюти у себя это бедное дитя, и пусть она будет тебе вместо дочери, которую не дало тебе небо. Хельга почувствовала, как земля уходит у нее из под ног: ребенок! У нее будет дитя. Пусть приемная, но дочь! То, о чем она всю жизнь мечтала, но так и не надеялась когда-либо получить от судьбы. Девочка смотрела на Хельгу и, слабо улыбнувшись, робко шагнула к старой женщине. Затем тихо спросила: - Вы… позволите звать Вас мамой? Я обещаю быть послушной и трудолюбивой дочерью! Ничего не сказала Хельга. Только судорожно прижала к себе нежданное свое сокровище, да слезы радости заструились по морщинистому лицу. А дева с ледяными глазами улыбнулась, словно солнечным теплом одарила, да и шагнула к двери. - Куда же Вы, добрая госпожа! - удивленно воскликнула Хельга, а Бьерн добавила: - Вы шубы забыли… - А шубы - мой подарок. Они вам будут нужнее! - бубенцом рассмеялась ледяная дева. - Мне же мороз и метель не страшны. - Так кто же Вы? - прошептала Хельга, уже догадываясь, кого приютила она в эту морозную и непогожую ночь. И отвечала ледяная дева: - Я - Та, кто Ждет. Я - Дух Солтсхейма. Я - Нисса. Белая Волчица. А поутру, взглянув на себя в медное зеркало, удивленная Хельга поняла, что помолодела лет на двадцать. Силы вернулись к ней, и боли в спине и суставах не мучили больше женщину до самой смерти. Бьерн оказалась девочкой ласковой и доброй, звала Хельгу матушкой и во всем помогала ей. Ведь от Хельги пахло, как от Милли, луговыми травами и цветами. И таким же добрым светом сияли ее глаза…