God's Judgment.

       ― Мне всё равно. Мне абсолютно всё равно.       Звёзды теряются на небосводе космоса, теряя былую яркость, ― как пика Лонгина в подреберье вместе с сочащейся отравленной кровью. Линия времени разбивается о хрупкую грань чужеродной искренности, о душу без первородного греха и обман. Колья действительности и головной боли кружат в посмертном танце, путаясь и опадая в болезненный мрамор рук. Похороны в кружеве белых льняных тканей и фаты поверх светлых прядей волос. Золотое Сечение и Совершенство равноценно Ей. Афродита царства живых и мёртвых, венец на голове свидетель. Неподдельное изобилие горечи. Яд в глотке ― слезоточивая мерзость.       Покровительство Деве собственного выстроенного заката розового отлива стен башен и садов Эдема, кристальная соль на лепестках и запястьях ― осознание точки невозврата. Несбыточная вера и вскрытие грудное клетки ― боль прощания, боль распятия и боль пульсации в височной доле. Крики и помилования, скаты обольщения и тревожное пение китов ― её кончина и чужие слёзы на нежных щеках. Бесцветный мир и симуляции, поцелуи сухих губ в холодный лоб, накрывая трепещущей ладонью румяность очей. Самопожертвование, собственноручная Сизигия на горизонте антиквариата. Время подошло к концу, столь терпко.        ― Знаешь, ты делаешь мне больно.        Родная сладость речи, скребёт потёмки очерствевшей сущности и поливает корни увязавших цветов, перерезает нити холода, раскрывая паническое сердце. За спиной Её ― девственно-чистые белые крылья, оперение Серафимов, а затем ― кривой нимб над красными рогами. Вопросы об улыбке не заставляют улыбаться; задыхаться, умирать, оплакивать. Её картина Тринадцатого Судьи в мнимом коридоре ― туманное воспоминание, в руках нет грязи и вони, присущий человечеству. Отныне и впредь ― Чистота, Пресвятая Богородица. Ампулы атомов Магнетара, осколки множества тел. В груди бьёт убеждение несуществующей любви.        Эфес, воткнутый в мирскую грязь очищает Ангельской Пылью кровавые руки, но не смыть и половины, ― грубые пальцы касаются щёк, ― нельзя. Непозволительно, страшно, искоренило желание упасть в забвении отдавая сечением лиловым, наповал сваливающим после. Скопление Феникса отражается в аметистах, вставленных в глазницы: потрескавшиеся, практически стёртые в порошок. Призвание ― вскоре уйти, покинуть, дать обрести свободу, с честью насадить сердце на кинжал кары судьбоносной. Язык шевелится, но отнимаются слова ― крик острым хрипом встал в горле. Немая печаль. Потеря золота и билет в Ад.       Скопление ионов погибших миров напротив безжизненных глаз, Млечные Пути и кометы сквозь пропасти без шанса на счастливое окончание. Витражи Её изображений и вуаль миловидных отблесков крови ― намеченные медианы жизни разбиваются на части, впиваются под кости и застревают навечно. Реки плывут нескончаемым потоком в одинокие пустоши, ― протянутая рука хочет ухватиться, а тело двинуться в стороны, слетев с поминального аттракциона. В порошок стёрто время Божественного иллюзорного Рая о несбыточных надеждах и сломанных мечтаний. Истерзано невероятно. Малая Медведица ― бал на отражений галактик без чёрных дыр.        Больше никогда не увидишь, не услышишь ― потеряна Ева под соблазном искусителя, наблюдатель, пустая роль в этом сюжете. Опадает в руки, оборвав крылья и руки больше без стрел Купидона. Венчание торжества осознанной смерти ― трепещущие пальцы по линиям лица. Нарушение закона неприкосновенности. Отмороженная память и безрассудство ― слёзы вместо льда. Неохота утраты и разлуки, убьёт горе, раскинув последствия алым чревом по стенам. Не пьёт ― горячее молоко и фиолетовые пряди в кулаках. Словно вырезаны голосовые связки в силу кары Божьей ― заслуженно и болезненно. Сладкое обольщение.       Мягкость облаков и ветер по оголённым плечам ― финал истории, и смех застревает в подкорке мозга, расчехляя нейроны. «Улыбнись для меня» ― порождение истерии. Осязаемость чувственна раскалёнными углями по рукам, украдкой и нежно. Королевская Кобра и паралич по венам. Обратиться и разбиться ― участь, пощёчиной по лицу. Задушевные амулеты и последние минуты, часы, месяца. Отдают теплотой сюрреалистичные лучи и разбиваются остановившиеся часы. Снимает шляпу ― отдаёт дань уважения, благоговением шепчет на ухо. Устоявшаяся привязанность ― изгнание, гниющие нервы. Изъяны новой Килоновой.        ― Ты плачешь?        ― Нет.