Une image de notre amour

Блеклые оттенки медленно поглощают улицы, а их зеркальное отражение в лужах бредет за каждым прохожим, окутывая незримой печалью. Листья опадают неделя за неделей, оставляя после себя лишь оголенные деревья. Тусклые ветки несуразно врезаются в серые облака. Грозные тучи сгущаются, слепливаясь в одно пустое пятно мрака. Дождь все чаще стучит в окна. Тихие удары в прозрачные стекла домов так и щебечут о приходе прекрасной поры — ноября. Красочные лепестки от деревьев осторожно обрамляют тротуары, не смея смазывать атмосферу безнадеги и хандры. Осень старается оставить неизлечимый след в душе, и Антон поддается ее гнетущим чарам. Дни для него перестали быть яркими. Он перестал считать часы и минуты. Они летят беспечно, обходя его сгорбившуюся фигуру стороной. Антон погряз в мыслях и бесполезной тревоге. Зеленые глаза не желают светиться на редко появляющемся солнце, а в висках бьет сильно. Каждая неделя стремится к концу, и он её не пытается остановить. Антон осознал, что не виноват в разбившемся сердце, но возникшее ощущение обреченности душит. Ему кажется, никто не видит в нем притягательных черт. Кажется, никто не сможет прийти на помощь и разжечь истинные чувства вовремя. Он один в своем горьком царстве безысходности. Дима, который старательно вытаскивает его из сложившегося положения, единственный, кто держит в реальности, но этого недостаточно. Эгоизм здесь не играет ключевую роль, потому что Антон в действительности благодарен и внимает любому слову друга. Просто отстраниться от въевшихся в грудь эмоций невероятно сложно. Он не понимает отчетливой причины внезапной тоски. Ощущение легкости пропало за считанные дни, а новые глыбы обязательств навалились внезапно. Антон хочет освободиться из предательски тяжелых оков, потому изматывает себя. Он делает все везде и сразу, не задумываясь о рассудке, что кричит об отдыхе. Бесконечные конспекты, доклады, ошибки прошлого, которые нуждаются в решении, не могут ждать. Антон бегает среди длинных зарослей и машет безрассудно мечом, пытаясь выбраться. Его подкосила неожиданная ответственность и желание преуспеть, дабы получить заветную пять в зачетке. Сессия вот-вот — необходимо спешить. Конечно, теперь он не старается быть первым для кого-то, но авторитет вынуждает хотя бы держаться на уровне. Кто же знал, что его уровень настолько высок. Дима постоянно говорит о комфорте, поэтому Антон дает себе передышку на большой дистанции. Дома, в пледе, с чаем и незамысловатыми фильмами. Он не хочет большего. Ему так проще. Даже сейчас, сидя на паре французского, ему проще списывать ответы на тест у Позова. Антон аккуратно обводит буквы, сверяясь с чужими. Разум не может сконцентрироваться сегодня совершенно, наверное, предыдущие пары выжали последние соки. Списывая еще один вопрос, он чувствует выжигающий взгляд. Такой яркий и горячий, словно раскалённый металл впивается в кожу прямиком в эту секунду. Он поднимает голову к кафедре и смотрит на Арсения Сергеевича, что неотрывно наблюдает за ним. Его голубые глаза скользят по тонким чертам лица студента. Преподаватель чуть нахмурился, но взгляд пестрит строгой нежностью и беспокойством. Антон изучает в ответ. Рассматривает серый костюм в крапинку и акцентную водолазку бордового цвета. «Как всегда — с иголочки. Интересно, а футболка с пятнами от кетчупа в его гардеробе есть?» — мелькает в мыслях, выуживая на губах кроткую улыбку. Антон никогда не видел Арсения Сергеевича в неопрятном или несуразном образе. На их пары и дополнительные он всегда приходил в безупречной одежде. Хотя Шастун успел заприметить в характере преподавателя беспечную игривость и безрассудную юность. Странно, что это не отражается в нарядах. Возможно, он скрывает такие подробности за строгими стрелками брюк. Арсений Сергеевич улыбается уголком губ пристальному взгляду зелени. Он часто улыбается так на индивидуальных занятиях — загадочно, с притягательным очарованием. Антон всегда растягивает губы в ответ, но гнетущий камень чуть ниже ключиц не позволяет сделать это искренне, как раньше. Даже когда смех вырывается из груди после очередного абсурдного сравнения французского языка с картавыми иероглифами, он не звучит звонко и заразительно. Шастун любит такие беззаботные дополнительные и компанию Арсения Сергеевича, но не может унять досадные ощущения. Антон не замечает своей широкой улыбки в адрес преподавателя, который отвечает тем же. Воспоминания их встреч греют необъяснимым теплом. Наверное, часы занятий с Арсением не так тревожны, как другие. Французский дается легче остальных, когда улыбки взаимны, а шутки точечно разрезают серьезность атмосферы в стенах института. Арсений Сергеевич кидает последний взор на Антона и достает телефон. Шастун продолжает наблюдать за грациозными жестами, пока не чувствует отчетливого удара по колену. — Тох, там еще на обратной стороне два вопроса, — шепчет Дима. — Ты что лыбишься? — А? Я? — поворачивается он и бормочет что-то невнятное, словно опомнившись. — Я ничего не лыблюсь, дай лучше посмотреть. Антон стягивает заинтересованность с губ и глядит в чужой лист, переписывая все в свои окошки. — Окей, — многозначительно тянет Позов. — А как тебе черная водолазка Арсения Сергеевича? Вроде, бренд хороший, да? — Ну, во-первых, она бордовая, а, во-вторых, версаче вполне себе неплохой бренд, да, — усердно вглядываясь в закорючки на бумаге, произносит Шастун. Дима смеется тихо, прикрыв ладонью рот. Антон отрывается от кривых букв и непонимающе смотрит на Позова. — Что? — вопрошает он недовольно. — Да все нормально, просто интересно было узнать твое мнение на этот счет, — широко улыбается Дима, пожимая плечами. — Сдавайте листы, пара окончена, — громко проговаривает Попов, обрывая льющееся негодование Антона. Рука автоматически начинает писать быстрее, а возмущение растворяется в завитках французского языка. Шастун слышит копошение рядом, но зацикливает свое внимание на рукописных предложениях. Дима что-то бурчит и встает со скамьи, собирая вещи. Антон ставит точку синими чернилами и поднимается следом. Они спускаются к кафедре, кладут листочки на край и разворачиваются к выходу. — Шастун, подождите, пожалуйста, — вдруг окликает Арсений Сергеевич, аккуратно вытаскивая его тест из небольшой стопки. Антон вдавливает себя в лакированных паркет, не поворачиваясь. В нитях рассудка гудит страх. «Блять, он заметил, что я списывал. Вот почему смотрел так. Сука.» — ворошится в мыслях. Он вытирает вспотевшие ладони о ткань джинс. Если, Попов не зачтет эту работу, то с отлично закрытой сессией придется попрощаться. Позов врезается в его спину и произносит раздраженно: — Тох, иди быстрее, у него лицо нормальное, так что не должен орать. Мне кажется, я быстрее орать начну от спины твоей костлявой, — Дима обходит высокую фигуру и бредет к двери. — Я жду, если что. — Да-да, окей, — лихорадочно кивает Антон и оборачивается к кафедре. Он медленно шагает к Арсению Сергеевичу. Сглатывает судорожно и становится напротив его стола, опуская глаза к полу. — Alors dites-moi, s'il vous plaît, — спокойно произносит преподаватель, глядя на опущенную макушку с кудрями. — Quel est votre café préféré? Шастун старательно переводит фразы в голове. Огромное колесо словаря крутится торопливо, а взгляд изучает глубокие царапины на древесине пола. Антон поднимает неуверенный взор на Попова, когда понимает, о чем идет речь. — Café noir avec du sucre et du lait, — проговаривает он с явным акцентом. — Bien, — ласково улыбается Арсений Сергеевич. — Но почему в тесте Вы написали совершенно иное? — Я? — Да, — усмехается преподаватель. — Наверное, перепутал. Тест просто сложный и… — И Вы скатали все у Позова? — перебивает Попов. Шастун распахивает глаза и быстро моргает. Что-то внутри осторожно щекочет нервы, которые натягиваются неспешно, но внятно. Так, что чувствует все тело, выпрямляющие позвоночник. Дыхание сбивается. Желанный кислород встает поперек горла. Он переживает, и только игривые искорки в голубых водах успокаивают мнимый рассудок. — Не волнуйтесь, я приму эту работу, но снижу на балл, — Арсений Сергеевич разрезает гремящую тишину приятными словами, что неожиданно полны спокойствия. — В любом случае, Вы мне ответили. Еще на дополнительных погоняю в качестве нравственного урока. — Merci, — шепчет Антон, благодарно кивая. — De rien, — улыбается преподаватель и откладывает лист в сторону. — A plus tard. — Oui, a bientôt, — Шастун растягивает губы широко, размеренным шагом подходя к выходу из аудитории, где так восхитительно пахнет духами. Кажется, это аромат корицы со сладкими нотками выпечки. Удивительно, что он замечает такие мелкие детали, но они приятно ложатся на сжавшиеся мышцы, поэтому Антон облегченно выдыхает комок в горле, дергая за ручку. Дима стоит подле поддонника, пристально глядя в экран телефона, что отражается в линзах очков. Дисплей с перепиской отчетливо виднеется в прозрачных стеклах, и Шастун усмехается возникшей догадке. — Поз, я думаю, это уже зависимость, — подлетает он к излишне сосредоточенному лицу. — Катя не заебалась твои тексты читать постоянно? — Отъебись, Тох, — громко выдыхает Дима, убирая телефон в карман брюк. — Да ладно тебе, я же шучу просто, — Антон улыбается, легко толкая в плечо друга. — Что Попов такого сказал, что у тебя прям настроение поднялось? — отодвинувшись от окна, Позов вливается в толпу студентов, не дожидаясь его ответа. Шастун смотрит за удаляющейся спиной и вновь вспоминает о губах, что растягиваются в обворожительном веселье. Непривычные чувства накрывают утомившееся сердце. Что-то схожее с радостью, облегчением и интересом заполняют кровь. Такое сочетание эмоций давно не искрилось в глазах. Неужели для него настолько важно получить отлично, чтобы оправдать надежды преподавателей? Разумеется, нет, потому что эта въевшаяся идея больше не манипулирует его рассудком. В данный момент ключевую роль играют именно хорошие отношения, что он выстроил с преподавателем за два месяца учебы. Ему не хочется портить сложившееся мнение. Непритязательность Арсения Сергеевича — единственное, что спасает в стенах института от гнетущих ожиданий других. Антон размышляет о причинах внезапного прилива энергии, быстро перешагивая досочки глянцевого пола. Он обходит усталые лица, врезается в парочку, и спешит за низким силуэтом. Когда коридор подходит к развилке, Шастун поворачивает к лестнице, несуразно влетая в бок Димы. — Не наорал, прикинь, — тут же произносит Антон восторженно. — Сказал, снизит на балл и спросит еще что-то на допах. — Что-то он добрый сегодня, — недоверчиво растягивает Позов. — Да он в положение просто входит, понимает, что я на отлично мечу, — оправдывается Шастун, почти в припрыжку пролетая ступени. — Ну, не знаю, говорят, он даже от активистов требует идеальных знаний. Смотри, не споткнись. Антон перешагивает два последних мраморных выступа и бросает озадаченный взгляд на друга. — В любом случае, мне четыре поставит. Похуй на остальных. — Ему, видимо, на остальных тоже похуй, только ты особенный, — весело хмыкает Дима. — Ой, блять, я просто не подкатываю к нему, как каждый второй, — отмахивается он, подходя к аудитории Павла Алексеевича. — Прикинь, если после вашего совместного проекта, он ебать тебя будет, — Позов едва слышно смеется и заходит в просторное помещение. — На приколе, ага. Шастун поджимает губы в порыве смятения. Может, Попов действительно так лоялен только из-за навязанного выступления? На миг в голове трескается идеальное представление человека, но осколки собираются так же стремительно и непреклонно. Все же Арсений Сергеевич не стал бы так резко менять свое отношение к нему и натягивать маску. Антон прекрасно помнит пренебрежение в начале, которое не исчезло моментально. Его благосклонность пришлось выуживать желанием делать много и вдумчиво, поэтому стоит отбросить невразумительные теории. Он машет кудрями, стряхивая никчемные вопросы. Это не то, что должно заботить сейчас. Попов сам решает, как и что ему делать. Антон не будет лезть в смутные предположения. Пара литературы начнется через несколько минут. Нужно сосредоточиться на проблемах изучаемого произведения, а не на бессмысленных вопросах и догадках. Павел Алексеевич уже что-то бормочет об авторе, и Шастун старается вникнуть в занятный монолог преподавателя. Часы в очередной раз ускользают слишком стремительно и вечер подкрадывается к улицам Москвы, накрывая темным покрывалом блеклые фонари. Усталость ложится на его широкие плечи, придавливая большим весом. Он идет по коридору второго этажа к уже знакомой аудитории французского. Внутри не трепещут различимые эмоции, что подвластны здравому смыслу. Туманный клубок вертится где-то в груди, а камни на спине тяготят, не давая возможности полноценно мыслить. Антон робко стучит о темное дерево и опускает ручку, приоткрывая дверь. — Можно? — еле слышно уточняет Шастун, когда встречается взглядом с Арсением Сергеевичем. Преподаватель вновь обаятельно улыбается, откидываясь на арочную спинку стула. Его уставшие глаза прикрывают прозрачные линзы очков с черной оправой, а голос звучит мягко: — Да, конечно, проходите, — он галантно проводит ладонью линию к первому ряду. Антон кивает и подходит к скамье, готовясь бросить рюкзак на неё, но резко одергивает себя, когда видит на своем столе стаканчик, окутанный в бежевый картон. Он непонимающе рассматривает темную крышечку с заглушкой, что скрывает содержимое. — Черный кофе с сахаром и молоком, верно? — вдруг произносит Попов. Шастун вздрагивает и потерянно смотрит на Арсения Сергеевича. В голове один за другим всплывают вопросы, а нужные слова не находятся в чертогах разума. Он просто беспомощно моргает и не может выдавить и звука. — Это Вам, — вкрадчиво поясняет преподаватель. — В последнее время Вы выглядите невероятно загруженным. Думаю, Вам не помешает стакан хорошего кофе. Антон сглатывает каплю растерянности, осторожно кладя портфель на глянцевую поверхность лавки. — Мне кажется, это лишнее. Арсений Сергеевич, я… — он аккуратно касается шершавого картона, неуверенно отодвигая. — Антон, пожалуйста, — Попов прерывает смущенный монолог. — Это просто вежливый жест с моей стороны. Я не могу смотреть на Ваше замученное лицо день ото дня. Тем более, хотя бы от грамма кофеина мозг будет работать лучше. Преподаватель встает со стула, подхватывая другой стаканчик с кафедры, который Шастун не заметил ранее, и быстро шагает к его изумленному взгляду. Антон стоит, не шевелясь рядом со столом, а под ребрами щебечет размытая благодарность, словно мелкие искры тихо взрываются, щекочут невесомо. Попов с прекрасной и широкой улыбкой, сокращает небольшое расстояние и слегка приподнимает свое кофе: — Cinq heures - heure du café. Tradition.* Он снова наблюдает чудесное озорство в голубых глазах и не задумывается о сказанных словах. В последний раз нерешительно глядит на стаканчик, а после на Арсения Сергеевича. Преподаватель лишь дергает головой снисходительно, и Шастун бережно берет кофе в руки. Приятное тепло касается холодной кожи. Легкое покалывание в пальцах и потрясающая сладость на языке застилают рассудок еле заметной пеленой радости. Он пробует горячий напиток, а после улыбается, искренне. — Спасибо, Арсений Сергеевич, но не стоило, правда. — Прошу, если Вам будет удобнее, можете считать это ответной благодарностью за petits pains aux cerises, — ласково проговаривает Попов, разворачиваясь к кафедре. — Ça vous a plu? — вопрошает Антон, заинтересованно рассматривая чужую спину. — J'allais le dire. Шастун вопросительно выгибает бровь, когда Арсений Сергеевич присаживается на стул. В голове шуршат мысли и страницы большого словаря. Бархатная фраза отпечатывается на буквах внутри размышлений, но не находит места и необходимого перевода. Улыбка с губ преподавателя не пропадает, а лукавые искорки во взгляде совсем сбивают с толку. — Это значит, что мне очень понравились они, Антон. Фраза часто используется в посредственных диалогах во Франции. Что-то вроде сленга, — спешит уведомить Попов. — А-а-а, — тянет задумчиво Шастун, опускаясь на лавочку. — Думаю, сегодня можно разобрать именно их. Арсений Сергеевич достает небольшую папку из ящичка стола, принимаясь изучать каждый из листочков. Его аккуратные пальцы и руки, которые прелестно обрамлены лентами вен, вновь грациозно очерчивают тонкие линии. Антон неотрывно наблюдает, замерев на месте. Он в очередной раз поражен изящностью, а излишнее внимание к деталям красоты любого явления лишь подстегивает интерес. Попов разрушает незримую атмосферу, что создал вокруг себя Шастун, пронзительным взглядом. Кажется, голубизна цвета прокалывает насквозь, не оставляя и шанса на глубокий вдох. Антон смотрит в ответ. Ощущение вмиг застывшего сердца и приятного кома в горле необычайно сильно бьет по разуму. Чувство смущения накрывает холодной волной и обдает колючим ветром. Он отворачивается резко, словно обжигаясь, и лезет в портфель за спасательным кругом. В тканевых отсеках лежат только тетради и пара синих ручек. Шастун осторожно, будто опасаясь нежного голоса со стороны, выуживает бумажную обложку и стержень с чернилами, кладет на стол, упорно глядя вниз. Он, словно пристыженный мальчик, изучает ранее написанный конспект, а напряжённое ожидание настойчиво дергает нити нервов. Антон не понимает собственных эмоций, но отчетливое ощущение стеснения клокочет в груди. Стук и скрежет мела о доску отвлекает. Шастун поднимает глаза и сосредоточенно рассматривает рукописный текст. — Проведем параллели с изначальными выражениями, чтобы стало понятно, откуда появилась их более удобная адаптация, — поясняет Арсений Сергеевич. Антон отстраненно кивает, теперь глядя в листок. Преподаватель хмыкает едва слышно, а после продолжает ровным тоном: — Если Вы запомните хоть парочку из них и попытаетесь повторить на открытой лекции, то произведете хорошее впечатление, как человек, который имеет отличный уровень французского. Попов наверняка сейчас улыбается очаровательно тепло, но Шастун не смотрит. Ему не ясны собственные чувства в полной их мере, лишь уверенность в том, что оторвать взгляд после не получится, движет рассудком. Он внимает словам Арсения Сергеевича, старательно выводит выражения, изредка качая головой. Минуты плетутся одна за другой. Грудь слегка отпускает, а горло расслабляется. Антон устало выдыхает. Теперь, будто с разрешения, Шастун робко поглядывает на спину преподавателя, когда тот отворачивается к доске. Что-то затягивает и манит взглянуть лишний раз. Наверное, Антон чувствует доверие. Такое легкое, почти прозрачное. Поэтому страх и смущение сковывают заледеневшие мышцы. Ему сложно осознать это внезапное наваждение. Час минует быстро и непривычно ощутимо, но эмоции вкрадчивы. Они мягкие, словно горячее одеяло, что укутывает всю тревожность. Шастун дергает замок на портфеле и произносит вежливо: — Спасибо за занятие и кофе, Арсений Сергеевич. — И Вам спасибо. Успеете к следующим дополнительным выучить несколько фраз? — он отряхивает ладони от белой пыли и наблюдает за подходящим к двери Антоном. — Да, разумеется. До свидания, — яркая улыбка появляется на худом лице неожиданно. Непреодолимое желание светиться искренностью само управляет мимикой, а Шастун не замечает пестрого простодушия, поэтому услужливо ждет ответа преподавателя. — До встречи, Антон, — улыбка так же чудно ложится на бледные губы, но этот жест не похож на сдержанную любезность. Дверь захлопывается, а высокая фигура исчезает. Арсений громко выдыхает. Навязчивое ощущение, которое сжимает тело, сковывает странной и липкой дымкой, не покидает его. Будто он оборвался на половине чрезвычайно важной фразы и собеседник цинично отвернулся. Арсений зажмуривается. В груди кипят контрастные эмоции. Неприятная прохлада и горячая сладость кружат в динамичном танце, вспыхивая и сверкая различными огнями. Перед глазами снова расстелилется полотно чудесных зеленых глаз и золотистых кудрей. Оно мучает мысли неделями напролет, заставляя сердце прыгать, кровь бурлить, а голову размывать картинку окружающего мира. Он небрежно зарывается пальцами в волосы и снимает очки. Звонкий смех опять гудит в ушах. Арсений бросает утомленный взгляд на дверь, смотрит на пустой стаканчик кофе. Он не хочет понимать, не хочет видеть, не хочет чувствовать.