Кровь с молоком

Для Даниэля земной мир кажется ярким и невероятно притягательным. Азик на этот его наивно-ангельский пассаж только фыркает, выдыхая в сторону сигаретный дым: – Про Россию, наверное, только ты так и думаешь. Показать бы тебе Вегас, мурзилка. Что такое этот загадочный "Вегас", Даня не знает. А вот город перед ним, заполненный многоэтажками, как игольница булавками, кажется чуть ли не самым прекрасным местом во вселенной. – Слышьте, руферы мамкины, свалили отсюда к ебеням… Азик выдергивает Даниэля с крыши ещё до того, как незадачливый работник ЖЭКа успевает договорить название места их теоретической дислокации. Даня хлопает глазами, губы в растерянной улыбке растягивает и спрашивает: – А "ебеня" – это что? Азику и смех, и грех над такой святой простотой издеваться. Он невзначай ерошит пушистые волосы на ангельской голове и отвечает: – Ебеня – это не "что". Ебеня – это "где". Даня и эту фразу совсем не понимает, но кивает, будто бы осознал, принял, понял. Азик, напротив, ничуть не смущен, тянет только куда-то вдоль по улице, сжимая татуированными пальцами бледную изящную ладонь. – Ты меня в ебеня ведешь? – интересуется Даня, не выдергивая руку. Азик давится смешком, поворачивается к нему, смотрит своими глазами немного безумными, насмешливыми и качает головой, напевая: – В ебеня нас ведут капитализм, гомофобия и пролайферы. Ну знаешь? "Я где-то далеко, в ебенях, и вам не найти меня". Классный у нас коллаб бы вышел, мурзилка. Жаль, ты не шаришь. Даня в такие моменты особенно растерянным становится. Вроде бы в его ангельскую голову загрузили весь словарный запас русского языка, там даже древнеславянский бултыхается (Григорий иногда любит что-то выдать из времен, когда Владимир Русь крестил). Но сленг Азика в перечень знаний не входит. Как и многие другие вещи и явления. Например, котики. Боже (не упоминая Его всуе!), Даниэль, кажется, обожает кошек. Они мягкие, как кучевые облака, теплые, издают смешные звуки, похожие на те, которые издает Данино тело, когда хочет еды. Возможно ли, что люди и кошки – это почти одно и то же? Даня думает недолго, прежде чем задает Азику, лежащему с ногами в тяжелых ботинках на диване в ангельском номере, вопрос: – Азик, а мы тоже, получается, котики? Демон не то давится жвачкой, не то смешком, – не понять. Отрывается от экрана смартфона, бровь вздергивает иронично и произносит, слегка растягивая слова: – Ну ты точно тот ещё котик, базару ноль. Даня улыбается. – Хорошо. Ты тоже тогда котик. Азик хочет взвыть в подушку от умиления или благоговейного ужаса. И как у них в Раю решают, кого отправлять на землю? Это же уровень подготовки в том же стиле, в котором в своё время спустили из божественных апартаментов самого Азазеля. Пинком под пернатую жопу и катись падшей ангельской колбаской на все четыре стороны. А потом начинаются вопросы: ой, а что такое ебеня, ой, а мы все котики, ой, а доместос можно пить или лучше не стоит? Азик еще пару секунд на довольного Даниэля смотрит, а потом всё же закатывает глаза, негромко смеясь: – Ебушки-воробушки, да какой ты Даниэль? Ты минимум мурзилка, а максимум – Данечка. – Я не против, – легко пожимает плечами, обтянутыми бежевым свитером, ангел. – Ты же Азик, а не Азазель? – Азазелем я могу стать на изи, если припрёт, – мрачнеет Азик. – Вот только не хочется. Рога, хвост, копыта. Глаза красные, как у алкоголика в запое… Босс неплохо поработал над моим имиджем в свое время, лук – отпад, аутфит – трэш, сдохнуть можно от такой красоты. Сдохнуть можно и от страха, но это Азик благоразумно не упоминает. И так уже слил кучу важной инфы, а ведь не последний бес в Аду. Совсем, видимо, очеловечился, привык работать на аудиторию, язык, как помело. Расслабился ты, Азазель Богович (или Сатанович? Люциферович? Это у него родитель №1 и родитель №2, получается?). Кто ж все секреты ангелам сливает за кружкой доместоса? Даже таким милым, что затискать хочется, схватив за мягкие румяные щёки. – Рога и копыта неудобнее крыльев? – тем временем интересуется Даня. Даже наклоняется чуть-чуть вперёд, смотрит на Азика с таким искренним интересом, что врать и увиливать не хочется. Даниэль весь – очаровательная лампа накала для допросов родом из Рая. – В человеческой оболочке-то? – Азик хмыкает. – Ясное дело. Прикинь, просыпаешься ты с утра, делаешь свою морнинг рутин, фэйс умываешь, а у тебя рога на половину хлебальника? Копыта на кафеле скользят безбожно. – Даня на последнее слово немного морщится, но не перебивает. – И жопа пушистая, как у козла. Хвост адски мешается. – Ж… – Даниэль сбивается на ругательстве, краснеет ушами, щеками, даже шеей, кажется, но продолжает: – Ягодицы… Пушистые, хвост… Да ты точно кот, Азик! А не козел. Азазель хочет беззвучно выть и орать, как те самые смешные коты в мемах. Ему же, ёбику из Преисподней, действительно три тысячи лет, но он ни разу за эту вечность не встречал чего-то настолько же убийственно милого, как Даня. Интересно, как давно этот капкейк в человеческой форме оперился? Век назад? Два? А вылупился лет двести пятьдесят назад, не больше, Азик готов руку на отсечение отдать, что Даниэль совсем дитё по райским меркам. Оттого и забавнее их диалог, оттого и интереснее всё их вынужденное (вынужденное ли?) взаимодействие. Азик чувствует привычное, но чуть более сладкое в моменте желание пошалить. Немного совсем, но уж очень забавно Даня краснеет. Кровь с молоком – красиво до одури. – Мурзилка, а, мурзилка, – Азик ноги с дивана спускает, садится, вальяжно облокотившись на спинку уродливого дивана, – ты же котов гладил, да? Глаза Даниэля начинают сиять чистым и неподкупным детским счастьем. – Гладил! Они хорошие такие, мягкие и это… – Даня чуть хмурится, вспоминая слово. – Мурлыкают, вот! – Да-да, – Азазель кивает. – Я кстати тоже так умею, сечёшь? Даня улыбается, и у Азика то, что вместо сердца в груди, куда-то в подвал убогого отеля проваливается. Демон мысленно стонет, будто бы со стороны наблюдая за этими финтами своего организма: "Сальтуху ещё ебани, тупой ты орган". – Хочешь проверить? – немного прищурившись, уточняет Азик. – Погладь, а я помурчу. Азазель вообще-то является родоначальником флирта и разврата всех форм и размеров, поэтому в соблазнении ему равных нет. Он подпускает в свой голос кокетливых ноток, очаровательную хрипотцу, а Даня…а Дане хоть бы хны. Сидит, блаженно улыбается, кивает пару раз так сильно, что Азик чувствует себя не то доместосом, не то банкой колы. – Ну ты хоть присядь рядом тогда, – со вздохом завершает Азик, затыкая фонтан своего флирта. Всё равно бесполезно. – Или ты собрался меня на расстоянии гладить? – А как тебя гладить? По голове? "Да хоть по заднице", – хочет ответить Азазель, но проглатывает эти слова, потому что смущать ангела не хочется. Испугается ещё, отскочит в сторону, замрёт, как зверёк в свете фар. Азику оно совсем не надо, хочется комфорта. Ему вообще-то совсем не радужно последнее время. Сатана со своим Апокалипсисом и сыночкой сраным в печёнках застрял, количество подписок падает, Варя ещё эта прилипла, как банный лист к жопе или как перо к пятке… Хотя последнее Азика мало волнует. Подростки даже в Раю (по меркам небесной канцелярии, конечно, от века до трёх) были злые и глупые. Азазель входил в первую категорию, поэтому как-то раз хлопнул дверью и ушёл из дома. Если его падение вообще можно так окрестить. (Окрестить и покрестить, как известно, можно даже сына Сатаны). Поэтому, да, Азик рот свой мысленно затыкает, пару секунд смотрит на распахнутые объятия Даниэля, а потом осторожно в них ныряет, как в прорубь. Только становится не тревожно, не холодно, а очень даже хорошо. Замечательно, если честно, Азику очень нравится. Даня неожиданно широкий, горячий и мягкий, а Азазель, падший ангел, трехтысячелетний демон, упоминаемый впервые в апокрифической Книге Еноха, уткнувшись проколотым носом в бежевый свитер, выдает: – Ты похож на кота, хочу забрать тебя домой… Я цитирую Тик-Ток, ну и пиздец, – Азик глухо смеётся прямо Дане в грудь, пока тот осторожно кладет ладонь демону на голову и начинает… почесывать. За ушами. Самыми кончиками пальцев, бережно-бережно, будто бы на нём примостился огромный мейн-кун, а не демон. Поразительная профнепригодность у нынешних работников Рая, думает Азик. Вот в его времена такой фигни не было. Там если не ты, то тебя, никаких сделок между Небесами и Адом, минимум – получишь по бессмертной роже, максимум – останешься без крыльев посреди пустыни, придавленный камнем размером с "Титаник". – Ты не мурлычешь. Развёл, да? – грустно спрашивает Даниэль спустя пару минут беспрерывных почёсываний. Азик приоткрывает веки (и когда успел залипнуть?) и выдыхает, лениво поворачиваясь, чтобы бессовестно ткнуться носом в белую шею. Пахнет ангел неожиданно сладко, как шоколадные кексы. – Не развёл, честное демоническое. Голову почухай. Даня, видимо, как-то интуитивно понимает, что такое "чухать", поэтому перемещает пальцы на голову Азика, бережно прочёсывает ими красную шевелюру, касается затылка, потирает, массирует. Легко надавливает, гладит в каком-то своем темпе. Азик почти давится стоном наслаждения. А потом вспоминает, ради чего это всё затевалось, и делает небольшое усилие над голосовыми связками. Благо опыт в их изменении у него многовековой. – Ты мурлыкаешь! – радостно выдыхает Даня, начиная почесывать голову Азика чуть активнее. – Поразительно! Кто такой хороший ко… Теперь уже своими словами давится Даниэль, резко прерываясь и осознавая, что он вытворяет, пока его ветхозаветный коллега пытается придумать, как остановить Апокалипсис. Даня уже знает, что это за чувство в груди. Давящее, пускающее сердце вскачь и жгущее лицо изнутри. Это "неловкость". Григорий ещё называл его "стыдом". Даниэлю неловко, стыдно и хочется вылететь в окно, но он всё ещё обнимает одной рукой Азика, который тихо и каверзно дышит ему в шею, мурлычет, на грани с приличием носом скользит по коже. – Ну я хороший котик, мурзилка, и чего ты засмущался? – Азик лицо ангела в такой позе разглядеть не может, но восхищенно ахает, когда видит розовые пятна румянца на шее прямо перед своими глазами. – Слушай, а тебя так только от кошачьего мурчания вставляет? А то я ведь и погавкать могу. Азик может. Справедливости ради, он даже заблеять готов и пушистый бесовской зад с хвостом отрастить, если это заставит Даню его гладить, краснеть и умиляться. Но Азазель держит себя в руках, не пугает, не напирает и проявляет неслыханную деликатность по отношению к ангелу (может, Азика уже уволят наконец из адского пекла за вопиющее нарушение профессионального кодекса? было бы славно). С Даниэлем не то что хочется, с ним необходимо, кажется, обращаться бережно и без особых провокаций (не особые – другое дело). Уж Азику-то точно известно, что размер… крыльев – вообще не имеет значения. – Не надо гавкать, – наконец выдыхает Даня, немного расслабляя окаменевшее тело. Рука его снова скользит вверх по спине Азика, подушечки пальцев бережно касаются границы на линии роста волос и шеи. – И-и, – ангел не то запинается, не то заикается, – и мурлыкать тоже не надо. Это неловко. Азазель задумчиво хмыкает. – А просто посидеть вот так можно? – интересуется он, в любой момент готовый отстраниться и снова начать строить из себя глуповатого тиктокера с кучей всратых шуточек. – Или это тоже неловко? Даниэль задумывается, пытается понять, что он чувствует по этому поводу. Демон у него в руках ощущается приятно и правильно. Худой, компактный (Даня не знает, можно ли употреблять это слово к человеческим телам, но лучшего придумать не может), пахнет чем-то острым, пряным и опасным. Как кола, советская "Звездочка", которую дал ему на пробу лизнуть Григорий (Даня думал, что вознесётся в Рай на силе своего ужаса после этого действия), и аппликатор Кузнецова в одном флаконе. Азик продолжает почти лежать у него в объятиях, горячее дыхание застывает на Даниной шее, а ладони демона уже, оказывается, успели переместиться на ангельскую спину, обнимая в ответ. Даниэль ещё пару секунд размышляет, а потом отвечает: – Нет, это не неловко. Давай посидим. Долго? Азик за смешком скрывает облегчение. – Ну у нас впереди целая вечность, если мой начальник не преуспеет в своём Кринжпокалипсисе, так что пока что сидим. А там посмотрим, да? Даня кивает, снова зарываясь пальцами в красивые красные волосы, и улыбается: – Посмотрим, да. Азик радостно чмокает мгновенно краснеющую ангельскую шею и прикрывает глаза. Кровь с молоком – красиво до одури.