Я люблю тебя, разве это не самое худшее что ты когда-либо слышал?

Если раньше между ним и Сонхуном были странные отношения, то у Сону впереди еще кое-что. Его попытки загладить вину за свое мудачье поведение в основном безуспешны, и теперь он остался в самом неудобном в мире состоянии неопределенности со своим лучшим другом, ставшим врагом, ставшим возможной любовью. Возможной. Все это заставило пошатнуться его душевное состояние, и теперь он едва может находиться в одной комнате с Сонхуном, не задыхаясь. Что, вообще-то, не лучшая ситуация, учитывая то, что они живут в одной комнате. Сону и так уже достаточно тяжело сдерживать свои новые чувства — он ненавидит это так называть — от Сонхуна, когда он ведет себя как мудак, а если Сонхун решит начать быть милым с ним, это будет просто невозможно. — Ты не против, если я.… — начинает Сону, стоя у выключателя. Сонхун отвечает еще до того, как Сону заканчивает предложение: — Ага. Дерзай. Атмосфера натянутая и неловкая, и Сонхун не смотрит ему в лицо. Сону выключает свет, и Сонхун встает с кровати, чтобы включить свет в ванной, не говоря ни слова. Так продолжается целый день, и Сону находится примерно в одном добром деле от поцелуя или убийства Сонхуна. Он не уверен, что из этого более соблазнительно. Может быть, и то, и другое. Если Сону встает рано, чтобы приготовить им обоим завтрак и принести его в комнату, Сонхун готовит им обед. Сону освобождает его от дел для встречи с руководящей поездкой учительницей, Сонхун берет на себя основную тяжесть демонстраций. Это было бы так мило, если бы это делал не Сонхун. Как бы сильно Сону ни жаждал чего-то — чего угодно — такого дружелюбного от Сонхуна, когда он это делает, это странно. Как-будто его принуждают. — Я кое-что тебе принёс, — говорит Сонхун. Сону смотрит на него со своего места на скамейке с видом на воду. Ему в лицо суют ярко-желтую картонную коробку, зеленые буквы так близко к глазам, что их невозможно прочитать. — Что это? Сонхун держит что-то перед его лицом. — Банановое молоко. Не хочешь? Сону откидывает голову назад, пытаясь получить лучший обзор. Коробка, маленькая и квадратная, разжигает что-то болезненное в груди Сону. Он не видел её годами — он даже не знал, что бренд все еще существует. — Это …? Сонхун кивает, берёт руку Сону которая лежала на его коленях и сжимает его пальцами молоко. Сону застыл. Рука Сонхуна обжигает, даже если всего на мгновение. Сону не знал, скучал ли он по этому или ненавидел это. Может быть, он ненавидел то, что скучал. — Не за что, — хихикает Сонхун. — Я надеюсь, тебе все еще нравится такое, я не был уверен. Сону, крепко сжимая коробку, выдыхает: — Я… Я не знал, что оно всё ещё продаётся. — Когда нам было по десять, ты мог выпить пять таких за один присест. Я могу пойти взять еще из автомата, и мы проверим держишь ли ты форму до сих пор. Рот Сону пересыхает и грозится открыться в любую секунду. Он не может вспомнить, когда в последний раз Сонхун говорил ему что-то, в чем не было бы следов враждебности или каких-либо скрытых намерений. — Одного достаточно. — бормочет Сону, язык внезапно становится слишком большим для рта. Сонхун улыбается ему, и как раз в тот момент, когда Сону думает, что он собирается уйти и оставить его, пока у него ещё есть силы, пока Сону думает, что сказать, Сонхун садится. Сону до сих пор не открыл молоко. — Я думал, оно вкуснее, — добавляет Сонхун, обхватив губами соломинку. Сону просовывает свою соломинку в отверстие, прилагая столько силы, сколько позволяет ему тонкий материал. Это мало помогает снять напряжение в его плечах. — Всё вкуснее, когда тебе девять. Сонхун пожимает плечами и сминает коробку, выпивая все за один присест. Точно так же, как он делал, когда они были детьми. — Ты… — начинает Сону. Он планирует назвать Сонхуна пещерным человеком, или животным, или любым другим существительным, которое он обычно использует в конце своих предложений в надежде разозлить Сонхуна, но ничего не выходит. Он все еще пытается извиниться, и вновь обретенное уютное чувство в его груди запустило гаечный ключ в их хорошо отлаженную машину аргументации. — Я …? Сону качает головой, отводя взгляд. — Неважно. — Нет, что ты собирался сказать? Скажи мне, Ким. Ты не из тех, кто держит свои мысли при себе. Небольшая часть Сону внезапно болезненно тоскует по чему-то совершенно неописуемому и давно, давно ушедшему. Что-то, что ушло, когда ушёл Сонхун. — Не думай об этом. Сонхун поворачивается к нему лицом. — Сону. Тело Сону замирает, застыв на месте лицом к Сонхуну. Его имя не было произнесено устами Сонхуна с тех пор, как— С 8-го класса. Когда они перестали разговаривать. Между ними было что-то вроде негласного соглашения, что они больше не разговаривают друг с другом в таком тоне. Это создает удобный барьер, стирая всю близость и фамильярность, которые раньше были в их именах. — Было мило с твоей стороны купить это для меня. — Говорит Сону через некоторое время. Это все, что он может сделать, протянуть оливковую ветвь и надеяться, что Сонхун примет ее. Сонхун нерешительно улыбается. — Да. Я, эм… Я просто увидел его, и подумал о тебе. Сердце Сону совершает еще один мучительный скачок. — Знаешь, моя личность не закончила формироваться в девять лет. Мне нравятся не только банановое молоко и Кардашьяны. — Не так уж много и изменилось. Сону смеется. Искренне, и удивительно открыто. К нему присоединяется Сонхун, и, прежде чем он это осознает, они оба сидят вместе, хихикая так сильно, что оба сгибаются пополам. Когда они в конце концов восстанавливают дыхание, наступает гробовая тишина. Единственный звук — это свист ветра, кружащегося между деревьями позади них, разрывающий тишину. В то же время Сону не был уверен, как описать это чувство. — Итак, — говорит Сонхун, прочищая горло. — Итак. — Эм… — Ага. Сонхун кашляет. — Нам, наверное, стоит вернуться в комнату и приготовиться к ужину. Ещё нужно подготовить костёр. То, что Сонхун это помнит, не должно быть таким привлекательным. Он вице-президент, и это буквально его работа — помнить о таких вещах. Но какая-то часть Сону впечатлена (и очень взволнована) новой инициативой, которую Сонхун разработал за последние полтора дня. Итак, ему нравятся ответственные парни, можете засудить его за это! — Ты прав, — говорит Сону, не делая попыток встать. Сонхун протягивает ему руку, что ужасно. Сону все равно принимает её, потому что было бы странно, если бы он этого не сделал, но все же. Рука Сонхуна все еще теплая. Он сейчас умрёт. Пока они проделывают долгий путь обратно к главной площади лагеря, Сону чувствует себя немного смелее. — Почему ты странно себя ведешь последние несколько дней? — спрашивает он, глядя на Сонхуна, пока они идут. Сонхун становится ярко-красным и снова кашляет, пытаясь (и безуспешно) выглядеть сдержанным. Это довольно мило, по-дурацки мило. Сону не думал, что он будет считать Сонхуна дурачком с тех пор, как он начал постоянно носить эти чертовы блейзеры. Он ошибся. — Я решил приложить усилия. — Приложить усилия для чего? Лицо Сонхуна становится невероятно красным. — Для «нас», наверно. Не то, чтобы было что-то вроде прям «НАС» но… Ну, ты понимаешь что я хочу сказать. Я просто пытаюсь не быть придурком, окей? Сону фыркает в руку. — Так ты хочешь, чтобы было что-то вроде «нас», красавчик? — Он пытается поддразнить, но по пути теряется и в итоге выглядит болезненно нетерпеливым. — Отвали, Ким. Ты мне даже не нравишься. Сону ухмыляется. — Ты уверен? В прошлый раз, когда так было ты принес мне банановое молоко. Разве так делают для людей, которые «даже не нравятся»? Сонхун закатывает глаза, намеренно делая более длинные шаги, пытаясь оторваться от Сону. Когда Сонхун уходит, Сону кричит ему: — Дурак! Сонхун бросает на него взгляд через плечо и сбегает.