Соль и металл на вкус

В их вселенной что-то всегда умирает. Знаете, зажигается, догорает мгновенно и исчезает с пеплом и прахом. Говорят обычно: «они были созданы друг для друга». Обычно, но не в этот раз. В этот скорее — «они как раз те, кто никогда и ни в коем случае не должны были стать парой». Только вот стали. В их вселенной что-то всегда умирает. Может быть, они сами. Смотрят друг на друга всегда как в последний раз, ебутся, разумеется, так же. Пока ещё «как», но с такими, как они, можно быть уверенным, довольно быстро это слово «как» исчезнет. Два проклятых, два прогнивших, два пославших нахуй весь этот мир. — Да ёбаный переёбаный, Гарри, что на этот раз, — взвыл Сириус, сталкивая собственную кружку со стола. Проследив взглядом её полёт, отметив каждый осколок на ковре и пронаблюдав, как растеклось пятно кофеина по этому самому — персидскому, между прочим — ковру, Поттер всё же соизволил ответить. — Она тебя поцеловала, — говорит вроде и спокойно, да только в глазах пылает ненависть лютая, злость невозможная, ни на миг не поверишь, что он спокоен. — Заметь! Она меня, а не я её! — Да? Так что же ты её не оттолкнул? — Да блять! — заорал мужчина, ударяя по столу. — Прекрати сейчас же! Мы же это уже проходили, ну! — Вот именно, Сириус. Вот именно. Гарри встал плавным движением, разгладил брюки показательно и ушёл прочь. Правда, стоит понимать, что в их конкретном случае «прочь» обычно значит в их общую спальню, где обиженный (когда кто — тут как повезет) будет целую вечность (пару часов — дольше они поодиночке не выдерживают) ожидать, пока обидевший всё же решится приползти и извиниться. С чего всё это началось? Ещё бы помнить… Нет, не так. Ещё бы знать. Просто однажды они оба вдруг поняли, что пропали. Полностью и безвозвратно друг в друге пропали. Это произошло так плавно и естественно, словно и правда парочка из тех, кто «рождены быть…», да нихуя. Если и применима к ним какая из фраз со слова «рождены», так только с продолжением в виде «друг друга убить». Они и убивают. Каждый день, каждый час. Кайф в этом, понимаете ли, ловят. Своеобразный, конечно, так им лишь такой и нужен. — Сохатик… — шкребёт дверь настороженно, будто не мужчина за 30, а щенок напуганный. — Ну, прости… Ну, Сохатик… Хоть войти дай, я же извиниться хочу по-нормальному. — У нас по-нормальному не бывает, Сири, забыл? — шепчет Гарри, но дверь всё же отпирает, приглашая внутрь. — Как же тут забудешь, — в тон ему отвечает Блэк, глаза прикрывая и лбом ко лбу чужому прикладываясь. — Ты вроде извиняться собирался. — Я и извиняюсь. Прости. Мне правда жаль, что так вышло. Я не хотел испортить твой день, — глаза всё ещё закрыты, причём у обоих, голоса тихие, будто кто подслушивать может, а руки Сириуса, тем временем, плавно по спине парня поднимаются, гладят легко и нежно, да на плечах замирают. — Прости. Гарри вздыхает только тяжело и тянется к нему в ответ. Тянется, будто к источнику жизни припадает, к смыслу своему, к единственной опоре. — Простишь? — Прощу, — уже куда-то в шею крепкую, губами шершавыми, обветренными, прямо по венам. — Спасибо. Руки ловкие уже под рубашку пробираются, каждый позвонок мальчишки — ему уже восемнадцать, какой мальчишка, очнись — прощупывают, бока оглаживают, да по рёбрам скользят. Гарри как квиддич забросил, так вообще хрупким стал, каждая косточка выступает. Не то чтобы Сириусу не нравилось, конечно… Впрочем, у них у обоих вид весьма болезненный. Сказать бы, что прошел уже тот этап, когда мирились они страстно, буквально выёбывая всю злость, боль и обиду, кровать раз за разом ломая, и к тихой, мерно тлеющей нежности перешли, да только ложью это будет. У них нежности почти не бывает, вот только миг между ссорой и тем, как одежда слетит. В остальное время загрызть друг друга любовью готовы. Любовью и злостью. Никогда ничего не прощают, не забывают, каждая рана на теле укусами остаётся, синяками заживает, лишь чтобы позднее о себе напомнить. Двое поломанных, вступая в отношения, часто думают, мол, исцелят друг друга, часто мечтают об этом, жаждут этого. Жаль, редко в итоге оно так и выходит — доломать ведь куда проще, чем склеить по-новой. Свитер у ног, туда же рубашку, затем и брюки — дело привычное. Постельное белье холодит уже успевшую разгорячиться кожу. Поцелуй, поначалу нежный, теперь страстью пылает, словно бы они души друг у друга так отнять пытаются, до сердца каждого достать, вырвать его и поглотить без остатка. Зубы сталкиваются не по неумелости, по злости только. Это не секс, это битва, борьба, до крови, до последнего вздоха. Сириус мальчика своего даже не растягивает почти — им это не нужно. Уж больно часто трахаются, а небольшая щепотка боли лишь прибавит удовольствия. Это по ним, это их песня и она может звучать только так и никак иначе. С болью, с потом и кровью. Врывается резко, вжимает Гарри головой в постель, входит на полную, до предела, а выходит медленно, почти нежно — он всё-таки не только злится, но и извиниться пытается. — Прекрати, — выдыхает сквозь стоны Поттер. — Не мыльная. Опера. Сильнее давай. Блэк только рычит в ответ, да ускоряется. Сильнее, быстрее, резче, до апогея. Или агонии? Они лежат затем совершенно вымотанные, им это в кайф. Гарри головой куда-то в плечо мужчине уткнулся, сопит, будто то ли заснет вот-вот, то ли всё ещё злится, а Сириус волосы его перебирает и трещинки мелкие на потолке считает. Думает. Думается так себе, к слову. Видно, не время. — Кажется, у нас ещё дела были, Сохатик… — И? А что тут скажешь? Сириусу и остается только глаза закатить, пока Гарри не продолжит. — Расслабься, Сири, ну их всех нахуй. Какая вообще разница? — бубнит тот себе под нос. — Мы друг у друга есть. Мы, больше ничего. Поэтому и ничего, кроме нас, значения не имеет, разве не так? Мне вот больше ничего и не нужно… И вдруг подрывается резко: — А у тебя не так что ли? Нет, только не очередная истерика на пустом месте. В кого Гарри вообще таким пошёл? Был тихий, спокойный мальчик, немного безбашенный, ну, все мы не без греха, верно? А теперь будто совсем шарики за ролики заехали. Блэк вздыхает тяжело, а следом за вздохом очередная мысль тянется: «да я и сам не лучше, если откровенно». Выбирается аккуратно из вороха рук-ног, бросает на любимого своего взгляд короткий, который, впрочем, тут же цепляется за запястье тонкое. — Никак не выходит…? — спрашивает тихо, нежно, но без сочувствия — Поттеру такое не нужно, и принимается пальцами гладить ласково, едва касаясь, запястья чужие, хрупкие, словно крылья бабочки. Каждый шрам по-отдельности подушечками пальцев ощупывает, обводит. — Да. Сириус отчётливо помнит, как впервые застал маленького гриффиндорца за этим делом. Помнит тот почти панический страх при виде Сохатика своего с лезвием между пальцев и с руками, покрытыми кровью… Зеркало отражает слишком правдиво — тут синяки под глазами просто нельзя не заметить, как и всю эту нездоровую бледность и худобу, отчаянную затравленность в глазах будущего победителя Тёмного Лорда. — Гарри… Уже оправданный, Сириус тогда преподавал ЗоТИ, стараясь быть со своим Сохатиком почаще и предоставляя тому свои покои всякий раз, когда парню хотелось отдохнуть от навязчивого общества гриффиндорцев. Вот и сейчас Поттер, видно, зашёл, пока сам Блэк к директору уходил. Зашёл и… И что? — Зачем, Гарри? Сохатик?.. Сириус говорит совсем тихо, немного надломлено, подходит медленно, будто к зверю дикому, и ладони трясущиеся обхватывает нежно, игнорируя кровавую липкость. Чуткий нюх реагирует на запах металла, и это словно душу саму раскурочивает ощущением безнадёги. Не то чтобы крови было настолько много, но… Для самоповреждения, как кажется Блэку, даже больше, чем чересчур. Сколько ж порезов он успел сделать?.. Сириусу больно. Возможно, больнее, чем самому Гарри в данный момент. Да, наверное, так. Ему кажется, будто мир на куски разлетается, будто вся реальность в руины превращается и, почему-то, во всём этом виноват именно он. Гарри не отвечает, и Блэк произносит снова: — Сохатик… Не зовёт, нет, скорее пытается убедиться, что всё ещё дышит, живёт, говорит. И обнимает мальчика своего крепко-крепко. А тот лишь спустя минуту-другую выдыхает почти незаметно: — Прости… Прости, Сири. И плачет. Совсем как ребёнок плачет. И каждая слеза калёным железом на сердце Блэка оседает. — Ничего. Мы со всем справимся, — восклицает вдруг Сириус, хлопнув в ладоши, и резко с кровати подскакивает, начиная собирать вещи, разбросанные по комнате. — Конечно, справимся, — едко шепчет Поттер, впрочем, мужчина эту неприкрытую иронию игнорирует совершенно. — Кричер. — Чего желает мерзкий полукровка? — скрипит недовольно появившийся тут же эльф. — О, точно… Спасибо, Сохатик. Всё никак не привыкну снова. Гарри понимает. Ну, по крайней мере, думает, что понимает. Ничего удивительного в том, что нескольких лет недостаточно, чтобы полностью отбросить годы в Азкабане. Сириус подходит к кровати, отдав все нужные распоряжения Кричеру, запястье любимое, что свесилось с постели, перехватывает и лёгкий поцелуй на внутренней стороне оставляет. А затем улыбается светло-светло. Поттеру на миг кажется, будто сам мир посветлел. Будто они и не ссорились вовсе, будто за границей их комнаты не существует сколько-нибудь серьёзных проблем, будто их не ждут веретёна разбирательств, толпа журналистов, свора безостановочно-требующих-чего-то. Будто они не умирают ежесекундно. Поттер улыбается в ответ. Дышать легко и приятно. Злость утихла, свернулась мягким клубком глубоко в груди и пообещала не беспокоить, не скрести по сердцу до следующего прецедента. Им вместе хорошо. Они вместе счастливы. Даже жизнь эту почти любят, пока друг у друга есть. Ну, по большей части.

***

— Да чтоб я ещё хоть раз!.. — Бродяга! Успокойся! Пожалуйста. — Ноги моей больше не будет за пределами этого дома! Твоей, к слову, тоже! — Не перебарщивай! — Перебарщиваю? Я? — заорал уж совсем громко мужчина. — Да что б ты понимал, мальчишка! — Ах, вот ты как заговорил? — Только попробуй это всё сейчас в свою пользу вывернуть. Удушу! И Мерлина не побоюсь. — Себя побойся, скотина. — Только я сейчас могу злиться, мелкий говнюк! Иных криков за громким и многословным хлопком двери не последовало. Гарри сел, где сидел, прямо на пол, очки снял и с силой глаза растёр, лоб, виски. И заскулил вдруг. Совсем по-звериному. Он не понимает. Он просто не понимает, что они делают не так. Почему практически каждый их разговор — если не приводит к сексу — приводит к этому дерьму? Почему они не могут просто? По-человечески? И вроде поодиночке вполне себе разумные люди, мыслящие, относительно умные. А как рядом оказываются, хоть на лоб тату бей — «мозгов нет, не ищите». Они ж друг без друга не могут. Но как быть, если и друг с другом тоже не могут? Злые слёзы щиплют глаза, словно соль. Гарри хотел бы быть счастливым. Но что делать, если он не умеет? Схватив куртку, Поттер вытягивает пачку простых маггловских сигарет, зажигалку (сигареты можно только так, магия их портит, он уверен) и выходит на крыльцо. Сириуса найти нетрудно. Они вдвоём ведь словно на привязи — далеко не уйдут. Сидит на ступенях, распространяет ауру отчаяния. Гарри садится рядом. И думает. Маленький огонёк не греет тело, но ненадолго согревает душу, помогает мыслить. Сигареты, особенно во время или после ссоры, дело столь же привычное, сколь и секс. — Мы же друг друга уничтожим просто, — завыл вдруг Сириус, сжимая свои волосы в кулаках с такой силой, словно надеется с корнем их вырвать. Гарри молчит. Минуту. Две. Едва слышно лишь долгие выдохи, да мерещится чьё-то гулкое сердцебиение. Может быть и не мерещится. Чего только не случается посреди туч из табачного дыма. — Да мы уже, Сири, очнись, — тихо отзывается Гарри после последней затяжки, в очередной раз туша сигарету о собственное запястье. — Мы друг друга уничтожили ещё тогда, когда впервые встретились, понимаешь? Блэк глаза наконец открывает — те немного болят, слишком сильно жмурился. Ждёт, пока мельтешащие чёрные мушки исчезнут и смотрит на парня — уже ж не мальчика, точно — своего любимого. Почти мужчину. Смотрит молча. И в этих глазах Поттеру мерещится непримиримое пламя. Всего миг. Очень быстро оно сменяется глухим, безнадежным отчаянием. Он наконец-то сдался. Он наконец-то понял. Значит, совсем скоро и примет, думает Гарри. И улыбается Блэку. Тепло, ласково. Надёжно. — Так разве это плохо, Бродяга? Сириус смотрит с недоумением. «Естественно плохо!» — хочется закричать. «Конечно же плохо!» — заорать на всю улицу прямо. — О чем ты? — говорит вместо этого. — Сам посуди. Ты вообще можешь представить себе наше будущее? Твоё или моё по-отдельности? Да и вместе… — Твоё — конечно! И вполне отчётливо, — хмурится он. Злость затаилась. Она умеет выжидать. Гарри усмехается, пока протягивает Сириусу сигарету, да и себе достает новую. — Сири, — он вдруг смотрит прямо в глаза любимые, смотрит с какой-то болезненной нежностью, а может немного нежной болью, если она таковой бывает. — Я поломан. Ты тоже. Мы пустышки. Мы выживаем ссорами, криками и битьем посуды. Сексом, в конце концов. Мы срёмся с нихуя, просто потому что больше ничего не умеем. Ни любить, ни радоваться, ни греть. Ты разучился в Азкабане, а меня попросту такому и не учили. Мы срёмся снова и снова, потому что только так чувствуем какое-то… Он пощёлкал свободными пальцами немного, сделал ещё затяжку и продолжил, но уже глядя куда-то в небо. — Какое-то пламя внутри. Думаю, у тебя всё ровно так же, как и у меня. Мы гниём заживо, Бродяга. Смех, взрывной дурак, плюй-камни — это всё осталось так далеко, примерно за хуй знает сколько до первого трупа в этой войне. Я не должен быть таким. Но другим не выходит. Небо кажется Сириусу чересчур мрачным. Как он умудрился упустить тот момент, когда его Сохатик так вырос? Так сильно покрылся бронёй из цинизма? Он помнит, как тот сгибался под гнётом вечного бремени, наложенного непонятно кем и непонятно зачем. Сгибался, но не ломался ведь. А потом… Потом бессонница, паранойя и лезвие между пальцев. Потом шрамы от запястья и вверх по руке. Потом хриплые стоны в постели, пока другие старшекурсники мирно спят, и прокуренный голос. Потом истерики снова и снова, по поводу и без. И что хуже всего — Сириус не может сказать точно, про кого эти мысли — про Гарри или же про него самого. Такие одинаковые, что аж жуть берёт. Поломанные. Прогнившие. Пославшие нахуй весь этот мир. — Я вашего психопата прикончил? Прикончил! Так отъебитесь уже от меня наконец, Мерлин всемогущий! — Пошли прочь, падальщики! Без комментариев. — А с какого такого хуя вы решили, что я буду здесь учиться? Навоевался по самое горло, спасибо большое, могу разве что показать вам самый короткий путь нахуй, господа хорошие! — Он мой крестник! И я вправе решать, кого к нему пускать, а кого нет! Вон отсюда или, клянусь, я не побрезгую даже Авадой! — Мда… Гарри, прекращай, от третьей у тебя разболится горло. — Да-да, папочка. Хватит глаза закатывать, застынут. Ты ещё злишься? — Недоносок… Чудовище… Мелкое безобразие. — Какой есть, Сири. Какой есть. — Пошли уже. Им вместе хорошо. Они вместе счастливы. Ладно, на самом деле, всё это чистой воды пиздёж. Но вместе они живы по-настоящему — и это единственное, что имеет значение. А что будет завтра… Ну, это случится уже не сегодня. Умрут — значит туда-то им и дорога, двум проклятым и прогнившим насквозь.