Свойство памяти

Когда Венти плюхнулся на сидение напротив Линь Чао, тот давно перестал тереть куском туши о камень для её разведения и сейчас задумчиво разглядывал пустой лист, покручивая пальцами кисть. Держал он её почти точно так же, как Алатус — три пальца обхватывали центр кисточки, но не так изящно, как получалось у Алатуса. — Не мешаю? — спросил Венти, опершись локтем о стол и уронив на ладонь подбородок. Линь Чао поднял на него рассеянный взгляд, и выглядел он так измученно, что Венти тотчас решил, что усталость была обязательным условием для жизни в Цинцэ. — Тебе принести чаю? Линь Чао захлопнул рот, будто воды нахлебался, и моргнул с выражением непомерного удивления на лице. Он вскинул бровями так сильно, что на загорелом лбу пролегли три длинные складки. — Молодому господину, другу главы Уван не пристало предлагать… — начал он, но Венти уже достаточно общался с Алатусом, чтобы примерно представить, какое продолжение услышит, и махнуть рукой. — Я принесу чай, — только и сказал он, прежде чем снова скрыться под крышей постоялого двора. Он улыбался, пока болтал с работником и просил у него набор с каким-нибудь чаем, который было бы неплохо пить в такую погоду, и хотя работник — а может, и владелец — постоялого двора поначалу как будто места себе не находил, раздумывая, как с ним разговаривать, то после вопроса Венти о том, почему первую заварку всегда сливают в чабань, а не пьют, заметно расслабился. Венти услышал целую лекцию о том, что любой чай в Цинцэ и на других землях собирают вручную и засушивают листья, отчего те собирают пыль, и первый пролив всегда избавляется от её остатков. Конечно, этот сухой и загорелый мужичок изъявил желание заварить ему чай самостоятельно, и всё это время не переставал говорить о единстве природы и человека с каждой чайной церемонией. Венти слушал его, навалившись локтями на низкий столик и подперев голову ладонями, не отрывая взгляда от виртуозных движений морщинистых от упорной работы рук — те порхали над чайником так, будто играли на музыкальном инструменте. Он улыбался, пока наблюдал за ним, и в этот раз не испытывал желания резко опустить уголки губ и сделать вид, будто не улыбался вовсе. Неудивительно, что вернулся к Линь Чао Венти с чувством некоего душевного подъёма, и ему казалось, будто он вовсе не ходит по земле — порхает, словно птица. Линь Чао смущённо кивнул, когда принимал из бледных тонких рук глиняную пиалу с загнутыми внутрь краями и отпивал немного… кажется, тот мужичок назвал этот сорт «Колодец дракона с озера Лухуа». Замысловато, но вкуса не умаляет — мягкий, почти неосязаемый, но странно освежающий. За то время, что Венти болтал с работником постоялого двора, Линь Чао успел провести в правом верхнем углу листа несколько изламывающихся тёмных линий, тонких и толстых. Они отдалённо напоминали ветви деревьев, но каких-то мягких, ненастоящих. Может, это Линь Чао был патовым художником, а потому и ветви деревьев казались странными. — Не знал, что ты рисуешь, — протянул Венти, указательным пальцем очерчивая край своей пиалы по кругу, и Линь Чао бросил на него краткий взгляд и мотнул головой. — Не рисую, — пробормотал он со следом неловкости. — Глава сказал, что у меня не получится стать настоящим воином, если я не научусь видеть мир вокруг. Сказал нарисовать сливу. Вот… рисую. Венти задумчиво хмыкнул и подлил им обоим ещё чая. Казалось, Линь Чао места себе не находил из-за того, что Венти негласно взял на себя роль того, кто подхватывает с чабани простенький чайник из глины. Может, это была одна из местных вещей, в которых Венти не слишком разбирался, но он не находил её настолько важной, чтобы отложить раздумья о том, что Линь Чао только что сказал. Видеть мир вокруг, значит. За всё время, что он провёл вместе с Алатусом, Венти не замечал, чтобы тот проводил свой досуг за наблюдением за тем, что его окружало. Он не задерживал взгляд на листве деревьев, не следил задумчиво за изгибами и переплетениями бамбука и лишь однажды наблюдал за семейством крошечных птиц в персиковом саду — за зябликами, кажется. С одной стороны, любой воин должен видеть мир вокруг, должен подстраиваться под условия того места, в котором оказался, чтобы выйти из сражения победителем, но Венти решительно не понимал, зачем было рисовать сливу, особенно если учесть, что на этих землях это дерево не росло. Их было много в Заоблачном пределе, они раскидывались на крутых склонах и аккуратно стекались к проходящей под скоплением гор реке. Венти бы хотел побывать там зимой, когда на почти что чёрных ветвях распускаются ярко-красные цветки, яркими пятнами выползающие из-под снега. Он видел всё это, когда был ветром, но всегда хотел провести по мягким лепесткам пальцем. — Почему сливу? — спросил он, и Линь Чао озадаченно насупился, а затем его взгляд коснулся лица Венти, и это выражение исчезло. Может, окончательно осознал, что Венти не был местным, а потому не знал многих тонкостей его культуры. — Это одно из четырёх благородных, молодой господин, — произнёс он и скромно отпил чая. — Этот ничтожный думал, что глава Уван рассказывал молодому господину… Венти чуть качнул головой, и Линь Чао резко отвёл от него взгляд и уткнулся в собственную пиалу. — Будет лучше, если глава сам расскажет молодому господину. Венти непонимающе нахмурился. На его губах растянулась улыбка, хотя он вовсе не собирался смеяться, да и ситуация в целом не располагала к такому. — Почему? — спросил он, и Линь Чао прикусил губу. Он в целом вёл себя как-то странно. Когда Венти только проснулся на постоялом дворе несколько дней назад, Линь Чао, казалось, был не слишком ему рад, а ночью они вполне спокойно поговорили за чаем. Что же такого изменилось за несколько часов, что он вдруг стал таким нерешительным? — Глава Уван знает больше этого Линь Чао, — произнёс, наконец, он и потупился. — Да и нельзя мне лезть… Брови съехали к переносице Венти только сильнее. Из середины груди вырвался смешок. — О чём ты? — спросил он, и Линь Чао зарделся. — Ну… Я думал, молодой господин и глава Уван… близки?.. Бабушка рассказывала, что видела, как глава нёс молодого господина неделю назад… Неделю назад Венти позорно потерял сознание на песчаном берегу почти сразу после того, как Алатус вернул ему осквернённое Сердце. Должно быть, именно о том, как Алатус нёс его сюда, и шептались те старики, мимо которых Венти проходил утром. Правда, это нисколько не объясняло другую часть краткой и едва слышной речи Линь Чао. — Я бы не сказал, что мы близки, — протянул он, не до конца понимая, лукавит или нет. С одной стороны, за время их совместного путешествия они, действительно, довольно сильно сблизились, но то было год назад. Слишком многое изменилось за это время, и, право, Венти понятия не имел, что столько вещей может произойти за такое короткое количество времени. Теперь он не был уверен, что знал того, с кем разговаривал с час назад. — Почему ты так подумал? Линь Чао прикусил изнутри нижнюю губу. Похоже, этот разговор казался ему куда более смущающим, чем что бы то ни было ещё. Его спина изогнулась, а пальцы правой руки принялись перебирать древко почти засохшей кисти. И всё же он решил ответить: — Когда вы спали… никогда не видел, чтобы глава Уван так на кого-то смотрел. В ответ на это Венти смог только многозначительно промычать. Он мог бы сказать, что прежде Алатус смотрел на него только хмуро и задумчиво, упёрто или затравленно, пару раз злобно и пусто, но тогда он соврёт. Были ещё взгляды у персикового дерева близь Усадьбы Ночи, каждый раз, когда Венти зачитывал перед ним свои стихи, а ещё в комнатке постоялого двора сегодня утром; и во все эти моменты Алатус смотрел на него одинаково, но так, что в груди что-то замирало, так, как смотрел на него Венти почти всегда, когда им удавалось встретиться под сенью сосен на границе старого города, когда один играл на лире, а второй шёпотом травы заводил тихую песню, которая вскоре обернётся словами о свободе. Раньше он не слишком предавал значение этим взглядам, но разговор с Гретой год назад заставил его дать им название. Это было восхищение. Не такое, когда удаётся впервые увидеть море, но которое отчаянно карабкается из глубины глаз в надежде отразиться на лице приподнятыми бровями, распахнутыми веками и чуть разомкнутыми губами. Это было восхищение, которое не должно было обращаться к другому человеку — да даже Богу, — потому что сама мысль о том, что подобное чувство может целиком и полностью принадлежать живому, вызывала странный страх. Этот страх не походил на тёмные извилистые руки персиковых деревьев в ночи, на исполненное сочувствием лицо Шан Си, объятое бирюзовым свечением Сердца Бога, на занозы в пальцах от стискивания оконной рамы или царапание песка в глотке. Он возникал от осознания многотонной ответственности, от величины безграничного, как сама личность, доверия, которое ты обязан оправдать во что бы то ни стало. Этот страх клубился невнятным древесным оркестром где-то в затылке и напоминал, что однажды это доверие он не оправдал. Венти очнулся, когда услышал резкий всплеск. Линь Чао залил камень для разведения туши водой, выплеснул всё прямо на землю рядом со своим стулом, и подхватил из набора два камешка — красный и белый. Когда они оба растирались на камне мягким шёпотом, два цвета стекались друг к другу, смешиваясь на границе и походя на глаза, что только-только истончились слезами или не видели отдыха несколько долгих дней. Два цвета так сильно отличались, что было тяжело поверить в их гармоничное существование в одном камне для разведения. Венти коснулся мизинцем края небольшой белой лужицы, не обращая на Линь Чао внимания, и принялся разглядывать каплю на пальце. Её хотелось растереть, посмотреть, как тушь перемежается с кожей, испещряется тончайшими полосками, которые выстраиваются на пальце в странный и единственный в своём роде рисунок, и засыхает звуками пустынного ветра. Когда Венти резко повернул голову, заметив краем глаза возвращающегося на постоялый двор Алатуса, чья спина была всё такой же прямой, а заведённая за неё рука сжимала какой-то свиток, прошло довольно много времени. Тушь на его пальце засохла, так и не встревоженная, а Линь Чао закончил рисовать цветки на сливовом дереве. Они с Алатусом встретились взглядами — у каждого разный, усталый и отдохнувший, потухший и чуть поблескивающий, мрачный и задумчивый, — и тот выглядел чуть удивлённым, что Венти с Линь Чао в принципе могли сидеть вместе, но это удивление быстро исчезло. Венти следил, как он отворачивается, поднимается по лестнице и исчезает под крышей постоялого двора, и шея его казалась напряжённой, будто он хотел обернуться, но держал себя под контролем. Ему отчего-то вспомнились слова Лу Люйи на последнем Священном Призыве, которые ещё вчера предали его полным смятения раздумьям, но довольно быстро подзабылись. — Кто такие обрезанные рукава? — спросил он, так и не повернув головы, и услышал глухой удар. Кажется, Линь Чао дёрнулся и задел коленом ножку стола — дерево под локтями ощутимо дрогнуло. Венти решительно не понимал, что такого было в его вопросе, что вызвало эту странную реакцию. С другой стороны, Чжун Ли рассердился, когда услышал это сочетание двух слов, которое казалось совершенно безобидным. — Почему молодому господину это интересно? — спросил Линь Чао, и только тогда Венти повернул голову. — Услышал вчера. Одного моего приятеля это… довольно сильно рассердило, а я совсем не понимаю, почему. Думал, ты можешь об этом что-то знать. Это какое-то местное оскорбление? Линь Чао вновь прикусил губу изнутри, глубоко задумавшись. Венти разглядывал растущий под его носом тёмный пушок, довольно заметный на покрытой неровным загаром коже, и молчал. — И да, и нет, — наконец, забормотал Линь Чао. Его щёки покрылись красными пятнами. — Так говорят о мужчинах, которые… делятся персиком. Венти и Алатус, конечно, срывали год назад в саду Усадьбы Ночи персики и проверяли, какие из них будут вкуснее — те, что свисают с нижних веток, или те, что прячутся на верхушке, — но тон Линь Чао прозрачно намекал, что дело было не совсем в этом. Он свёл брови к переносице и чуть прищурился, пытаясь тем самым выразить своё непонимание такого поэтического сравнения, и Линь Чао зарделся ещё сильнее. — Меняются энергией ян?.. — протянул он, как будто предлагал варианты, но Венти всё равно не понял. — Становятся спутниками на пути совершенствования?.. Вот теперь Венти понял. Правда, на его вопрос это нисколько не повлияло. В Мондштадте всем всегда было всё равно, кого любит человек — мужчину, женщину, всех или никого. Конечно, во времена правления Декарабиана «спутники на пути совершенствования» не слишком распространялись о своих отношениях, но сейчас, когда его народ дал ему титул Бога Свободы, об этом перестали молчать. Та же Грета, например, говорила ему прямо о том, какого рода привязанности связывали Венти и Барбатоса, и не испытывала по этому поводу осуждение. Горечь, возможно, но точно не непринятие. Тем более странно было слышать все эти попытки прикрыться вуалью и иносказательностью, когда Линь Чао объяснял ему суть обрезанных рукавов. Сама фраза звучала странно. Венти не мог утверждать, что суть её была прямо такой уж негативной, но Лу Люйи явно не пытался казаться осторожным, когда произносил её. — Разве это плохо? — спросил он, и Линь Чао скованно пожал плечами. — Бабушка говорит, что обрезанные рукава плохо почитают предков, — сказал он, и Венти неосознанно зарылся пальцами в короткие волосы на затылке. Странно, что Гуннхильдр говорила ему перед первым путешествием на Священный Призыв, что к нему появятся вопросы, если он не будет ходить с длинными волосами, и не слышать ничего по этому поводу сейчас. Оставалось только надеяться, что к нему был меньший спрос, как к жителю другого королевства. — Поэтому один принимает в свою семью другого не более, чем на двадцать лет, а затем они расходятся, чтобы продолжить род. Прямо им никто не скажет, что это плохо, тут каждый по-своему думает. Но можно найти тех, кому не нравится. Венти задумчиво хмыкнул и снова замолк. Он чуть прикусил ноготь на большом пальце, не до конца понимая, что Лу Люйи вообще заставило решить, будто Венти с Алатусом связывало нечто большее, чем пара месяцев совместных странствий. Да, было одно постыдное воспоминание из Усадьбы Ночи, но оно было сугубо личным, приватным, закрытым для любого, кто не является ни им самим, ни Алатусом. Другие Боги не должны были знать о первой ночи на склоне Уван, да и вряд ли им как-то удалось об этом прознать. И всё же Лу Люйи позволил себе назвать их обрезанными рукавами, да причём с полной уверенностью в своих догадках. Венти никогда не позволял себе говорить вслух что-то, о чём до конца не знает. Краем глаза он заметил, как на лестницу постоялого двора взбежал какой-то мужчина и тут же скрылся за скромными дверьми. Его не было не больше двух минут, когда он вновь появился на крыльце, но теперь вслед за ним шёл Алатус. Руки его были сложены на груди, а лицо приобрело выражение мрачной задумчивости, и он посмотрел Венти прямо в глаза, прежде чем отнять от груди правую ладонь, развернуть её тыльной стороной вверх и единожды согнуть пальцы экономным движением, будто бы подзывая к себе. Венти не помнил, попрощался ли с Линь Чао, но осторожно поднялся и приблизился. — Что-то случилось? — спросил он, тут же срываясь на быстрый шаг вслед за Алатусом и незнакомым ему мужчиной. — Гонец прибыл, — услышал он тихий ответ. — Говорят, тебя ищет. Мужчина впереди них чуть напрягся, как будто всеми силами пытался притвориться, что его здесь и вовсе не было, а к разговору он совсем не прислушивается. И всё же Венти услышал скомканный шёпот: «Анемо Архонт… В Цинцэ!..» — который заставил его нахмуриться. Вот только новой волны сплетен среди пожилого населения деревни ему не хватало. Значит, Чжун Ли потребовались сутки, чтобы составить контракт для Ассамблеи Гуйли и Мондштадта, который включал бы договорённость для Венти поговорить с Алатусом о Священном Призыве и отправить строителей в Спрингвейл — для Чжун Ли. Как-то долго, если вспомнить, что Моракс был Богом Контрактов. Венти не ошибся — гонец действительно привёз две копии этого контракта, но к одному из них был привязан ещё и свиток, обмотанный золотой нитью. Алатус, в свою очередь, попросил гонца подождать немного здесь, пока они ищут кисть и тушь. Он протянул Венти руку, и в следующий миг оба вновь оказались на постоялом дворе. — Что это? — спросил он, наблюдая, как Венти садится за низкий столик, вновь заваленный бумагами — и для кого он убирался?.. Венти плеснул в камень для разведения туши немного воды и подхватил чёрный брусок, который был до того крохотным, что вот-вот прикажет долго жить. Кисть, сухая и жёсткая от остатков туши ранним утром, вновь была чистой. Он не спешил подбирать её и развернул оба свитка с контрактом — на обоих стояла подпись Чжун Ли, и та в свете вечернего солнца отливала яшмой. — Контракт, — просто ответил Венти, внимательно читая убористые иероглифы, такие же изящные, как в записях Чжун Ли. — Ассамблея Гуйли отправляет в Мондштадт отряд из… сотни, ого… рабочих, а я взамен рассказываю тебе об ультиматуме Предместья Лиша. Он услышал тихое мычание, но не слишком обратил на него внимание. В контракте не было ни слова о Сердце Гамигина, и отчасти было приятно не видеть его влияние хотя бы в этих листах бумаги, но вряд ли Гуй Чжун решила умолчать о знании Венти перед Чжун Ли. Возможно, что-то об этом говорилось в приложенном письме… Венти аккуратно развязал золотую нить и развернул тонкий свиток. Да, точно. Гуй Чжун справлялась о его делах, но в её словах не было какого-то чувства, будто этот интерес был целиком и полностью основан на каких-то политических делах. Казалось, она просто спрашивала, потому что была обеспокоена его реакцией на внезапное понимание, где Сердце Гамигина могло быть. Впрочем, писала она не только об этом: огромная доля письма была посвящена попыткам Ассамблеи уничтожить Сердце Шан Си, и ещё какая-то часть — новому спору с Хранителем Облаков. В этот раз, похоже, они разругались на почве совершенствования системы перезарядки её баллисты. Мархосиус передавал привет, и Венти удивился, что Бог Очага вообще о нём вспомнил, если учесть, что они не особенно-то и разговаривали в их первую и последнюю встречу. «Если в один день ты услышишь взрыв где-нибудь с моря — это мы уничтожили Сердце Шан Си. Не пугайся и приходи во дворец, чтобы отпраздновать!» «Кстати, А-Ли сказал, что ты ещё неделю назад хотел обсудить какую-то очень важную вещь, связанную с твоим Сердцем. Это ведь не то, о чём я думаю? Если так, то прости меня, пожалуйста, я совсем увлеклась своей болтовнёй! Напиши, как только сможешь». — Они пытаются уничтожить Сердце Шан Си, — произнёс он, поднимая голову. Алатус успел сесть напротив него, и сейчас он чуть хмурился. — Уничтожить? — переспросил он, и Венти кивнул. — Так решили на Призыве. Чтобы никто не соблазнился использовать его в своих целях. Алатус задумчиво хмыкнул, потянулся к какой-то книжке без переплёта на углу стола и раскрыл её где-то на середине. Хоть он и выглядел сосредоточенным, пока разглядывал страницу, Венти заметил, что взгляда от одного места он всё никак не отрывал, будто подобрал книгу больше для того, чтобы подумать. Венти подобрал кисть, обмакнул её кончик в чёрной туши и поставил на обеих копиях контракта подпись, которую только что придумал. Выглядела она так себе, но эта закорючка, в которой кое-как проглядывался первый иероглиф его имени, была лучшим, что могло только прийти ему в голову. Гонец всё так же ждал их у смотровой вышки. Он принял одну копию контракта, беззвучно поклонился, вскочил на коня и был таков. Венти даже стало жаль, что ему не удалось с ним хотя бы парой слов переброситься. Он бы спросил, знает ли он того гонца, который приезжал в Мондштадт чуть больше недели назад. Ему было до безумия интересно узнать мнение жителя Ассамблеи Гуйли насчёт его народа. Когда они вернулись на постоялый двор, Алатус подобрал книгу и принялся читать её куда более вдумчиво, явно не притворяясь, чтобы порассуждать о чём-то постороннем. У Венти же глаза вновь принялись слипаться. Ещё не стемнело, чтобы с чистой совестью уйти в соседнюю комнату, но мысли в голове как будто увязли в янтаре, ворочались в попытках выбраться, но не преуспевали. В конце концов, он глаз не сомкнул с прошлого дня — даром, что пять дней в небытие провалялся. — Ты не против, если я вздремну немного? — спросил он, и Алатус оторвал от книги несколько удивлённый взгляд, будто он не до конца понимал, что Венти всё ещё стоял на пороге его комнаты. — Да… — сипло выдохнул Алатус и прочистил горло. — То есть, не против. Голос его показался Венти непривычно тонким; в нём застыли призраки некоей мысли, которую поставили под сомнение, лишив какого-либо права на существование. Та упорно продолжала цепляться затупившимися от времени когтями за стенки сознания, но те были слишком гладкими, чтобы удержаться на них надолго. Эта мысль вот-вот погибнет. Венти кивнул ему со следом улыбки в глазах и покинул комнату. Постель, в которой он проснулся вчера, была тщательно застелена, а на низком столике возвышалась небольшая тёмная подставка для благовоний. Палочка в ней была новой и не зажжённой, но Венти не стал с ней ничего делать. Глубокой ночью он подумал, что лучше бы выпросил у того мужичка, который заваривал ему чай днём, кучу этих палочек благовоний, чтобы определять по ним время без сна. Он жутко хотел спать, но вместо блаженного сна на внутренней стороне век вставали образы всего пережитого за последние дни. Он не знал, почему эти воспоминания хаотично плясали вокруг него, перетекая, объединяясь и превращаясь во что-то новое, но вылезти из постели его заставил сковавший грудь холод. Он не понимал, было ли всему виной влияние Сердца, на которое несколько часов назад Венти не посчастливилось наступить и которое оттягивало карман в рукаве несколько минут, но холод принялся обгладывать его изнутри почти сразу же после того, как небосвод захватила луна. Он завернулся в тонкое одеяло и вышел было в коридор, чтобы спуститься на первый этаж и поискать ещё одеял, когда увидел знакомый слабый отблеск свечи из-за приоткрытой двери. Алатус вскинул голову в тот же миг, что дверь тихонько отъехала в сторону. Он как будто всё это время не поднимался с места, всё так же держа в руке книгу без обложки, но распустив волосы. Венти до того привык за этот скомканный день видеть его чёткий изгиб челюсти, что не быть способным увидеть его за отросшими волосами тотчас показалось ему неимоверно странным. Он пересёк порог комнаты на цыпочках, потому что ещё у себя проигнорировал обувь как какую-то концепцию, и чуть склонил голову. — Я думал, ты опять заснул, — произнёс он не слишком громко, словно опасаясь разрушить спокойствие ночи, бархатом обившее стены вокруг них, и Алатус чуть опустил подбородок, разглядывая текст в книге с таким видом, будто пытался вспомнить, что именно читает. — Днём слишком много дел, — пробормотал он, проводя большим пальцем по боковому краю страницы. — Некогда изучить записи. Почему не спишь? Венти поплотнее закутался в тонкое одеяло, сбившееся в невнятную кучу у него на локтях, и повёл плечом. — Опять холодно. Не могу уснуть. Книга тут же закрылась, свернулась в кривой рулон и оказалась в плену тонкой ладони с не слишком длинными пальцами. Алатус поднялся из-за низкого столика и в одно слово уложил просьбу пойти с ним туда, где Венти сможет согреться, пока не поднялось солнце. Вместе они, босые и молчаливые, спустились на первый этаж, и Алатус толкнул свободной рукой дверь, ведущую на кухню. Чем-то это место было похоже на кухню дворца Гуйли, но поменьше раза в четыре. Свет луны почти не проникал сюда из-за крохотного окошка, но Алатус быстро достал откуда-то свечу и зажёг её, и Венти разглядел внутри углубления каменной плиты след старого масла. Это углубление почернело от старости и частого использования, а на самом краю застыло одно иссохшее зёрнышко риса. Сбоку от этой плиты скромно пристроилась небольшая печь, на которой кипятили воду в медном чайнике, и Алатус уложил в неё парочку тонких дров, прежде чем скомкать пучок соломы, затолкать его под дрова и поджечь пламенем от свечи. И всё это — в полной тишине. Венти наблюдал за ним, кутаясь в одеяло и подпирая бёдрами стол, за которым повара разрезали овощи и разделывали рыбу — от длинных царапин исходил характерный запах. Когда огонь в печи разгорелся, Венти заприметил стоящий на полке шкафа без дверец медный чайник, подобрал его и зачерпнул им воду из стоящей рядом бочки. Вода явно была речной и чуть пахла водорослями. — Заварю нам чай, — произнёс он тихо в ответ на чуть удивлённый взгляд Алатуса и поставил чайник на печь. Он заметил, как Алатус опустился на корточки, открыл дверцы низкого и крохотного шкафчика и достал из него чабань, глиняный чайничек и две пиалы, поставил всё это на стол и уже явно собирался отобрать у Венти всю работу, как тот коснулся его плеча. — Я сам. Алатус замер с крошечной глиняной баночкой в руках, в которой явно шуршал о стенки чай, а затем мелко кивнул, да так отрывисто, что Венти невольно удивился. Неужели своим желанием самостоятельно залить чай кипятком и повторить все действия местного работника он умудрился как-то задеть его?.. С другой стороны, Линь Чао тоже смутился, когда он предложил принести ему чай. Местные традиции упорно продолжали вводить его в ступор. И всё же он принял баночку из рук Алатуса и тремя пальцами подхватил из неё щепотку чая, пахнущего зеленью и лугом, прежде чем бросить её в чайничек. — Что за записи ты изучаешь? — спросил он полушёпотом, как будто побаивался, что их могут застукать на кухне среди ночи. Конечно, он этого совсем не остерегался, но сейчас всё вокруг — треск тонких поленьев в печи, шорох чая о глину, шелест нижних одежд Венти, которые снова норовили сползти с плеч, едва слышное дыхание — казалось ему донельзя мирным и спокойным. Не хотелось нарушать это ощущение слишком громким голосом. Алатус, явно осознав, что к чайнику его не подпустят, медленно сел на покосившийся табурет и сжал пальцами верхний край книги, которую несколько минут назад положил на стол. — Их писал наставник, — пробормотал он, и Венти поднял на него неопределённый взгляд. — Достал их в тот день, когда ты появился недалеко от Усадьбы Ночи. Надеюсь найти в них способ избавиться от остатков теней на склоне Уван. Венти привалился бедром к краю стола, чувствуя щекой жар пламени из печи, и скрестил руки на груди. Значит, Алатус был неподалёку, а потому услышал, как он защищался от Юй Пао на вершине Каменных врат, и пришёл проверить странный шум ветров. Это многое объясняло. — Получается? — спросил он слегка запоздало, и Алатус устало потёр двумя пальцами глаза, прежде чем мотнуть головой. — Пока нет. Голос его вновь стал каким-то натянутым и тонким. Вода внутри чайника забурлила, и Венти, обернув ладонь краем одеяла, осторожно снял его с печи. Он залил не до конца вскипевшую воду в глиняный чайник, прикрыл его крышкой, чуть обвёл полукругом, чтобы вода пропитала все листья, и слил всё в чабань. Алатус следил за ним неотрывно, а затем медленно кивнул, когда Венти протянул ему пиалу с белой потрескавшейся глазурью внутри. Чай всё ещё пах зеленью и лугом, но теперь можно было почувствовать слабый сливочный аромат — аккуратный и ненавязчивый. Венти сделал осторожный глоток, но особенного вкуса не почувствовал. Может, недостаточно выдержал, прежде чем разлить чай по пиалам. С другой стороны, пока они будут говорить, чай не успеет стать горьким от долгой заварки. — Я бы хотел завтра посмотреть на занятия по стрельбе из лука, — сказал он, допивая чай и подливая себе и Алатусу новый. Тот чуть склонил голову, и во взгляде его промелькнуло небольшое удивление, что у Венти в принципе есть планы на день. Странный взгляд; Венти не понимал его истоки. — Ты умеешь? — спросил, наконец, Алатус, отпивая из своей пиалы, и Венти чуть качнул головой. — Хочу научиться. На самом деле, Венти всегда относился к любому оружию с некоторой долей опаски. Ему всегда претила мысль, что одни люди могут убивать других ради достижения каких-то своих целей. Конечно, он понимал, что без смерти Декарабиана его народ бы не освободился, а сам он вряд ли бы стал тем, кем является сейчас, но он бы всё отдал, чтобы попробовать всё изменить мирным путём. А это наверняка было возможно, но было гораздо сложнее. И всё же он бы хотел научиться именно что стрелять из лука. Мечи и копья прочно ассоциировались с опасностью; при должном мастерстве стрелы могут поразить противника, не причинив ему никакого вреда. Он знал, что полёт стрелы зависел от потоков воздуха — при сильном ветре траектория может чуть измениться, — и чувствовал, что со стрельбой у него не возникнет каких-то сильных проблем. Тем более, теперь, когда слишком большие усилия неизменно отдаются невидимыми ожогами на ладонях, он не всегда мог полагаться на одни лишь ветра. Лук и стрелы звучали разумно. — Думаю, к утру все будут знать, кто ты, — заговорил Алатус после небольшой паузы. — Они будут ожидать, что ты уже всё умеешь. Попросят наставлений. Бог ведь. Венти чуть поморщился. Эти ожидания успели ему изрядно надоесть — и всё он должен знать, и в каждом деянии должен был давно достигнуть совершенства. Конечно, если кто-то узнает, что он в жизни не держал лук в руках, это в разы усложнит ему жизнь. Отчаянно не хотелось выставлять всем не обозрение свои слабые стороны — и раньше ему удавалось как-то выкручиваться, но если он появится на тренировочном поле вместе со всеми и примет какую-нибудь неправильную стойку, из-за чего стрела упадёт ему под ноги, а не поразит центр мишени… — Могу попробовать тебя научить, если хочешь, — вновь подал голос Алатус. — Я много наблюдал за их занятиями. В теории что-то умею. Венти слабо улыбнулся и кивнул.