В память о былой любви

      — Ты всегда был нытиком. Слишком погруженным в себя, чересчур депрессивным, меланхоличным и скучным. И что она в тебе нашла?       Влад вздрогнул, пропуская импульс жизни в своем давно мертвом, окаменевшем сердце, что оживало, расцветало, наполнялось солнцем только в присутствии Лале. Живой Лале, возрожденной Лале. Но вместе с нею, с её светлым образом, непогрешимым и родным, в его душе жили и другие призраки. Тёмные, ехидные черви, лишенные величия, копошащиеся в его мозгу и шепчущие свои низменные укоры.       Таким остался Мехмед II в его памяти. Злобным, мстительным, непроходимо эгоистичным. Тем, кем Влад Дракула не хотел быть, кого презирал, отвергал, ненавидел. На кого… в итоге стал похож.       Мехмед посадил на колья пленников, когда ему было 14, и Влад четко решил для себя, что никто — даже самый гнусный предатель — не заслуживает столь ужасной медленной смерти. Но вскоре он обрёк на неё двенадцать валашских бояр. Сидел среди них на высоком троне господаря, слушал музыку их стонов и хрипов, жадно вдыхал аромат их крови, стекающей к его ногам, пил её из собственного серебряного кубка. Тьма в нем ликовала, бесновалась, требовала ещё.       — Тьма?! — шептал насмешливый давно забытый голос, ещё живой, ещё полный красок и власти, пусть и находящийся далеко от Влада, в чужой покоренной земле, в павшем великом граде. Но Влад слышал его за сотни лиг.       — Не лги сам себе, валашский волчонок. Тьма лишь усиливает твои потаенные желания, а не диктует тебе свои. Этих людей убил ты, ты! А не тьма, тьма лишь помогла.       Влад в ярости и тоске стиснул кубок когтистыми пальцами, расплескивая вязкий красный нектар.       — Ты не отмолишь грехов у своего огненного бога! Сколько ни строй мечетей! Сколько ни умоляй! Тьма заберёт и тебя! — рычал он в пустоту, давясь слюной, не в силах докричаться до врага, поставить его на место. Мехмед всегда взирал на него свысока, высокомерный, надменный, жестокий и целеустремлённый. Он отнял у Влада всё, даже чуточку больше. Отнял Лале, завоевал, как Византию! Покорил, сломал, завладел! Наполнил пороком и похотью её чистую невинную душу. Она его, в его руках, в его дворце. В гробнице его рода! Навечно укрытая от солнца зеленой шалью, обретшая вечный покой. Недосягаемая. Не доставшаяся никому из живых. Невыносимо!       — Не прощу! — скрежетал зубами Влад. Каждую ночь он представлял, как душит Мехмеда. Как на висках и лбу врага пухнут вены, как страх в глазах переходит в обреченность, как синеет его лицо. Не добраться. Не победить. Слишком высоко поднялся проклятый османский принц, слишком недосягаем для стрел, копий и мечей.       Влад помнил ту ночь во дворцовом саду. Аслан уже ушёл спать, а Влад задержался в заброшенном домике — любимом укрытии Лале. Он собирал разбросанные угольки с каменной площадки перед фонтаном, когда Гузалик грозно зарычала, вглядываясь в темноту. Влад потянулся за клинком, спрятанным в мягких ножнах на поясе, прислушался.       Чужак. Будь то Аслан, Лале или Александра, собака не вела бы себя так агрессивно. И точно. К нему из темноты вышла высокая худощавая фигура. Влад оценил обстановку: враг один, не в броне, без оружия. Тонкая лучина у входа бросила отсвет на бледное угловатое лицо: острые скулы, плотно-сжатые тонкие губы, загнутый ятаганом нос и звероватый тёмный взгляд, полный презрения.       Вот так встреча. Влад в такой час ожидал увидеть кого угодно, вплоть до самого Искандера, но только не Мехмеда. Он присмирел, выпрямился, убрал клинок обратно в ножны, но не отпустил рукояти. Пальцы будто приросли, чуя угрозу, но растерянность овладевала разумом.       — Шехзаде, — приличия требовали приветствий, но Влад выдал их сквозь стиснутые зубы. Мехмед ухмыльнулся. Зловеще. Недобро.       — Ты предложил ей выйти за тебя замуж, раб? Голос холодный и жгучий, как резкий удар хлыста.       — Не вздумай отпираться. У сада есть глаза и уши, как и у дворца.       Влад и не думал отрицать, без труда уловив, куда ведёт их ночная встреча. Вариантов не много, и оружие здесь не поможет.       — Она согласилась, — твердо ответил он, зная, что разозлит наследника османского престола ещё больше своими словами, взбесит, выведет из себя. Он не боялся. Мехмед импульсивен, жесток и злопамятен. И больше не глуп. Но и не в характере Влада пасовать перед недругами.       Шехзаде замер, словно валашский принц ударил его, скрипнул зубами в сгустившейся ночной тишине, склонил голову, оглядывая соперника исподлобья.       — Нож не поможет тебе, — после долгого молчания хмыкнул Мехмед, и Влад коротко кивнул:       — Знаю.       Законы османского царства не простят янычару и драки с шехзаде, не говоря уже о применении оружия.       «А если смерть примет в свои объятия в любом случае…», — Влад отмел эту мысль, оторвал пальцы от кинжала, отстегнул ножны, демонстрируя готовность к перемирию, и отбросил их в траву.       Мехмед, проследив за этим движением мрачным взором, только скривил губы:       — Боишься наказания, раб? Влад почувствовал, как кровь начинает вскипать в его жилах.       — Боюсь, если пораню твою физиономию, ты непременно нажалуешься отцу.       «Победить в бою проще, чем воевать с тем, кого нельзя ударить».       Мехмед вскинул брови, выдохнул носом скопившуюся в нем ярость, шагнул к сопернику, оказавшись почти вплотную, но Влад не дрогнул, продолжая смотреть в его колючие надменные глаза. Черные, как безлунная зимняя ночь на севере и такие же безжалостные.       — Если бы я хотел посадить тебя на кол, привёл с собой стражу, — сказал Мехмед нарочито спокойно, — но я один.       «Знать бы, что ты задумал, османский выродок».       — Но ты пришел сюда. Лично. — Подметил Влад, не уступая ни на миг ни дюйма своей свободы, ни грамма спокойствия, хоть и терпеть присутствие шехзаде так близко от себя было тяжело.       — Я пришел заверить тебя: отец не даст согласия на ваш брак. Как кровоточащий порез в сердце, но валашиец выдержал с достоинством.       — Я добьюсь его благословения, — уверенно бросил он, — ваши законы позволяют, осталось приложить усердие, которого у меня хватит.       — Твоё усердие не поможет, — прищурился Мехмед, испепеляя Влада взглядом. — Потому что она моя.       Пощечина. Удар по самолюбию, вскипевшая злость. Безмерное желание защитить Лале, уберечь, страх за неё. Всё, что придавало сил и отваги. Влад упрямо вскинул голову, оскалившись.       — Ты не сможешь взять её силой, как уже пытался. А если и возьмёшь, душой и сердцем она никогда не станет твоей.       Но Мехмед на это только рассмеялся, вопреки ожиданиям. Самодовольно, снисходительно, обескураживающе.       — Ты не задумывался, раб, откуда на ней такая прекрасная шаль, в которой Лале вышла встречать победителей? Хотя куда тебе задумываться о женских тряпках, верно? А вот я сполна оценил, как тонко подчеркивает её красоту мой подарок. И до сих пор храню письмо, что она прислала. А вчера вечером сама пришла в мои покои.       Бледные ледяные пальцы Влада сжались в кулаки. Он прошипел:       — Лжешь.       — Пришла. За мечом для твоего рыжего дружка. Я отдал ей меч, а она подарила кое-что более ценное.       «Более ценное… более ценное…», — стучало в висках нудной нарастающей болью осознания. Влад прищурился, посмотрев с презрением в каменный лик шехзаде. Перед глазами плыло нежное лицо Лале, её улыбка, излучающая согревающий душу свет, её мягкий, добрый, наивный взгляд… Влад знал её много лет… хорошо знал и любил. Разве же могла она…?       — Ты лжёшь.       Упрямо повторил он надтреснутым голосом. Угроза полыхала в серых колючих глазах, чувствовалась в напряженном пружинистом теле, готовом ударить, броситься, атаковать. По правде сказать, обвинять наследника престола во лжи в его собственном дворце для пленного раба уже могло выйти боком. Но Владу было плевать. На кону стояла не только его жизнь, но и честь Лале. А он не позволит никому пятнать чистоту и непорочность этой девушки.       Мехмед только повёл бровью на выпад, но в его лице не отразилось ни намёка на издёвку.       — Поцелуй. Она подарила мне поцелуй.       Болезненное облегчение, почти осязаемое, но всё же тяжелое. Влад недоверчиво опустил подбородок, прожигая османа глазами исподлобья. Тот оставался невозмутимым. Опустил рукава своего расшитого золотом кафтана, обошел Влада полукругом, замер у фонтана, задумчиво вглядевшись в мутную воду, по которой плавали кувшинки.       — Я всегда знал и подозревал, что вы двое вьётесь вокруг неё не просто так. Что ваша дружба — ничто иное, как скрытая за приличиями и добродетелью похоть.       — Нет! — прорычал Влад, но Мехмед только хохотнул:       — Не отрицай! Все мужчины такие. Желать женщину в самой нашей сути, и ты солжешь и мне, и сам себе, если скажешь, что ни разу не думал о ней в…       Он осёкся, как будто даже произнести подобное являлось для него наихудшим оскорблением. Влад тоже стиснул зубы, отведя взгляд.       — Что тебе нужно? — спросил он, но шехзаде продолжил, проигнорировав вопрос.       — Мысль о том, что и она питает к вам нечто схожее, мучила меня ночами и сжигала яростью и ревностью днями. Я хотел выяснить правду, ведь, похоже, во дворце до репутации Лале есть дело только мне. Оно и к лучшему. Она сама призналась, что Аслан для неё всего лишь друг. Но оставался ты… и пташки мне удачно напели об услышанном вчерашним вечером.       Влад выпрямился, набрал в грудь воздуха и уверенно парировал:       — Я не отступлюсь. Я люблю её, ценю её, знаю её страхи, мечты и мысли. Ты же видишь только красивое личико и не доступный тебе трофей.       Мехмед обернулся. Резко. Чёрные глаза во тьме ночи полыхнули таким бешеным огнём, что Влад сразу понял: он попал в яблочко. Ударил в самое больное, вытряхнул самую уязвимую суть.       Но шехзаде совладал с собой и своей яростью, под которой упорно прятал глубокую неотвратимую печаль.       «Проклятье!» — думал он, — «как же ты прав, сукин сын!».       Но он обещал себе сдерживаться, держать в узде любые злые тёмные порывы. Ради неё, ради Лале. Он хмыкнул:       — Я не стану тебе угрожать, потому что это не поможет. Я давно понял, что любой мой выпад в вашу сторону только отдалит её от меня, заставит её бежать и утешать несчастных, бедных друзей, спасать их от злого и безжалостного кузена.       При последних словах он состроил такую язвительную гримасу, что Владу неистово захотелось его ударить. Но вместо этого он словно бы отзеркалил издевательскую ухмылку Мехмеда:       — Придётся терпеть нас рядом с ней и знать, что мы в любой момент защитим её от тебя.       Мехмед развернулся к нему, встал напротив, не уступая ни на йоту. Он больше не улыбался.       — Ты думаешь, что способен ранить меня, постоянно напоминая о моём проступке? Как я уже сказал: я помню и так. Не позволяю себе забыть и никогда не позволю. Что касается прочего… — он на мгновение опустил глаза, но тут же снова уколол ими Влада, — не будь глупцом. Ты и сам знаешь, что скоро ваше пребывание в Эдирне подойдёт к концу. После смерти отца я стану султаном и буду лично распоряжаться вашими с Асланом судьбами.       — Султан Мурад ещё жив, — мрачно выдавил Влад, и Мехмед медленно кивнул.       — Да дарует Всевышний ему долгих лет. Но я не о том. Ты, верно, подумал, я угрожаю? Что отправлю тебя в твою жалкую Валахию, а Лале не отдам? И будете вы несчастными разлученными влюбленными? — он снова закатил глаза в притворной театральной грусти, но в следующий миг опять помрачнел, дернул уголком рта, и глаза его заблестели так ярко, что по спине Влада пробежал неприятный холодок.       — Ответь сам себе на вопрос: если в её сердце лишь ты, стала бы она таять в моих руках? Целовать? Позволять себя касаться? Принимать мои подарки и ухаживания?       Каждое слово — стрела в самое сердце. В одну и ту же открытую кровоточащую рану. Влад не мог поверить, не желал представлять, закрыл глаза, стараясь стереть образы с мысленного ока.       Но ровный и холодный голос Мехмеда продолжал звучать в его голове:       — В её душе не всё ещё решено, а я люблю соперничество. Посмотрим, кто кого, валашиец. Посмотрим. Потому что… я тоже люблю её.       Он резко замолчал, завёл руки за спину и зашагал прочь из сада, оставляя Влада одного в оглушительном осознании своего проигрыша.       Разбитые иллюзии. Что он на самом деле знал о Лале? Ничего…       «Ничего!», — гулкое стрекотание сверчков внутри собственной головы. Лале владела магией… Лале видела то, что неподвластно взору обычных смертных… Лале общалась с призраками и видела их последний путь… Лале… страстно желала Мехмеда, несмотря на боль, несмотря на нанесенную обиду и страх. Тянулась к нему, как бабочка к огню. И сколько ни отрицай очевидного, сколько ни повторяй себе, ни убеждай себя, истина остаётся истиной.       По-настоящему Лале не знали ни Влад, ни Аслан, ни Мехмед и ни султан Мурад. Открытая всему миру, светлая и отважная девушка, но с собственными демонами в душе. Демонами, что увели её под руки с собой, что её и сгубили. Она с рождения принадлежала двум мирам, но не была всецело ни в одном из них.       Влад убедился в том в самой отдаленной части сада. Замер, скрытый увядающей зеленью деревьев, оставался невидим, но слух его был чуток.       — Боишься меня? — спрашивал шехзаде, уперев руку в ветвистый ствол апельсинового дерева. Он стоял близко к Лале, до неприличия близко, но она не пыталась сбежать, отвечая ему таким же томным, полным огня взглядом, каким он глядел на неё.       — Я боюсь не тебя. А себя рядом с тобой. Ты пробуждаешь во мне что-то тёмное, доселе неведомое, и я не могу этому противиться.       Влад отстранился, невольно сделал три быстрых шага назад и покинул сад. Не мог слышать подтверждение своих болезненных сомнений из её прекрасных уст.       Спустя много лет, он понял, что истинно Лале не принадлежала ни одному из них. Понял это и Мехмед, тоже скованный тьмой. Вечный мрачный странник.       Влад лгал, что не знает, кто унёс картины из его склепа, кто передал их музею и подстроил, чтобы те попали в руки Лайи Бёрнелл.       — Значит, она возродилась? — услышал он за спиной насмешливый бархатный голос, но не обернулся, лишь неопределенно дёрнул плечами. Шаги, скрип дорогих туфлей по каменному полу старого замка, гулкое эхо в сводах. Замка, который Мехмед так и не покорил когда-то. И Влад был уверен, что сейчас, шествуя по залу походкой завоевателя, он чувствует суровое ликование в душе.       — Ты её не видел? — спросил тот, кто остался в истории под именем Дракула. Холодно и отстраненно, но с тонкой надеждой, сокрытой в океане безразличия.       — Видел, но не говорил, не стал показываться, — небрежно ответил Мехмед, — если мои домыслы верны, и она начнет видеть свою прошлую жизнь через картины, то сразу узнает меня.       В мёртвом сердце Влада зажглась новая надежда, отчаянная надежда… Он торопливо развернулся к бывшему врагу, но прикусил щеку, не желая выдавать своих мыслей. Впрочем Мехмед понял и без слов. И усмехнулся. Лениво, как кот, проницательно и тонко. Он слишком хорошо знал Влада. Они могли бы стать друзьями, почти братьями, спустя столько лет раздоров, войн и потерь. Оба изучили своего врага досконально. Оба пострадали из-за проделок Мефиса. Оба… потеряли Лале.       — Седьмую картину отдашь? — спросил Влад, на что бывший османский султан с усмешкой покачал головой.       — Она дорога мне, как память. Я не строю иллюзий по поводу этой девушки. Она реинкарнация, как две капли воды похожая на Лале, но это всё же другой человек, и нам обоим не стоит обольщаться её красотой и нашими воспоминаниями. Лале мы уже погубили. Не хочу, чтобы та же судьба постигла и Лайю.       Мехмед хмыкнул, достал сигару, закурил. Тонкий ароматный дым кольцами поднялся к потолку. Влад задумчиво изучал его профиль, думая о сказанном.       — А если ты ошибаешься? Если она всё-таки Лале? Заново родившаяся, та же самая? Мехмед покосился на него, скептически изогнув густую тёмную бровь. В черных его глазах заплясали бесы.       — Тогда наша борьба за неё продолжится… выйдет на новый уровень, и мир снова погрузится в хаос. А нам обоим этого не нужно.