A little more conversation

Натужно пыхтя и с обессиленным упорством перебирая ногами, Бомгю волок свой древний кухонный стол на помойку. Сначала отнёс ножки, а затем и деревянное полотно — тяжёлое, зараза, еле дотащил! Зато взглянул потом на проделанную работу (на мусорные баки, у которых всё это добро красовалось) и радостно сразу стало: одним старым барахлом меньше — на крупицу свободы больше. То же он проделал и с остальной дребеденью: с макулатурой из кладовки, битой посудой и сломанной пополам настольной лампой. Ненавистное покрывало с постели решено было спрятать в шкаф, дабы в будущем пустить на тряпки. «Время перемен!» — сказал он себе этим утром, проснувшись ни свет ни заря среди руин на перелопаченной кровати. Гю готов был спорить, что вчера в нём определённо что-то изменилось, точно выключателем щёлкнули и наконец-таки включили свет. Осознание этого пришло уже утром, а весь минувший день он бессовестно спустил на сон и отдых, напившись успокоительного. «Всё к лучшему», — уверял он себя по пробуждении. Неважно, что там сказал отец: он всегда был таким, зацикливаться на этом себе дороже обойдётся. Бомгю нисколько не отрицал, что было больно, как помнил и о том, какую закатил истерику. Однако всё волшебным образом вышло с этим странным исцеляющим погромом и парой таблеток из баночки. Иногда это полезно — разнести всё вокруг, чтобы не разносить самого себя. Вот и теперь он заново полон сил и какого-то необузданного, почти маниакального запала к жизни. Полон желания делать всё, как следует, не оглядываясь на прошлое. Всё-таки с признанием семье на душе стало куда легче, чем, оказывается, было до. Не то чтобы собственная ориентация наводила в его голове беспорядок, но всё же открыться и уподобиться простецкой детской книжке дарило некое диковинное ощущение, будто жизнь вдруг стала легка и ясна, как свежее весеннее утро. Всё только начиналось, и с нового года уж точно пойдёт так, как надо. С Ёнджуном ещё вчера ночью договорились встретиться заранее. Тот позвал Бомгю к себе домой после трёх часов пополудни для какого-то очень важного дела, что не терпит отлагательств и обязано быть выполнено прежде, чем им предстоит отправиться в гости к Джиму на празднование. Что за дело такое да в чём его важность, он не знал совершенно и предпочитал оставить на сердце только лёгкий трепет предвкушения вместо того, чтобы бесконечно морить себя догадками: а что же его всё-таки ждёт? Раскидав вещи по полкам с несвойственной ему безалаберностью, Бомгю принялся рыскать в интернете в поисках нового кухонного стола и дешёвой посуды. Стол нашёл почти молниеносно — недорогой, с виду совсем простенький, но по цвету и форме приятный. Заказал сразу, привезти должны будут после второго января. А вот с посудой пришлось возиться долго, да и безуспешно в итоге: выбор оказался таким большим, что Гю, внезапно загоревшийся кардинально изменить обстановку дома, никак не мог решить, чего же ему таки хочется. Чёрную стеклянную? Белую с золотой каёмкой? Простую тёмно-зелёную? Сложно. Слишком много вариантов. Бросив затею с онлайн-покупками, он откопал в кладовке некогда приобретённую подарочную коробку средних размеров и красную упаковочную бумагу — самое время взяться за подарок. Думать о том, понравится он Ёнджуну или нет, в любом случае уже поздно. Бомгю оставалось только надеяться на хороший исход, поэтому все гнетущие мысли и сомнения он с усилием гнал прочь. Хотел же такую — пусть получит! Расправившись со всеми делами, он уже не знал, куда выместить шквал энергии, что терроризировал его с самого раннего утра. Спать уже не хотелось: выспался за эти сутки на год вперёд; важные задачи на день, кажется, все до единой были переделаны. А до выхода ещё уйма времени. Два часа с таким настроем будут тянуться как улитка вдоль шоссе — целую вечность. А осталось-то смешное: выбрать одежду на вечер и в порядок себя привести. Неужто уже стоит собираться? Так и пошло. От ужасной скуки он необычайно долго проторчал под горячим душем, как можно тщательнее побрился и даже попробовал с помощью консилера сообразить на лице вид поблагороднее. Вышло, в общем-то, здорово: вечных тёмных кругов под глазами как и не бывало. Дольше всего, как ни странно, пришлось копаться именно с одеждой: в майке холодно, в водолазке слишком просто, а на какой из семи пар брюк остановить свой выбор — вообще вопрос чудовищный. Потому и решил пойти в свободной белой рубашке с парой расстёгнутых пуговиц под воротником и тёмно-коричневых, чуть зауженных брюках — просто, но со вкусом. Всяко лучше приевшихся водолазок… До назначенного времени оставался ещё целый час. Одеваться рано: всё помнётся, а выходить шататься по району без дела было занятием совсем не по его натуре. Окончательно отчаявшись от безделья, он вновь полез в кладовку и нащупал на верхней полке старую мамину шкатулку. Потёртую, испачканную россыпью капель белил для стен, точно на ней звёздное небо изобразить пытались. Маленькая и неприметная, она идеально подходила для хранения двух его крупных колец, тонкой серебряной цепочки и одной-единственной пары серёжек — тоже в виде маленьких колечек. Когда он умудрился всё это купить — загадка. В глаза он каждое из украшений не видел ещё с допотопных времён и даже забыл, что те вообще у него были. Но сегодня почему-то хотелось сиять. «Новая жизнь, новый-старый имидж». Нацепив сразу всё, он принялся убивать время за укладкой волос. Хорошего в том было мало, не самая удачная затея: будучи парикмахером настолько же, насколько Джун — космонавтом, он умудрился несколько раз обжечься, намудрить из пряди страшный залом и даже выдернуть себе в процессе столько волос, что при желании можно было бы собрать неплохой-такой детский паричок. Лишь спустя добрые полчаса добившись более-менее приличного результата (хотя бы объёма удалось придать — уже достойно уважения!), он наконец со спокойной душой переоделся и вышел из дома, едва не забыв запихнуть в сумку свой бедолажный подарок. На улице было на редкость темно. Чёрные тучи прямо-таки угрожали сбросить на голову очередную порцию снега или обнести город метелью. Но пока только угрожали — погода стояла стабильная. Прохожих вокруг ожидаемо было не счесть. Одни спешили кто куда, другие просто гуляли, но все — с пакетами. Подарочными и простыми, из супермаркетов. Всё как и должно быть в предновогодний день, и даже в обычно безлюдных переулках Бомгю вечно приходилось петлять между взвинченными в праздничной суматохе фигурами. Пока шёл, специально неспешно отмеряя шаги, дабы раньше оговоренного не прийти, уже весь извёлся от переживаний перед скорой встречей. Она ведь будет первой после случившегося тем вечером! Первой и самой волнительной из всех. Как они поздороваются? Как будут говорить, с каким настроением? Учитывая, что статус их отношений пусть и неофициально, да изменился. «Как же ему не измениться, когда поцеловались и обнимались потом полночи», — думал Бомгю и тут же краснел от своих же мыслей. Живот крутило от волнения, даже когда он и полпути не прошёл. Что же будет там, в квартире, когда они лицом к лицу столкнутся? Ох, ну и страх же его охватил, когда настало время звонить в домофон! Такой, что ноги точно в вату на ходу превратились и едва волоклись за ним следом. Но это ничего. Дело ведь осталось за малым: нужно всего лишь подняться на нужный этаж, и то на лифте. «Дальше уж как пойдёт», — подумал он и вышел на лестничную площадку. Свет позади постепенно гас с тем, как задвигались металлические двери лифта, а ощущение с этим пришло такое, будто ни в чём не повинного бедолагу в кромешную тюремную камеру на пожизненное заключение бросили. Вдох, а затем выдох — вечная стратегия. И вечно не помогает ни черта. Если уж на что и надеяться, то только на железный самоконтроль и стальную волю. «Грустно, — пронеслось у Гю в мыслях, — ни того, ни другого у меня нет». И он аккуратно опустил дверную ручку. В нос тут же ударил яркий и сочный запах мандаринов и хвои. В коридоре, проливаясь из кухни, аккуратно танцевал по поверхностям тёплый жёлтый свет всё той же дешёвой лампочки, а ушей коснулся глухой шум и гулкий щелчок закипевшего чайника. В груди со всем этим в купе поселилось до того светлое чувство, что Бомгю так и застыл в дверях, не в силах даже пошевелиться, а от бешеного сердцебиения вновь перехватило дыхание. Что за чувство? Настолько уютное и родное, что хоть плачь от счастья, что стихийно переполняло каждую клеточку его бедного, в момент до крайности потерянного существа. Всю душу оно окутало так внезапно и настолько плотно, что не осталось места даже для самой крохотной, поистине ничтожной мысли. Бомгю вязко сглотнул непонятный ком, да тот не ушёл. Внутри что-то странно ныло, но болью это было не назвать: с самого порога всё в этой квартире ощущалось слишком хорошо. Светло, правильно и чересчур по-домашнему. С непривычки переварить такое было сложно, однако просто проникаться этой атмосферой оказалось для него самым сладким и ценным испытанием, от которого парень не отказался бы даже на грани смерти.       — О, — Ёнджун выглянул из-за угла кухни. — Привет. А я думаю, куда пропал, вроде давно звонил. А ты здесь, — он сделал пару коротких шагов, вытирая руки о кухонное полотенце. — Чего стоишь?              — Да я… — слова безнадёжно застряли в горле. Собраться было выше его сил. Мало того, что ему пришлось пережить в течение последней минуты, так теперь ещё и Ёнджун! Нервно улыбнувшись, Бомгю опустил взгляд и принялся расстёгивать пальто. — Только зашёл, как-то… не успел… Ёнджун махом закинул полотенце на плечо и решительно подошёл к нему, замерев почти впритык. Чересчур тесно для человека, что просто собирался забрать из рук гостя верхнюю одежду. Неожиданно и непривычно близко. Нос приятно защекотал новый аромат — более терпкий вперемешку с крепким запахом сигарет. То самое сочетание, которое из раза в раз кружило Бомгю голову. Медленно отстранившись убрать пальто в шкаф, старший оглядел его с ног до головы и со смущённой улыбкой отвёл взгляд в сторону.       — Потрясно выглядишь, — только и сказал он, прежде чем неловко почесать затылок и скрыться за проёмом кухне. Бомгю облегчённо вздохнул, чуть запрокинув голову. «А сам-то», — вертелось на языке, да говорить уже было поздновато. Ёнджун вообще выглядел великолепно в любой одежде, будь то растянутая домашняя футболка или спортивная толстовка. Сейчас же, от чёрной рубашки с расстёгнутыми верхними пуговицами и тех самых полюбившихся младшему очков оставалось только потерять как рассудок, так и дар речи вместе с ним. Слишком красивый, слишком горячий, слишком желанный. Сбивающий с ног настолько, что даже находиться рядом ощущалось чем-то неправильным, словно воробей в компанию к гордому орлу затесался. Зачем — очевидно: любой хотел бы к такому орлу быть поближе. Что с этим делать и как не чувствовать себя несчастной блеклой птичкой — вопрос пустой. Особенно для в той же мере опустевшей головы. Оставив сумку на полке у входа, Гю не спеша подошёл к кухне и опёрся плечом на дверной косяк. Там же неуверенно мяться и остался. Полностью завороженный чужим образом, он только сейчас заметил, до какой же степени элегантно и в то же время мужественно смотрелись чужие руки из-под засученных рукавов рубашки. Едва заметные, аккуратно обвивающие предплечья вены, ровный оттенок гладкой смуглой кожи… Бомгю уже было плохо от одного только вида. Что было бы, осмелься он хоть невесомо прикоснуться?..       — Чего ты? — посмеялся Ён, обращая на парня сияющий взгляд.              — Ничего, — улыбнулся Гю в ответ и неловко приземлился на дальний от Ёнджуна стул. «Да что ж это такое? Почему я всегда так сильно нервничаю?! — ругался в мыслях младший. — Соберись!» Но когда рядом кружит за завариванием чая — за таким простым действием! — такой Ёнджун, возможно ли хотя бы в теории привести себя в чувство? Хотя кое-что всё же сбавляло его пыл, пусть и не с той силой, чтобы можно было вконец успокоиться: всё пошло совсем не так, как Бомгю себе представлял. Ни тебе приветственных объятий, ни пьянящих прикосновений. Даже во взгляде не читалось ничего примечательного, к чему он так усердно себя готовил. Всё было, по сути, как обычно, и это приправляло и без того неприятное волнение горькой примесью разочарования. Старший тихонько прочистил горло и спросил:       — Какой чай будешь? Есть мятный, с мелиссой, чёрный с персиком и с бергамотом…              — Давай с персиком, — ответил Гю, нервно сжав пальцами колени, и продолжил пожирать взглядом чужую спину, к которой сейчас до страшного, зудящего нетерпения хотелось прижаться.        Хотя бы так — обнять, прильнув грудью, и постоять немного. Почувствовать, что человек этот рядом, буквально в его руках. Что Бомгю действительно не был в этот важный для его жизни день безбожно одинок. Но почему это ощущалось чем-то настолько странным? Даже после того, как они так открыто касались друг друга тем вечером — почему сейчас никак не получалось настроиться?              — С персиком… — повторил старший и отчего-то вдруг остановился. Но не обернулся. Бомгю затаил дыхание. — А ты… точно хочешь чай прямо сейчас? Бомгю, не успев даже подумать, сорвался с места, точно первого шага со стороны и ожидая, и вмиг оказался к парню в долгожданной для обоих близости. Ёнджун повернулся к нему всем телом, а Гю едва оторвался от его губ, чтобы заглянуть в глаза. Встретившись взглядами, оба не смогли сдержать улыбок, и эта мелочь спасла младшего от продолжения своих ментальных терзаний. Никто не знал, что сказать. Смущение выступало на лице заметным румянцем, и Бомгю по-прежнему умилялся, какой очаровательной выглядела в таком выражении чужая улыбка.       — Так волнуюсь, аж тошнит, — усмехнулся старший и коротким рывком подался вперёд. Провёл носом по скуле, аккуратно сцепляя пальцы с чужими, и чуть склонил голову, чтобы ласково прижаться к щеке парня своей. От такого действия в груди аккуратно запорхали маленькие, точно улыбающиеся своими бархатными пастельными крылышками бабочки. Бомгю вело от трепещущих ощущений. Дрожащую ладонь он неуверенно завёл Ёнджуну за спину и наконец прижался к нему так близко, как только мог. Сердце болезненно отдавалось в ушах. Каждое скользящее прикосновение ощущалось слишком остро, слишком приятно, слишком нежно. Гю даже не подозревал, что мог быть настолько чувствительным и бессильным в чьих-либо руках.       — Я, — робко начал Бомгю, сокрушаясь от душераздирающей дилеммы: стоит ли ему договорить или в сладости момента отдать себя во владения томительной тишины. — Я скучал, — всё-таки признался он и ощутил, как старший от его слов на мгновение застыл.        Застыл, а затем обхватил его обеими руками и обнял так крепко, как не обнимал ещё, кажется, никогда.       — Я тоже, — только и ответил он, но даже в этих двух словах, было отчётливо слышно, парню пришлось широко через себя переступить. И это не могло не тронуть. То, как Ёнджун действительно старался быть более открытым с ним, показывать больше чувств и бояться его присутствия чуть меньше. Неужели и для Бомгю нашёлся кто-то, кто рад был вверить его сердцу каждую частичку своего собственного? Ужасно, нестерпимо захотелось его поцеловать. Вложить в это всю благодарность, всю ту нежность, с которыми он к парню относился. Дать знать, насколько же важен тот для него стал. Но это, мать его, так страшно! Как вообще подобное должно происходить? В прошлый раз всё случилось как-то само собой, каждый действовал как по наитию, не думая, поддавшись влиянию момента. А сейчас? Когда они так трепетно и невинно сжимали друг друга в объятиях — как это возможно прервать? Но Бомгю повезло. Ёнджун, если и не имел способностей к телепатии, то уж точно хорошо его чувствовал. Хватка понемногу ослабла, старший медленно отстранился. Взгляды на секунду встретились, а мысли покинули голову безвозвратно, ведь Ёнджун уже тянулся к его губам.       — Можно? — зачем-то спросил он, смахивая кончиками пальцев каштановую чёлку с глаз. Бомгю бесшумно усмехнулся.       — Нужно, — и коснулся чужих губ первым. По достоинству описать этот миг младший не смог бы, даже если б сильно постарался. Ни в каких дневниках в полной мере не удастся передать те чувства, то наслаждение, что разливаются по телу с ощущением таких желанных любовных касаний, особенно учитывая его привычный робкий слог в записях. Но значимым здесь было только то, что он всё происходящее осознавал и в полной мере чувствовал. Проживал по-настоящему и знал, что бояться ему теперь нечего. Сперва лишь на пару секунд прижавшись к парню в целомудренном, поверхностном поцелуе, он уже утратил все ощущения, кроме тех, что оставались тёплыми мазками от чужих прикосновений. Даже эта простота пробуждала в нём что-то такое, о чём прежде даже не приходилось слышать: тепло, приятную тяжесть в теле, чувство, будто все мысли набились ватой. Сахарной или нет — значения тогда не имело, ведь суть состояла в том, что думать ни о чём другом он уже не мог. Только о человеке в своих объятиях и его бережных крепких руках. А затем Ёнджун взял инициативу на себя и Гю окончательно потерял ощущение реальности. Разомкнув губы, он наконец поцеловал Бомгю по-настоящему. Да так, что тело пробила секундная дрожь, заставившая чувства в животе стянуться в прочный хитроумный узел. Медленно, нежно и с чувством он целовал его, растягивая каждое мгновение так, словно оно было последним. Зарывшись пальцами в чужие волосы, младший услышал тихий рваный выдох через нос. Совсем недвусмысленный выдох. Мимолётно улыбнувшись, Гю повторно пропустил смольные пряди на затылке сквозь пальцы, и Ён со смешком чуть отстранился. Так, что при шёпоте всё ещё слегка мазал по его губам своими.       — Наблюдательно, — сказал он, поглаживая горячими ладонями спину, по которой мгновенно разбежались мурашки, и Бомгю неосознанно прильнул к нему ещё ближе.              — Ты очевидный, — улыбнулся он и поцеловал парня снова, так же не забывая уделять внимание его обнаруженной слабости. Сколько времени прошло в таком духе, сказать было сложно. Может, минута. Может, все десять. Наконец оторвавшись друг от друга, никто не смог взглянуть в глаза напротив: неловко и сладко до жути. Смущающе до яркого румянца на улыбающихся лицах обоих. Едва движимо покачиваясь из стороны в сторону — почти как в танце, но куда ленивее, — они молчали и, вероятно, обдумывали произошедшее. Ну или так делал только Бомгю — как знать. В любом случае уместить всё в голове никак не выходило. Только что они целовались. Официально — второй раз. С Ёнджуном. Как-то даже показалось, будто Гю вновь фантазировал, а всё вокруг — пугающе реалистичный сон. Только ущипни — тут же проснёшься и разочаруешься в целом мире. Неужели Ёнджун взаправду наконец-то смог ему довериться? Чем Бомгю это заслужил? Такого ведь, без сомнений, просто не могло произойти! Но это был не сон, и целовались они по-настоящему. Действительно. Реальнее некуда. Так, что в себя прийти никак не получалось. Спустя время Ёнджун вновь прочистил горло и едва слышимо заговорил, словно боясь громким звучанием нарушить волшебство окружившей их атмосферы.       — У меня есть для тебя кое-что. Не очень значительное, возможно, но… Рождество всё-таки, Новый год, — сказал он, не разрывая объятий, и сцепил пальцы на чужой пояснице в замок. Сердце мелко задрожало от волнения. Это ведь такая бессмыслица! Ёнджун приготовил ему подарок… Нет, они оба решили поздравить друг друга, даже не сговариваясь. Бомгю прежде много раз думал: если он будет единственным, кто при встрече окажется не с пустыми руками, как отреагирует на это старший? На его месте Гю было бы очень неловко и стыдно, но желание порадовать парня под корень срезало все его переживания. И Ёнджун, судя по всему, размышлял похожим образом, и это осознание подарило ему безразмерную долю радости.              — У меня тоже, — ответил младший, легонько погладив его плечи. — И тоже не слишком значительное.        Ёнджун помолчал, о чём-то задумавшись, а затем обнял его крепче, утыкаясь носом в шею.       — Тогда я завариваю чай? В комнату пойдём или тут останемся?              — Я б остался прямо так, — бросил Бомгю в шутку, но быстро добавил: — но в комнату, так в комнату. А в комнате запах хвои слышался ещё чётче. На комоде и прикроватном столике распушилось по несколько еловых веточек, красиво сложенных одна за другой, а рядом с ними, на последнем, дружелюбно поблёскивала на свету большая стеклянная ваза с крупными мандаринами. Около неё, на маленьком листике, немного неряшливо расположилась горстка свежих очистков.       — Любишь мандарины? — спросил Гю, когда они оба сели на кровать. Сумка с подарком уже ждала своего часа на полу чуть поодаль.        Ёнджун на это смешно ойкнул и спохватился замести следы своей недавней трапезы.       — Все их любят, — хихикнул он, забираясь обратно на кровать. Сидя вдвоём на скрещенных ногах, они ощутимо соприкасались коленями, и, цепляя краем глаза это маленькое обстоятельство, Бомгю совсем не мог сдержать улыбки: теперь ведь с Ёнджуном можно не осторожничать, как раньше, и каждое взаимодействие дарило им обоим одинаковые тёплые чувства. Гю не удержался и украл себе одну мандаринку, разделяя её с парнем пополам. Сладко и вкусно, хоть и с парой мелких косточек — прямо как их новые отношения. И также пришлось продираться сквозь горькую кожуру. Закинув в рот оставшиеся пары долек, парни разыграли в камень-ножницы-бумагу спор, чей подарок свет увидит раньше. Несколько раз подряд выдавая одинаковые знаки, они уже хотели бросить затею да обменяться ими одновременно, но Ёнджун, наконец, победил. Правда они забыли обусловиться, что значили победа и поражение, почему пришлось играть ещё раз. И всё-таки Ёнджун вытянул подарок для младшего первым — подарочную коробку, перевязанную шёлковой зелёной лентой, довольно внушительных размеров. Такую, что у Гю от удивления глаза расширились, а уверенности в самом себе мгновенно поубавилось.       — Что там, боже? — спросил он, укладывая коробку им на колени (и всё-таки уж слишком близко друг к другу они сидели). — Жесть, даже предположить не могу, — нервно усмехнувшись, он по глупой привычке лёгким движением встряхнул коробку, но никаких подозрительных звуков при этом не донеслось.              — Открывай уже.        А улыбался Ёнджун очень даже довольно. Широко, ярко, хоть и с ясной примесью смущения. Аккуратно расправившись с ленточкой, младший снова взглянул на парня перед собой, будто стараясь выискать в его глазах хоть единый намёк на содержание коробки, но тот всё так же робко улыбался и тихонько перебирал в волнении собственные пальцы. Тогда он наконец поднял крышку и в недоумении стал разглядывать содержимое: что-то чрезвычайно мягкое, с длинным ворсом, шоколадного цвета. Мазнув взглядом по чужому лицу, он сам улыбнулся и попытался достать вещь из коробки. Не вышло: размеры оказались слишком велики. Похоже на плед.       — Это плед? — спросил он в неверии.              — Ага, — коротко бросил старший и почесал висок. — Мы же давно ещё говорили, что нужно чем-то твоё жилище облагородить. Вот я и решил, как бы сказать… немного смягчить обстановку. Подумал, что лишним не будет. А Бомгю вдруг пришёл в такое смятение, что боялся даже поднять на него взгляд. В мыслях то и дело мелькали обрывки их разговора после совместной ночёвки, когда Джун только пообещал подарить ему свою закатную лампу. А теперь дарит ещё и плед… Такой мягкий и пушистый, что, закрыв глаза и прижавшись к нему щекой, Гю убедился: укутавшись, в других обстоятельствах он точно бы легко уснул и спал при этом самым приятным сном в своей жизни. Ёнджун правда помнил о том разговоре. А ведь он был так давно, столько событий было после, столько важных вещей им довелось обсудить. А он всё равно сохранил эту мелочь в памяти… Запомнил и заботливо уделил ей такое ценное внимание. Причём сделал это настолько вовремя! Именно в момент, когда в квартире царила полная разруха и запах перемен. Прямо как чувствовал.       — Спасибо, — начал было он, пытаясь выжать из себя в чересчур взбудораженном состоянии хоть какие-то слова, но Ён его прервал, опустив ладонь на край коробки.              — Это не всё, — вот так просто он заставил Бомгю замереть вновь. — Там ещё кое-что… под пледом. И почему-то именно сейчас младший разволновался основательно. Будто понял: плед — всего лишь маскировка для чего-то гораздо существеннее. Основной подарок ждал его дальше, а дышать неожиданно стало труднее. Собрав в руках всю мягкую ткань, он бережно отложил её к краю кровати. Спешить отчего-то очень не хотелось. Растянуть момент на подольше, чтоб лучше прочувствовать — таким образом можно описать каждый миг, что они с Ёнджуном проводили вместе. А сейчас он сидел с сердцем, что по ощущениям будто вибрировало от нетерпения, но движения все выполнял нарочито не спеша. И наконец заглянул в коробку снова. В ней оказалась ещё одна ткань. Аккуратно сложенная, чёрная, трикотажная. Похожая на ту, из которой шьют одежду. А посередине алело маленькое сердечко, созданное, очевидно, двумя отпечатками больших пальцев насыщенными акриловыми красками.       — Не может быть, — прошептал Гю, едва суть подарка блеснула в сознании, и поспешил вытянуть вещь из коробки.              — Ты же вечно мёрзнешь. Стиль не твой, но хотя бы дома носить… Бомгю уже еле слышал, что старший лепетал, подобно ему самому вдруг поддавшись волнению. Толстовка. Чёрная толстовка. Кастомная. Ёнджун разрисовал её для него сам. Помимо сердечка на груди, на спине размашисто, но очень изящно выбивалась из множества белых капель и мелких узоров надпись. Простая, как день, но нёсшая в себе столько смысла, что Бомгю вдруг не смог выдавить из себя ни слов, ни эмоций — ничего. Так и застыл, из раза в раз изучая каждую букву, словно напрочь забыл английский. «You are You» На всю спину. Наверняка специально не очень аккуратно, но ужас, как красиво. Красиво и изящно, как сам Ёнджун. И прямиком в самое сердце.       — Я понимаю, что ты по-прежнему впечатляешься моему творческому таланту, но может скажешь хоть что-нибудь? — сказал старший явно в шутку. А Бомгю смешно не было ни капли.       — Эй, — начал он тоном уже куда встревоженнее, а улыбка вмиг исчезла с его лица, — ты чего? Слов до сих пор не находилось. Что Ёнджун вкладывал в этот подарок? Что он хотел этой надписью сказать — в чём убедить, заверить? Ответ был слишком прост. И с этой чистейшей простотой Гю никак не мог смириться.       — Просто в яблочко, — спустя паузу, сказал он. — Так попал, будто разом по всем слабым местам пробежался.        Говорил он это с натянутой улыбкой. Улыбаться всё ещё не хотелось. Хотелось плакать, и очень сильно. Так рыдать, чтоб за слезами света белого не видно было. Как Ёнджуну удавалось всегда действовать так чётко? Почему с ним Бомгю чувствовал себя так уютно, тепло, надёжно и уверенно? Будто наконец оказался дома. Где принимают, ценят и не пытаются задеть. И в то же время он был полностью слаб и беззащитен перед ним. Всего себя готов отдать, всю душу раскрыть. Вот так вот было просто и сложно сразу: вместе им точно по силам свернуть горы, а друг перед другом открыты и слабы до основания.       — Я сказал всем, что я гей, — неожиданно начал младший. Причины не было, просто захотелось этим поделиться (как простой историей без эмоций, разумеется). Само вырвалось, проще говоря. Ёнджун ничего не делал и не говорил, а взглянуть на него прямо Гю не осмелился. — Ещё в день, когда я приехал, отец начал гнобить меня за то, какой я злой и нелюдимый. И под конец я так от этого устал… Не знаю, зачем я ляпнул об этом. Как всегда, сначала делаю, а потом думаю, хотя тогда так вообще не казалось. Тогда я решил, что раз всё и так плохо, то пусть уж как-нибудь, да закончится поскорее. Бомгю замолчал. Ёнджун взял его за руку и чуть склонил голову на бок.       — И что было дальше?              — Ну, — младший истерично усмехнулся, взгляд его предательски наполнился влагой. Он ведь совсем не хотел рассказывать о произошедшем со слезами, а те вдруг так хлынули, что не остановишь! — Все заткнулись, как я и хотел. Следующим утром я собрался домой, а там отец в гостиной. Бомгю, говорит, ты гей? Я ему, мол, да. И он сказал, что так и знал, что я их всех опозорю. Вот как-то так и было…              — Боже мой, — прошептал Ёнджун со всеми болью и сочувствием и взял обе чужие руки в свои.              — Это так больно, Ёнджун, — продолжил он с улыбкой и поднял влажный взгляд к потолку. Не плакать уже совсем не удавалось. — Я не хотел грузить тебя этим, тем более вот так, просто… Почему-то это всё оказалось так тяжело. Я всякого ожидал, но чтоб такое… Сразу стало интересно: если он знал, какой я ужасный, то было ли мне среди них место хоть когда-нибудь? Он всегда был угрюмым и грубым со мной, так что я подумал, а действительно ли он вообще считал меня своим сыном? Я, конечно, не весь из себя повод для гордости… Но хотя бы принять… любить за то, что я, ну, есть… Я уже взрослый, всяких нежностей от мамы с папой не требую, но… Я разве настолько плохой человек, что даже нормального отношения не заслуживаю? Разве родительскую любовь вообще нужно зарабатывать? — спросил он и впервые за весь монолог обратил свой взгляд к чужому. Ёнджун в ту же секунду привлёк его к себе и стал успокаивающе гладить по спине.       — Не нужно, как и любую другую. Просто у кого-то она видна, у кого-то скрывается так глубоко, что и не заметишь. Не знаю, от чего это зависит. Но твоей вины в этом нет. Честно, ты самый лучший человек из всех, кого я знаю. Просто люди разные. Наверное, в этом дело.              — А ты когда понял, что тебе нравятся парни, сказал кому-нибудь?              — Я понял это ещё в детстве, считай. Думаю, мама и так догадывалась, когда я слишком много о друзьях-мальчишках с района болтал. Разложил всё по полочкам уже лет в пятнадцать, и она месяц со мной потом не разговаривала. А отчим спустя время стал принимать это уж слишком на свой счёт. Но об этом ты уже знаешь, — отстранившись и взглянув парню в глаза, он улыбнулся. Чисто и искренне. Так, что льды в Антарктиде бы точно как под солнцем заискрились. — Словом, выходить из шкафа редко бывает просто. Для старшего поколения это часто шок, и твой отец, думаю, именно его и перенёс. Но ты абсолютно нормальный, понял? Особенный по-своему, это само собой, но в том ведь и прелесть. Ты… — начал он и тут же осёкся.        Так, будто оставил неозвученным что-то ужасно важное. То, что в корне изменило бы всё. Но не сказал. Вместо этого отвёл взгляд и нервно поджал губы. Сердце из груди просто выскакивало. Что же Ёнджун хотел ему сказать?       — Что «ты»? — спросил Гю, вытирая остатки слёз.              — Чудесный, будучи таким, какой есть, — быстро среагировал старший и стало ясно, что имел в виду он не совсем это. Но докапываться смысла не было: «You are You» — и всё тут. — Извини, что заставил тебя туда поехать…              — Не говори так, — протянул Бомгю. — Если бы я не поехал, то так бы ничего для себя и не понял. И ты тоже чудесный, не забывай, ладно?              — Да, — ответил тот, ненадолго задумавшись. — И я тоже. Но, Бомгю… Почему ты не хотел рассказывать мне об этом? Внутри всё будто окаменело, под пристальным взволнованным взглядом не находилось никаких достойных объяснений. Одни лишь жалкие оправдания: всё было не так плохо — абсолютная ложь; сил ни на что не хватало — совсем уж бред, ведь на Ёнджуна их всегда имелось с избытком. Да и врать, в общем-то, не было никакого смысла. Это ведь Ёнджун — разве он мог его не понять? Поэтому Бомгю и в этот раз решил не увиливать и объясниться с ним самым честным образом.       — Я не хотел тревожить тебя своими проблемами, — сказал он, и на сердце вновь легла неподъёмная тяжесть. Только сейчас на поверхность стало всплывать очевидное — причина, на самом деле, немыслимая, ведь будь он на месте Джуна, чувствовал бы себя как минимум преданным. — Извини, я понимаю, что неправ, просто так вдруг навалилось всё, — поспешил он исправить ситуацию, но атмосфера вокруг уже страшно сгустилась. — Я хотел пойти к тебе. Увидел лампу, которую ты подарил, и так захотелось увидеться сразу, еле себя остановил…              — Зачем? — спросил Ёнджун совсем тихо и нерешительно, а Бомгю в конец осознал, насколько, наверное, парня задел.              — Ты был на работе, я не хотел портить тебе смену.              — Ради тебя я бы что-нибудь придумал.              — Но я даже не знал, что именно мне нужно! — воскликнул он надломленно и поднял на старшего взгляд, сияющий заново накатившей пеленой слёз. — Я бы не смог сказать, чего конкретно от тебя хочу, тебе ведь было бы тяжело…              — Ты ведь помнишь, сколько раз говорил мне, что рядом? — спросил он, и Гю на мгновение растерялся. — Я тоже, Бомгю, — прозвучало следом, а его ладонь осторожно коснулась щеки младшего. — Я с тобой, хорошо? Если тебе это было нужно, то тебе обязательно следовало мне сказать. Может, я и не помог бы ничем, но хотя бы поговорить… Не знаю, просто посидеть вместе, если бы ты захотел… Это ведь я могу?              — Да, — прошептал Гю, а по щекам вновь пробежала влага. — Прости, следовать своим советам… сложнее, чем их раздавать. Извини, я… Я без понятия, почему так и не смог… — тяжёлый ком болезненно сдавливал горло, отчего все извинения остались внутри, не проявившись даже наполовину. Но Ёнджун понял его без слов. Всё, что младший хотел сказать, было ему совершенно ясно, как и прежде. Как всегда он знал, какие парня захлестнули чувства, что творится у него в голове и каких точек необходимо коснуться, чтобы эмоции выходили верным образом.       — Всё в порядке, — сказал старший, заключив его в объятия. Бомгю мгновенно прижался ближе и выпустил всё наболевшее, что сидело в нём, кажется, уже слишком долгое время. — Понимаю, как это сложно, и не знаю, правильно ли с моей стороны об этом просить, но… доверяй мне чуть больше, пожалуйста. Рядом со мной тебе не нужно всё на свете терпеть. И эмоции у тебя правильные, в них нет ничего плохого и постыдного. Не скрывай их так сильно, хорошо? Находясь в его объятиях, Гю готов был пообещать всё что угодно, лишь бы загладить вину за собственное молчание, которое держалось у них под запретом. Сам заставил этому следовать и первым же прокололся. Бомгю ужасно не хотел представать перед Ёнджуном в такой степени слабым и беззащитным. Хотел выглядеть сильным, умеющим самостоятельно справляться со своими проблемами. Но надежды его привычно разлетелись, как тонкое стекло о твёрдую землю, и в голове гудело одно лишь неожиданное открытие: плакать парню в плечо так его успокаивало, точно солнечное море в нежаркую спокойную погоду. Пальцы, совершенно как лёгкий ветерок, нежно ласкали его фигуру, оглаживали лопатки, двигались вниз по спине и тихонько поднимались обратно; ощутимый даже грудью Бомгю стук его сердца дарил то же умиротворение, что крохотные волны, трепещущей пробежкой накрывающие ракушчатый берег, а от самих объятий создавалось то же впечатление, что возникает, когда зарываешься пальцами в нежный, нагревшийся под предзакатным летним солнцем песок.              — Всё хорошо, я с тобой, — продолжал шептать Ёнджун, обволакивая парня давно искомым ощущением заботы и глубочайшей искренности.        Расчувствовавшись, поддавшись этому трогательному наваждению, Бомгю поцеловал его вновь. Прикосновения выходили влажными из-за слёз, губы касались чужих очень спокойно, без лишнего давления. Не было при этом ни робости, ни страха, словно никак иначе их душевный порыв завершиться и не мог. Лишь поцелуем — таким нежным, аккуратным и безмолвно шепчущим о безграничной сердечной благодарности. Отпрянув, Бомгю бегло провёл языком по своим губам, принимая и впитывая свершившееся, и, не торопясь, нацепил своё новое худи. В нём и правда оказалось на редкость тепло и даже до странного безопасно. То ли из-за приятного материала, то ли из-за того, кто его подарил. Но самое умопомрачительное было даже не это — запах. Тот самый, от которого дыхание перехватывает, а голова идёт кругом, теперь окутал его полностью, точно волной накрыл. Беспощадной, внезапной, убийственной. Хлоп. «Спокойно, спокойно», — уговаривал себя Бомгю, стараясь дышать как можно размереннее, когда к щекам прилил неожиданный жар. Слишком приятно. Слишком вкусно. С ума можно сойти.       — Похож на мишку, — смущённо заметил Ёнджун, натянув на парня капюшон. Худи и правда было ему не по плечам, больше размера на три-четыре, но — мишка?              — Даже ответить нечего, — признался Гю, поражённо хохотнув.              — И не надо, мне уже стыдно. А где там мой подарок, м? А показывать его теперь было ужас, как страшно. Он ведь не идёт ни в какое сравнение с тем, что подарил ему Ёнджун, даже по габаритам! Очень неуверенно Бомгю поднял с пола сумку, опасливыми движениями потянул бегунок молнии и неторопливо погрузил ладони внутрь. Остановился, стал канючить и так и сяк, мол, не стоит рассчитывать на слишком многое, он обязательно исправится и в следующий раз подарит что-нибудь покруче, а этот — ну неудача, да, не продумал, с кем не бывает! Бомгю в принципе подарки выбирать не умеет, а над этим хотя бы от всей души себе голову поломал! Внимание ведь — главное, да?.. Тем не менее, коробка уже была перед старшим, а тот с интересом снимал с неё обёртку.       — Бог ты мой, Бомгю! — воскликнул он так внезапно, что Гю на секунду весь вздрогнул.              — Ну, я, — поспешил отшутиться младший, но тот не услышал.              — Как ты узнал?              — Так ты же сам сказал.              — Что, правда? — совсем не делано удивился Джун, вынимая спрятанную в маленьких шоколадных конфетках (как в детстве) книгу. «Человек, который смеётся» — чётко по заказу. — Не помню совсем… Где ты её достал? Её ведь по нашим магазинам не продают нигде, а эта ещё и в ограниченном издании. Винтажном, как я люблю, ё-моё… Таких же даже в интернете не сыщешь, откуда? — не унимался он, а Гю всё это время гордо улыбался. С такой реакцией Ёнджуна стыд начинал потихоньку отступать.              — Места надо знать, — или, вернее, людей.        А именно: Эми, невесту Джима, которая работает в издательстве и способна организовать почти любую книжку в скорейшие сроки.       — Важная шишка, — заключил Бомгю, обсуждая с другом этот вопрос.              — Не то слово, — ответил тот, хлебнув пива. — Иногда аж страшно с ней. Вроде добрая, а как за работу берётся, так все горы вокруг перекопать заставит.        Слава Эми! Помощница будь здоров! Без неё достойного подарка, если подумать, и не вышло бы. Так и остался бы с пустыми руками в такой особенный вечер и чувствовал себя при этом как нашкодивший щенок.       — Но у меня тоже ещё не всё! Там, под конфетами…        В каждом жесте Ёнджуна читалось едва уловимое волнение. То, как он отложил книгу, как со смущённой улыбкой перебирал пальцами «наполнитель» и осторожно развязывал крохотный бархатный голубой мешочек — всё сквозило завораживающим трепетом и изяществом. Весь он был такой — осторожный и изящный, как художник за последними мазками будущего шедевра. Всегда ли, или только сегодня это особенно бросилось в глаза, было неясно. Когда он рассматривал два блестящих предмета на своей ладони, глаза его сияли, точно свежая роса на свету. Бомгю захотелось объясниться.       — Я давно заметил, что ты свои интересные серёжки на простые кольца сменил. Не знаю, в том ли дело, что старые тебе о прошлом напоминали, но мне показалось, что такие тебе тоже очень пойдут. Хотя, может, это просто безделушка… Просто когда увидел их, решил, что обязательно должен купить. Ёнджун молчал, продолжая вертеть пальцами серёжки, а затем широко улыбнулся и оставил на каждой щеке Гю по кроткому поцелую, в довершение быстро касаясь и его губ.       — Спасибо, Бомгю, мне очень нравится. Ты всё верно понял… И я очень рад, что теперь смогу ассоциировать свои украшения с чем-то приятным, — сказал он и усмехнулся, а Бомгю и забыть успел, о чём минуту назад рассказывал. — Поможешь надеть? И тот лишь кивнул неуверенно, чувствуя, как в его несовершенном внутреннем мире стали распускаться самые пышные и живописные цветы. Они всё ждали и ждали подходящего момента, как наступления весеннего тепла, и теперь набрались храбрости явить свету свои душистые, немного причудливые и сверкающие жизнью раскидистые лепестки. Где-то в отдалённом уголке сознания даже зацвёл тот самый мистический папоротник, листья которого через несколько минут сияли серебром на мочках чужих ушей.       — Это получается, что как про серёжки вспомнишь, так и обо мне сразу тоже? — спросил Гю, смеясь над тем, как сильно покраснели чужие уши и щёки. — А ты у нас романтик, оказывается, да?              — Только по праздникам, — улыбнулся Ён и принялся чистить мандарин. — И это твой подарок, так что с тебя и нужно спрашивать…       — Ладно-ладно, не оправдывайся, — сказал Бомгю, смеясь. — А знаешь, что значит папоротник на языке цветов? — спросил Бомгю, осторожно вложив в рот старшему одну из своих долек. Тот только отрицательно покачал головой и поднял взгляд. — Тогда посмотришь, когда меня рядом не будет, — продолжил он, опустив глаза, а старший ущипнул его за бок за скрытность. Как промежуточный результат: Ёнджун с новыми серёжками в ушах, Гю — в самом тёплом и уютном худи. Оба одурманены друг другом, а праздник только начинается. К Джиму добрались в итоге на полтора часа позже положенного: залежались на кровати, объедаясь мандаринами и подаренными Бомгю конфетами. Так, что спохватились, когда друг сам стал названивать и спрашивать, где они, вообще, шляются. А там уже и такси прибыло не сразу, и ехать было далеко. Окраина всё-таки, так ещё и путь простирался по обновлённому слою снега. Хотя было темно, улицы горели праздником, и из окна автомобиля взгляд то и дело цепляли прохожие. Сотни самых разных людей шныряли по узким переулкам: кто с подарками, кто с бенгальскими огоньками, кто под ручку с любимыми, держа в свободной маленькие и побольше подарочные коробки. Кто-то протискивался в толпе с огромными упаковками хлопушек, а чьи-то руки и вовсе были пусты, но что-то всех этих горожан безусловно объединяло — какое-то необъяснимое внутреннее свечение, выражаемое в форме улыбок или просто источаемое едва заметной искрящейся аурой. Только тогда Бомгю сполна осознал: сегодня Новый год. И эту ночь он проведёт в компании тех, кто занимает в его сердце особое, ранее долгое время пустовавшее место. Повернув голову, он стал изучать взглядом профиль Ёнджуна. Тот же задумчивый вид, то же красивое, безучастное лицо, направленное к окну. Изменилось, кажется, только одно. Стоило Бомгю осторожно коснуться его руки, как тот тут же переплёл вместе их пальцы и довольно улыбнулся, не поворачиваясь. И это определённо стоило пройденного ими пути. Джим встретил их обоих на редкость укоризненным взглядом. Принял от Бомгю конверт, от Джуна — вытянутый пакет с дорогим виски внутри (по совету Гю), и лишь тогда растаял и со смиренной улыбкой впустил гостей в дом. Там ожидаемо было очень шумно. На всё помещение двадцать человек казались несметным количеством, но пока Ёнджун и Джим крутились рядом, дискомфорт не скрежетал внутри уж слишком противно. Мазнув взглядом по праздничным декорациям, Гю не смог не улыбнуться. Всё вокруг слишком разнилось с местом, откуда вчерашним утром он в тихой истерике сбежал. А ведь раньше ничего из этого так в глаза не бросалось — ни пустота у родителей, ни живая наполненность здесь. А ведь он не раз был у друга в гостях! Теперь сразу вспоминается, что атмосфера тут всегда царила мирная и дружелюбная. Почему же прежде он никогда ею так не проникался?       — Ты это, слышь, — начал Джим ему на ухо, перекрикивая музыку. — В комнату к нам пока не ходи, если чё, ладно? Лин рассталась с парнем и набралась с самого прихода. Сейчас спит, и я очень не советую тебе её будить. Бомгю чужие слова встретил удивлением. Как так — до того славные отношения и вдруг закончились! Но лишнего спрашивать не стал. Зная свою коллегу, он был абсолютно уверен, что та, проснувшись, ещё успеет отяжелить ему уши как нужными, так и совершенно необязательными подробностями. Время до полуночи текло своим чередом, особо не отягощённое никакой впечатляющей деятельностью. Как и на всех подобных сборищах, кто-то в компании выпивал, кто-то вёл на кухне разговоры по душам. А некоторые, такие как Джим, Эми, Бомгю и Ёнджун, расположились посреди гостиной — хозяева сидели на диване, когда последние упали на большие подушки на полу у журнального столика — и вели разговоры прямо там.       — Крутая толстовка, — сказала Эми. Справедливое замечание. Бомгю тут же повернулся спиной и продемонстрировал её самую главную фишку.       — А тут видела?              — О-о, — протянул Джим. — И правда круто. Неужто ручная работа? — спросил он с загадочной улыбкой, глядя на Ёнджуна: определённо был в курсе всего ещё до того, как об этом стало известно Бомгю. Старший хихикнул и отвёл взгляд, нервно потерев висок, а Гю убедился, что решил ехать в новой одежде не зря.        За едой и напитками незаметно подкралась половина двенадцатого. Все гости уже изрядно нагулялись и разбрелись по углам с перекусами. Самые разные брускетты, тарталетки, закуски на шпажках — всего даже в такое позднее время оставалось навалом. Ёнджун, развалившись на диване с пачкой чипсов на груди, хохотал над тем, как Бомгю в шутку сражался с Джимом за собственную гитару, вооружившись длинной деревянной шпажкой. Оба уже едва стояли на ногах, но продолжали баталию с самыми красноречивыми выражениями из своего обширнейшего арсенала. Кто-то со стороны додумался делать ставки на фисташках. Тогда-то Лин и выплыла из своей берлоги. С красными от слёз глазами и взлохмаченными волосами, она грозно оглядела комнату, остановившись в проходе гостиной. Потом медленно, еле волоча ноги, зашагала к столику, схватила бутылку джина и вместе с ней обмякла на диване рядом с Джуном. Какое-то время молчала, крепко задумавшись, а затем отпила прямо из горла и повернула голову, не меняя своего безучастного выражения. Бомгю незаметно наблюдал за ней, не отвлекаясь от битвы.       — Ты тоже подлый изменник, как и Джафар из Алладина? — спросила она, обращаясь к Ёнджуну. Улыбка с его лица спала, и он торопливо приподнялся.              — Да нет, не сказал бы, — ответил он, с трудом понимая, о чём вообще речь.              — А вот мой бывший — да. Как в Эмираты в отпуск съездили, так и заделался, — сказала она и после долгой паузы добавила: — оказывается. О чём они говорили дальше, Гю уже не слышал, ведь Эми утащила его на кухню тайком распить домашнее вино. Как выяснилось, помимо успехов в редакторском деле, эта девушка имела вполне впечатляющий список необычных хобби. Настаивание вина с прошлого лета входило в него тоже. Напиток был вкусным, правда словно слишком свежим, а вот внутри самого парня ныло что-то непонятно кислое, заставлявшее его то и дело мысленно возвращаться в гостиную.       — Так вы встречаетесь? — прошептала Эми с заговорщической улыбкой, выводя Бомгю из транса. Сам не зная зачем, он переспросил, якобы не услышал вопроса, и девушке пришлось повторить.              — Наверное, — ответил он наконец, робко потупив взгляд. Лишние тревоги из головы ненадолго улетели.              — Наверное?              — Ну мы не говорили прямо, но кажется, что всё и так ясно…              — Что за неуверенность? — вспыхнула вдруг она и замолчала, ожидая, пока не вовремя вошедший гость наконец заберёт из холодильника колу и удалится. — Что за неуверенность, я спрашиваю? Бомгю рассмеялся с её агрессивного шепота и закрыл глаза, опираясь лбом на ладонь.       — Да нет неуверенности, просто привыкнуть пока не могу. Слишком резко всё закрутилось, сразу не перестроишься. До этого ведь всё сложно было, а тут раз и… На кухню снова кто-то вошёл. Бомгю замолчал, обернулся и нахмурился. В проёме, уперев руки в бока, стоял Джим.       — Что за дела? И не стыдно без меня шушукаться? — собрав дреды в хвост, он подошёл ближе, едва не растянувшись на полу после того, как Гю без угрызений совести подставил ему подножку.              — Иди отсюда, — шикнула Эми, отгоняя своего жениха ладошкой. — Не видишь, важный разговор у нас!              — Если и уйду, то с вами: уже без десяти двенадцать, скоро куранты будут бить. Дверь на кухню снова отворилась. Что за проходной двор, ей-богу! Так Бомгю думал, пока в который раз не обернулся, а затем все его негодования сгорели, будто тех и не было. Ёнджун аккуратно щёлкнул дверной ручкой и повернулся лицом в комнату. Три пары глаз прибили его фигуру к полу.       — Я помешал? — улыбнулся он слегка вялой, пьяной улыбкой.              — Куранты так куранты, — заключила Эми и повела Джима за собой прочь из комнаты, напоследок бросив, что не обидится, если вина в бутылке убавится на пару стаканчиков. Ён непонятливо проводил их взглядом и вернулся к Бомгю, что по-прежнему не сводил с него глаз, сидя за столом.       — А мы пойдём? — спросил младший, нарушая тишину комнаты. На удивление чистую и густую тишину. Потрясающая шумоизоляция.              — Я за тем и пришёл: тебя позвать, — сказал он и направился к парню. Медленно и слегка пошатываясь. Каждый божий раз романтика, разбавляемая обычным дружеским общением, встречалась ими лёгкой неловкостью. Ненавязчивой и приятной — прерывать такую было одно удовольствие. Бомгю оттолкнулся от стола и живо поднялся. Ёнджун ускорил шаг. А встретились они в поцелуе, не растачивая время на слова. Потянулись друг к другу одновременно, совершенно не заботясь, что кто-то снова мог войти. Ёнджун прижал Гю ближе за талию, тот завёл пальцы в его волосы — всё как надо. Чётко и правильно, будто повторялось уже миллионы раз, но сохраняло свою прежнюю пылкость и чувственность.       — Почему всё интересное всегда происходит на кухне? — рассмеялся младший парню в шею, чуть погодя.              — Волшебное место, не иначе, — с улыбкой ответил старший и оставил долгий поцелуй на чужом плече. Несколько минут они шутливо перебрасывались совсем бессмысленными фразами, наслаждаясь теплом и близостью, что дарили друг другу, и всё это время Бомгю не мог успокоить мысль, что никогда до этого не чувствовал себя настолько счастливым. Не терзаемым муками тревог, не разрываемым на части холодным одиночеством. Наконец он имел возможность укоренить в себе чувство, что его нашли — разглядели среди хлама, заботливо очистили от грязи и готовы были беречь, не прося ничего взамен. Голоса из гостиной стали громче и уже просачивались сквозь кухонную дверь.       — Идём? — спросил Бомгю и нехотя отступил. Ёнджун проверил время на наручных часах младшего, печально поджал губы и встретился с ним взглядом. Кто-то из соседней комнаты начал кричать, что собрались не все. Взяв парня за руку, Гю с улыбкой сжал его пальцы и уже было направился к выходу, когда совершенно неожиданно его потянули обратно. Бомгю и опомниться не успел, как обнаружил себя зажатым между кухонной столешницей и любимым горячим телом, а его губы вновь оказались во власти чужих. Всё внутри затрепетало, сердце сладко потянуло. Пьяные мысли вязко вливались одна в другую, и сконцентрироваться на чём-либо уже совсем не представлялось возможным. Свет в комнате искусно сливался с множеством огненных фейерверков, вспыхивающих один за другим из окна, а Ёнджун впервые целовал его так напористо. Напористо, но всё так же нежно и чутко, вкладывая каждое чувство, каждое невысказанное слово в свои уверенные движения. Судя по отголоскам из соседней комнаты, куранты только что отдали свой последний удар. Мир неистово плясал в весёлом праздновании, а они всё целовались и прижимались друг другу, ничего вокруг не замечая. Всё в этот день для них было необъяснимо особенным, новым, личным, и младший не переставал удивляться, как быстро и с какой невообразимой частотой между ними сыпались искры перемен и разгорающихся чувств. А затем весь свет и вовсе будто бы растаял, без остатка растворившись в плотном пламенном тумане, своим неистовым жаром наполнившем комнату. Само время стало тянуться, как нуга, с момента, когда старший торопливо опустил ладони на его щёки, мазнул по нижней губе языком и решительно углубил поцелуй. Ноги подкосились, а живот резко потянуло, когда одним мягким движением сплелись их языки. Даже жадно хватая воздух, Бомгю чувствовал, как задыхается и плавится, превращаясь во что-то совершенно безвольное и до странного податливое, как разогретый пластилин, из которого без особых усилий можно вылепить всё, что в голову взбредёт. Слишком неожиданно для него всё случилось, слишком страстно развивалось и слишком размыто выглядел финал. Он безуспешно пытался себя вразумить, крича в мыслях, что подобное не должно начинаться здесь, что ни к чему хорошему подобная вопиющая спонтанность их не приведёт, даже если ни одной его пьяной и как никогда смелой фантазии не суждено было воплотиться. Основательно распалившись, он опустил руки Ёнджуну на талию и прижал к себе ещё теснее. Тот же, заведя ладонь парню в волосы, отстранился на секунду перевести тяжёлое дыхание и вновь припал к его губам, легонько кусаясь и не переставая скользить пальцами по его коже. «Плохо, — ворвалось в сознание Бомгю, — очень плохо, — мысленно повторил он и бездумно провёл дрожащей ладонью от груди до живота, пытаясь добраться до края чужой рубашки. Всё стремительно заходило слишком далеко. Этого ли Ёнджун добивался? Что вообще умудрилось зародиться между ними за эти минуты? И, главное, как это теперь остановить? Алкоголь не давал сохранить здравый рассудок. Всё внутри перемешалось, всколыхнулось и грозило разойтись настоящим пожаром, пожирающим каждую клеточку их тел. Влажные звуки, испепеляющие, доводящие до исступления прикосновения ощущались чересчур реальными, невообразимо живыми и чувственными. Гю даже воображать не смел, что целоваться с кем-то может быть настолько приятно, и теперь страшно боялся перейти тонкую грань, где разум уступал телу безвозвратно. И Ёнджун, кажется, опасался этого не меньше: то и дело отстранялся на ничтожные сантиметры и старался отдышаться — однако тут же возвращался снова; пытался остановиться, но неизменно не мог заставить себя прекратить окончательно. Тем не менее контролировать себя у него всё равно получалось гораздо лучше, чем у Бомгю, что уже почти полностью потерялся в окутавших его ощущениях и едва не жал руку своему алкогольному безволию. Поэтому спустя какое-то время именно старший начал постепенно смягчаться, с чуть меньшей настойчивостью чужие губы сминать, а к телу льнуть скорее с лаской, нежели со страстью и желанием.       — Извини, — сказал Ён, прерывисто дыша. Зардевшийся, растрёпанный, с покрасневшими губами и затуманенным взглядом. Такой, будто на одних поцелуях дело и правда не кончилось. — Очень захотелось начать год именно так. Ответить было нечего. В голове никак не удавалось разложить по полочкам то, что только что между ними произошло. По всему телу до сих трепетала мелкая дрожь, а сердце стучало, как неугомонное, и ни в какую не хотело успокаиваться. Ясным как день в сложившейся ситуации было лишь одно: эрекция в первую минуту нового года, так ещё и дома у своего друга — вещь не самая удобная. «Зато точно не импотенция!» — пролетело где-то на фоне бьющихся мыслей, и Бомгю приложил обратную сторону ладони ко лбу. Да только та оказалась до страшного горячей — остыть не получилось. Губы потянула широкая нервная улыбка. Впервые за все свои годы он был так сильно и безнадёжно смущён.       — Я нарушил твои планы? — спросил Ёнджун, мягко целуя парня возле уха.              — Да, ужасно нагло и бессовестно, — пробормотал младший, утыкаясь носом в чужое плечо. В ответ послышался тихий смех, а руки его обладателя стали аккуратно гладить расслабленно спину. — Только вниз не смотри, — добавил Гю и услышал, как Ён снова приглушённо усмехнулся.        «Ты тоже», — теперь эхом отдавалось в его бедном помутневшем сознании. Через несколько минут на кухне показалась пара друзей Джима. Извинившись, они уже собрались покинуть комнату, да за ними тут же вошли ещё пятеро, обещая, что разнесут всю кухню, если не найдут новую порцию выпивки. Эми вбежала буквально через секунду, отгоняя непрошенных дегустаторов от своего драгоценного вина, и Ёнджун с Бомгю решили, что для помещения три на четыре метра десятерых людей будет многовато. Бомгю натянул худи пониже, Ёнджун выправил из брюк рубашку, и оба под шумок сбежали обратно в зал. За журнальным столиком, сидя на полу, скучал Джим, явно не впервые выслушивая душераздирающую историю отношений Лин с её некогда женихом, а остальные шумели в обеденной комнате, представлявшей собой не отделённое дверьми помещение с большим овальным столом посередине. Избегая лишних глаз, парни сели на диван. Не в обнимку, но и не порознь — плотно соприкасаясь руками, а Ён ещё и прильнул головой к его плечу. Так они принялись наблюдать и слушать. История, к счастью, подходила к концу. Как могло показаться на первый взгляд.       — Прихожу домой после работы… Кстати, у нас же с тобой, Ёнджун, как раз общая смена несколько дней назад тогда была! Так вот, прихожу, значит, домой. Думаю, ну, ща как наедимся пончиков с чипсами, фильм посмотрим, как хотели как-то недавно. А там пара обуви женская на пороге. Ну, думаю, ладно, гостей мы принимать любим. Не предупредил — и ладно. А они на кухне сидят. Серьёзные, здороваются оба, и мой — как с неродной, реально! Сидят и меня ждут, пока пуховик скину и тоже сяду. Так я ж перепугалась, сразу так к ним и села, только шапку сняла, — и всё-таки конец истории в случае Лин — понятие уж очень растяжимое. — Короче, говорит он мне, мол, поговорить серьёзно надо, а мне уже и плохо сразу! Ну, думаю, всё — конец всему хорошему в жизни. И так и оказалось! Как бы, говорит, помягче объяснить. «Не люблю я тебя больше! Может, и не любил никогда!», вы представляете? — на этом моменте она снова расплакалась и уткнулась Джиму в плечо. Тот вздрогнул от неожиданности, но продолжил с равнодушным видом играться шпажкой с пивной крышкой. — И всё это при ней! Нахрена было её приводить, я не пойму?! Поговорили бы вдвоём, как нормальные люди, и решили всё мирно… Так нет! Ну я им истерику и закатила. Они, наверное, теперь думают, что я дура какая-то ненормальная, что не зря он меня бросил…              — Ну тебе же было очень больно и обидно, — вдруг вставил Ёнджун, а Бомгю навострил уши. — Ты ведь человек, иногда нужно слабину себе давать.              — Точно, — подтвердил Джим, похлопав подругу по спине. — Иногда иначе никак. Лин достала из кармана джинсов платок и промокнула им глаза.       — Вы так думаете? Правда не считаете меня странной? — спросила она, а Гю вдруг показалось, что он словил ни то дежавю, ни то триггер, хотя и сам толком понять не сумел, что же стало тому причиной.              — Конечно нет, — сказал Ёнджун так, будто это что-то само собой разумеющееся. Настроение резко упало. Страшно захотелось выпить. Какой-то непонятной и на редкость незначительной мелочи удалось вывернуть что-то важное внутри него на уродливую изнаночную сторону.       — Если бы не выплеснула, то оно бы накопилось и съело тебя потом. И была бы ты такой же закрытой и злой, как я, — вставил Бомгю и намеренно проигнорировал сиюминутные уговоры Ёнджуна о том, что его слова о себе — ложь. Зато с улыбкой встретил Эми, что как нельзя вовремя принесла новую бутылку джина. Затем сразу же пришло и разочарование, когда за ней последовали две девушки: одна с бутылкой тоника, другая с тарелкой нарезанного лимона и стопкой из нескольких рюмок в руках. Коктейли. Пока их сделают, вечность пройдёт.       — Есть что-нибудь чистое? — спросил Гю, кивнув на одну из бутылок.              — На кухне ребята два бренди сейчас прячут. Иди, вдруг успеешь, — ответила Эми, и место на диване мгновенно опустело. Старший поймал Бомгю за запястье и обеспокоенно попытался выяснить, в чём дело, но тот бездумно отмахнулся и ушёл на кухню один. Мысли о том, насколько эти действия могли Джуна зацепить, пришли куда позже необходимого. Выиграв в камень-ножницы-бумагу одну из бутылок у сполна отметивших праздник парней, Бомгю вернулся в комнату. Ёнджун, уступив место Эми и Джиму, уже сидел на подушке рядом с Лин и с лёгкой улыбкой показывал не в меру тактильной коллеге, в каких пропорциях правильно смешивать джин-тоник. Что-то в груди резко упало, а возникшая пустота стала нещадно сдавливать внутренности. Не было сил ни шагу ступить, ни глаза отвести от места рядом с парнем, которое теперь нагло занимала девушка. Так он и стоял недвижимо, пока его, застывшего у входа в кухню, не заметил Джим. Он вопросительно кивнул, лениво улыбаясь, и Бомгю ответил тем же, прекрасно понимая, что в компанию к нему он сейчас уж точно не вернётся. В планах было выпить немного, отсидеться в ванной и вновь блистать перед друзьями, будто ничего и не было. И поначалу он действительно собирался отправиться в ванную, разогнать глупые наваждения и вернуться. Но в итоге оказался в комнате напротив — в спальне Джима и Эми, где час назад отсыпалась от рыданий Лин. И что это вообще за Лин такая?! Когда они с Ёнджуном успели так подружиться? Или не успели. Бомгю, пьяный вусмерть, имел склонность невообразимо много надумывать. «Вы правда не считаете меня странной?» — спрашивала девушка, а Бомгю только теперь осознал, что на секунду увидел в ней старого себя. Как он метался между чувствами, совсем не понимая, а нормально ли вообще то, что его так переполняет? Задавался подобными вопросами и искал ответ везде, где только мог. И нашёл ведь. Вот только почему Ёнджун говорил ей те же вещи, что внушал когда-то ему? Почему из его уст это звучало ровно тем же образом, абсолютно таким же заботливым тоном, которым он когда-то успокаивал и его? Может, конечно, его советы и были очевидными и универсальными, но как тогда вообще можно чувствовать себя особенным в его глазах? А является ли он в принципе для него таковым? Будучи чудесным таким, какой есть, действительно ли он занимает то самое место в чужом сердце, куда так отчаянно метит? В конце концов, Ёнджун ведь когда-то и с девушками встречался. Какова вероятность, что ему больше не захочется? Лин красивая, умная, умеющая показывать себя и свои эмоции. Тактильная, открытая… А каким на её фоне выглядит Бомгю? Неприметным, иногда грубоватым по пустякам и, возможно, даже навязчивым. Он же, если вспомнить, почти насильно заставил Джуна его принять! Сколько раз к нему ходил, сколько речей выдал, лишь бы его заметили. А вдруг у Лин добиться расположения получилось бы куда проще просто потому, что она — не такая, как Гю? Конечно, Ёнджун открылся ему по собственной воле, но теперь, позволив кому-то коснуться своей души, не будет ли ему легче и охотнее впустить в неё кого-нибудь получше? Всегда есть шанс раствориться в ком-то так, что потом обратно не соберёшься. Хорошо, когда это взаимно. Плохо — когда растворяешься один, а Гю вдруг нашёл себя настолько бестелесным, что и растворяться Ёнджуну было, по сути, не в чем. Чем меньше алкоголя оставалось в бутылке, тем абсурднее становились вещи, посещавшие его пьяную голову. Не было ни единой причины в чём-либо сомневаться. Все их чувства лежали у каждого как на ладони и были кристально прозрачны. Но — алкоголь, открытая девушка и здоровенная доля неуверенности в самом себе. «Абсолютная чушь!» — пытался он вернуться к здравому смыслу. «Ерунда» «Глупость» «Белиберда» «Нонсенс» А о чём он вообще? Бренди стало меньше вполовину. Перед глазами кружили вертолёты, а Ёнджун за ним так и не пришёл. Он и не должен был, но разве надеяться на это так уж плохо? «Плохо, потому что ты сам его оттолкнул». Ровно с этими мыслями дверь в спальню скрипнула, впуская внутрь рассеянное полотно света из коридора, и кто-то опустился на пол у кровати, где уже лежал совсем обессиленный и в край опьяневший Гю.       — Ну, и чё раскис? — спросил, к сожалению, Джим.              — Ничё, — ответил Бомгю и отвернулся от друга на другой бок. Парень отнял у него бутылку и растянулся на освободившемся краю кровати, оперевшись спиной на деревянное изголовье.       — Ёнджун переживает. В груди что-то глубоко укололо.       — Чё ж он сам не пришёл? — один Джим знает, как долго Бомгю выговаривал эту фразу.              — Боится, что ты его видеть не хочешь, мне кажется. Бомгю повернулся к нему слишком резко, в виски ударилась тупая боль.       — Это почему?              — Не знаю. Он вообще мало что сказал. Я спросил у него где ты, а он так грустно на меня посмотрел, что аж самому плохо стало. Не знаю, говорит, ушёл куда-то. И сразу поник опять. Глупо это, да? Дело ваше, а сижу с тобой я.        Бомгю было нечего ответить. Затянулось молчание — от такого начинаешь слышать, как в ушах бьётся собственный пульс.       — А ещё Лин опять напилась и сдуру предлагала ему встречаться. Ты такой понимающий, говорит, красивый. Как тебе? Бомгю вязко сглотнул, уставившись в потолок. Голова трещала от мыслей, что перепутывались в один тёмный болезненный сгусток.       — А он что? — просипел он, еле собравшись с духом.              — Да даже бровью не повёл. Сказал, что у него парень есть, и давай дальше коктейли в себя вливать. Позвать его сюда?              — Нет, я сам, — рывком приняв сидячее положение, Гю свесил ноги и несколько секунд ждал, пока с глаз сойдёт темнота, а пульсирующая боль в голове хоть немного утихнет. Крепко держа друга под руку, он как в тумане дошёл до гостиной. «Сказал, что у него есть парень», — оказалось тем самым, чего ему так не хватало для душевного равновесия. «Он правда считает меня своим парнем», — думал Бомгю, на ватных ногах приближаясь к любимой фигуре. Мир бы, по ощущениям, рухнул, если бы младший его сейчас не обнял. Сев прямо на пол, он откровенно приклеился к его спине и крепко обвил руками тело. Лин, сидевшая рядом, от его неожиданного появления громко вскрикнула, а Ёнджун вздрогнул и несдержанно выругался.       — Бомгю? Ты как? — спросил старший, осторожно касаясь его пальцев у себя на груди. Бомгю, прильнув к нему щекой, с усилием выдавил:       — Нормально.       — Хорошо… Разговор не шёл. То ли из-за возникшего напряжения, то ли из-за алкоголя, что плавил все попытки что-либо сказать.       — Тебе весело здесь? — спросил наконец Бомгю и прижался губами куда-то в районе лопаток.              — Уже нет. А тебе?              — И мне.              — Поедем домой?              — Только к тебе. У меня ремонт вчера начался. Собирался и вызывал такси Ёнджун сам: Бомгю нормально подняться-то едва был в состоянии, и даже натянуть на себя пальто оставил парню, что на вид казался очевидно потрезвее. Джим и Эми проводили их до порога, уговаривая дождаться машину внутри, но Бомгю был непреклонен:       — Мне нужно протрезветь, — упирался он, еле выговорив последнее слово, где, по его мнению, точно из ниоткуда взялось слишком много «Р». На улице они уже остались наедине. Времени в запасе много — порядка двадцати минут — и поначалу оба не могли выскрести из себя ни словечка. Только про гитару Бомгю неожиданно вспомнил, и старший заботливо сбегал за ней в дом. Погода всё ещё стояла стабильная, даже на удивление тёплая: снег продолжал таять, разливаясь лужами по тротуарам. Вокруг было до странного тихо, а внутри каждого развернулась губительная буря. Бомгю терзал себя страшной виной за случившееся. Всё ведь было в порядке! Что он снова себе придумал? Почему нельзя относиться ко всему проще? Как и говорил ему недавно отец. Верить и вникать в его слова не хотелось ужасно, но разве не было в них доли правды? А Бомгю ведь, как обычно, не слушал. Упёрся в собственное видение ситуации и стоял на своём как баран. Почему он никак не научится слушать других?       — Прости меня, — внезапно прорезал тишину, как ни странно, Ёнджун. Гю замер, не веря своим ушам.              — За что? — искренне удивился он и резко обернулся. Капля с крыши шлёпнулась ему на плечо. Старший стоял, склонив голову, слева и нервно мял свои пальцы с самым несчастным видом.       — За то, что было на кухне. Думал только о том, чего хочу сам, и поспешил. Чересчур было, наверное, извини… Бомгю застыл как в землю вкопанный и не мог найтись с ответом. Это вот так он заставил Ёнджуна себя чувствовать?       — Я-я не… — начал было он, да неизменно не мог собраться с мыслями. Его распирало от возмущения и злобы на самого себя, но как это в достойном виде выразить, он не знал. — Это неправда, — прозвучало неожиданно громко. — Мне жесть как понравилось то, что ты сделал. Я не ожидал, да, и потом просто… застеснялся сильно… Но делай так почаще, ладно? Мне прямо… башню снесло, честно. И ещё я очень рад понимать, что тебе… ну… и самому такого хочется со мной. Что не одного меня так тянет. Ёнджун держался чуть поодаль совершенно недвижимо. Глаза на него поднять младший боялся, но знал, что сейчас там либо сияет улыбка, либо замерло полное недоумение. Оказалось, последнее.       — Так ты, получается, не злишься? — когда Бомгю в ответ решительно замотал головой, при этом чуть потеряв равновесие, Ёнджун глубоко вздохнул, точно наконец успокоился. — А почему тогда ушёл?       — Ты правда подумал, что из-за этого?              — А что ещё оставалось? Других причин вроде не было. Я, кажется, нигде сегодня не косячил…        Гю выдержал неловкую паузу.       — Не косячил… Это я всё. Ты не смейся только, ладно? Я пьяный, меня накрыло, всякое бывает в таком состоянии… Короче, эта Лин… Боже, я даже не знаю, как сказать, чтобы звучало адекватно. Наверное, в любом случае выйдет плохо… Ну, короче, знаешь… Она красивая, открытая, с парнем рассталась недавно… К тебе какое-то странное внимание проявляла всё время… Даже встречаться предложила! Хотя это я потом узнал. Ну, в общем, я немного это… того…              — Приревновал? Бомгю ошалело поднял голову, собираясь защищаться.       — Я и сам говорил, что это тупо, не смейся!..        Но Ёнджун и не смеялся. Смотрел так проникновенно, что дыхание перехватило.              — Дурак ты, Бомгю, — сказал он и со слабой улыбкой отвёл взгляд. — После всего, что было, ревновать меня… — неловкими движениями он в смущении потёр висок и никак не мог прекратить улыбаться, словно проговаривание вслух этого дурацкого слова доставляло ему немыслимое наслаждение.        А Бомгю ощутил такой укол стыда, что все возможные возмущения в нём вмиг угасли.       — Извини, я правда дурак, — сказал он, опустив голову. — Только начали встречаться, а я уже нагнетаю. Я просто, — голос его надломился, — что-то так в себе засомневался… Начал придумывать всякую бели… бе-ли-бер-ду, тебя заставил париться зря… Тяжело тебе со мной, да?              — Бомгю…              — Блять, почему я всегда всё порчу? — спросил Гю, с силой потерев глаза. — Ты наверняка не думал, что со мной всё настолько плохо, да? Иначе бы даже не связывался…              — Думал, — ответил Ёнджун и подошёл ближе. Аккуратно отвёл его руки от лица и взглянул в глаза. От его слов мгновенно пересохло в горле. Гю был так шокирован услышанным, что не мог найтись с ответом, и так и остался стоять, раскрыв в изумлении рот. Заметив испуг на лице младшего, Джун тут же поспешил добавить:       — Извини, я не то имел в виду, вообще голова не работает… — сказал он, замешкавшись. — Я к тому говорю, что сразу было понятно, каким ты себя видишь. А я хочу, чтобы ты увидел то, что вижу я, — сказал он и, опустив ладони на его лицо, оставил на щеке осторожный поцелуй, — и больше не терзал себя ненужными мыслями, — вторая щека оказалась поцелована дважды, а Бомгю чувствовал, что скоро точно разорвётся от бьющейся в рёбра нежности.              — Но я не могу, — прошептал младший, глядя на парня в упор. — У меня не получается, Ёнджун.              — Можешь. Не сразу, конечно, но я буду рядом и помогу, чем смогу. Как помогаешь мне и ты, — сказал старший, поглаживая большими пальцами чужое лицо. — Как я могу тебя успокоить, м?       — Обними меня, пожалуйста, — ответил Гю, на секунду засомневавшись, и Ёнджун незамедлительно исполнил его маленькую, выжатую из боли и слёз просьбу. Такси приехало намного раньше ожидаемого, а Бомгю всё чувствовал, как внутри продолжает что-то кипеть. Хотелось оправдаться получше, выставить себя в более хорошем свете, да все попытки оборвалась на корню, когда Ёнджун, оказавшись следом в машине, сразу же сам сцепил их пальцы, и никому ничего доказывать желания уже не возникало. Вскоре Бомгю вообще хотел лишь одного: чтобы такси побыстрее доставило их домой, потому что в пути его стало нещадно укачивать. Доехать не успели — пришлось сделать экстренную остановку где-то на середине дороги, а уже дома какое-то время пообниматься с унитазом. Ёнджун заботливо крутился рядом то со стаканом воды, то с таблетками, то с полотенцем, а Бомгю не уставал извиняться за причинённые неудобства. Всё-таки умение выпивать в нём, увы, заложено не было. Когда стало легче, Гю почистил зубы запасной щёткой из шкафчика, переоделся в спортивные штаны с футболкой старшего и наконец устало рухнул на кровать, раскинув в стороны отяжелевшие конечности. А постель ожидаемо была безумно мягкой и уютной: подушек повсюду было не счесть, а одеяло, не считая нового пледа, очень приятно пахло кондиционером для стирки и обволакивало тело приятной свежестью.       — Почему ты никогда нормально не пьянеешь? — простонал младший, украдкой наблюдая за парнем, что, отвернувшись к нему спиной, менял рубашку на свободную домашнюю майку. — Вообще же ничего не меняется. Абсолютно такой же, как обычно.              — Я слишком долго стоял за баром, чтобы быть таким как ты. Ёнджун усмехнулся, направившись к нему, а Бомгю скривился будто от боли и повернулся на бок.       — Издеваешься ещё…              — Неправда, — ответил Ён, и место рядом скрипнуло под тяжестью его тела.              — Правда.              — Неправда, — настаивал старший, и Гю почувствовал на своей спине его лёгкое прикосновение. — Тебе лучше? Парень утвердительно промычал.       — Хотя мир ещё вертится чутка.              — Повернёшься ко мне? Противиться его сладкому тону было для Бомгю невмоготу. Аккуратно перевернувшись, он робко подвинулся ближе и спрятался в ласковых согревающих объятиях, а аромат уже любимого парфюма Ёнджуна неизменно кружил его и без того больную голову. Гю невольно прильнул носом к изгибу чужой шеи и вздохнул глубже. И плевать ему было, насколько странно это могло выглядеть со стороны и насколько интимной из-за этого стала ситуация.       — Ты чего? — прошептал Ёнджун, а ладонь его застыла у парня на талии.              — Пахнешь приятно, — ответил Бомгю и оставил долгий поцелуй под ключицей. — Очень. Ёнджун пробормотал что-то невнятное, вздохнул, а затем добавил, посмеиваясь, уже чётче:       — Ну, наслаждайся. Улыбнувшись, Гю сжал его в объятиях посильнее и наконец обмяк, успокоившись в окутавших его тепле и нежности. А нежность была самой чистой. Самой искренней и всеобъемлющей, как плотный утренний туман, и в этом тумане Бомгю безнадёжно растворялся. Ужасно хотелось сказать об этом Ёнджуну. О том, каким счастливым и умиротворённым он чувствует себя рядом с ним. Как ему приятно, когда старший от него не прячется, когда обнимает и говорит о чём-то открыто. Когда позволяет Бомгю чувствовать себя нужным в его руках. О том, как сильно он в него влюблён.       — Ёнджун, — вкрадчиво позвал он, не чувствуя в своей задумке никакой уверенности. — Хочу сказать тебе кое-что…              — Говори, — без промедления ответил тот, ещё не подозревая, о чём пойдёт речь. Гю выдержал паузу.       — Уверен? Это… На это нужно будет ответить. Ты сможешь?.. И только здесь Ён, кажется, начал догадываться, в чём дело, но дышать почему-то продолжал всё так же ровно и размеренно.              — Прямо вслух?              — Прямо вслух. Тишина ненадолго вошла в комнату.       — Хорошо, — прозвучало вскоре выстрелом в сердце. Бомгю отодвинулся и посмотрел ему в глаза, будто застеленные сахарной дымкой.       — И ты не уйдёшь от меня… как в тот раз? Ёнджун поджал губы и выдавил печальную улыбку.       — Ну, это моя квартира, так что… — когда младший с наигранной обидой хотел отвернуться, он вновь развернул его к себе и рассмеялся, положив ладонь ему на щёку. — Нет, я не уйду. Бомгю долго думал, как обо всём сказать. Даже на секунду решил спасовать, оправдавшись тем, что просто перепил (что, по сути, так и было, ведь на трезвую голову он бы действовал куда осторожнее и так быстро подобные разговоры не заводил). Но назад пути как обычно не было. Теперь только вперёд, и слава богу, что с Ёнджуном из-за подобной опрометчивости проблем больше не возникало. Так он действовать и собирался...       — Глупо это как-то, — но всё же потерял весь свой запал в куче страхов и тревог.              — Бомгю, — позвал Ён, когда парень снова попытался отвернуться, и заново привлёк его к себе. Встретившись взглядами, оба на секунду замерли. Казалось, само время остановилось, пока они тонули в тёмных глазах напротив, даже не шевелясь, и только сердца их по-прежнему бились в унисон. Ёнджун бегал по его лицу взглядом, и ресницы его мелко трепетали. Гю подумал, что не выдержит, если действительно услышит сейчас то, о чём ещё минуту назад собирался сказать сам. И потому поспешил использовать стратегию Ёнджуна из их дневного разговора и сбавить обороты — сказать о чувствах, не говоря о них напрямую.       — Спасибо, что терпишь меня, — сказал он, кротко коснувшись его губ.       — Прекрати, я с тобой совсем не мучаюсь. Тебе спасибо, что рядом.              — Аналогичный ответ, — ответил Гю, смеясь, и вновь спрятал лицо в родных объятиях. Когда-нибудь они обязательно признаются во всём открыто. В это убеждение Бомгю верил и всеми силами старался оберегать от навязчивых, привычных ему сомнений. А пока — сон. Сладкий и избавляющий.