A little more conversation

Снова пошёл снег. За ночь намело сугробы по колено, и к приходу Бомгю на работу тротуары всё ещё не были расчищены.       — Чувствую себя снеговиком, — пошутил он, развешивая покрытое снегом пальто на продолговатый старый обогреватель. Ёнджун, проделывая те же действия, шмыгнул носом и скупо улыбнулся.       «Наверное, сонный», — подумал Гю, поначалу стараясь не придавать чужой хмурости лишнего значения. Началась смена совершенно стандартно: намыванием столов, раскладкой салфеток, подносов со специями и прочих мелочей, необходимых к открытию. За прошедшие полчаса парни не обмолвились и словом.       — Не выспался? — всё же поинтересовался Бомгю, подплывая к барной стойке, за которой Ёнджун сидел со стаканчиком кофе. Последний тут же словно проснулся — вмиг оживился и улыбнулся, взметнув весёлый взгляд к чужому.       — Да, вроде того, — ответил он, и улыбка растаяла, стоило ему отвести глаза. Бесследно, будто той никогда и не было. Остатки настроения грозили рассыпаться вместе с сахаром из баночки, которую Гю, поселившись в мыслях, уронил. Благо, та хотя бы не разбилась, столкнувшись с деревянной поверхностью барной столешницы. Всё беспрестанно валилось у него из рук: салфетки, столовые приборы, карточки меню.       «Почему Ёнджун такой грустный?» Казалось бы, прошлый вечер закончился до того хорошо, такое тепло согревало душу от их рук, что они не разнимали до самого последнего перекрёстка. А это неожиданное беглое объятие… О нём Гю и вспоминать боялся, дабы чувства новой волной не окатили. Почему всё изменилось так резко? Отчего Ёнджун не мог удержать радости на лице дольше трёх секунд?       Почему ему настолько тяжело улыбаться Бомгю в ответ?       «Я сделал что-то не так?» — терзал себя младший, без остановки наблюдая за беготнёй старшего по залу. Самого же отправили подменить бариста за кофемашиной, позволяя последнему сбегать на перекур. На душе что-то невыносимо скребло, парня вновь охватили невроз и волнительное раздражение. Не мог же он как-то напортачить всего за ночь? Что происходит? Из этого настроения Бомгю не вылезал весь день, а Ёнджун лишь подливал масла в огонь своими совсем уж редкими шутками и вниманием, которые выглядели до невозможности напускными и ни капли не убедительными.       «Нужно просто спросить». Нужно, но как?       — Какой-то ты печальный сегодня, — начал Гю уже по дороге домой, наконец набравшись смелости. Поднимать личные вопросы с Ёнджуном всё ещё казалось чем-то чересчур глубоким для повседневных обсуждений, но оставить всё как есть также не казалось верным. Парень ненадолго задумался, а затем выдавил свою обычную ухмылку — обаятельную и игривую, которую отнюдь не хотелось видеть в такие серьёзные моменты. Не когда она показалась лишь для того, чтобы что-то спрятать.       — Приятно, конечно, что ты так переживаешь, — сказал старший, поиграв бровями, — но всё отлично. Разве мне есть о чём грустить? Нет.       — В самом деле? Ёнджун кивнул. Более твёрдо, чем ожидалось, но верить ему по-прежнему было затруднительно, ведь он тут же начал развивать простые темы, болтать о прошедшей смене, расспрашивать о Лин, с которой тому предстояло работать несколькими днями спустя. Всё сводилось к тому, чтобы сойти с подозрения. От такого осознания в груди только сильнее жгло, но… всё-таки видеть его улыбку было приятнее, и Бомгю не мог позволить себе её уничтожить, какой бы фальшивой та ни была. На сердце всё ещё лежал огромный камень. В их отношениях до сих пор не было никакой определённости. Каждое проявление в сторону Ёнджуна влекло за собой самые непредсказуемые последствия. Поцелуй в лоб после личного разговора привёл к заметному просвету в общении, внёс теплоту и наконец расставил всё по своим местам. Так казалось. Но после вчерашней прогулки всё снова запуталось как моток старых ниток в давно забытой коробке. Как вытянуть ту, что нужна? Что Ёнджун всё-таки к нему чувствовал? Гю прежде думал, что они кроткими шагами приближались к очевидному результату. Медленно, маленькими глоточками впитывали друг друга, а с тем и время текло нужным чередом. Теперь же оно снова сбилось и пошло наперекосяк. То стянуто, то быстро, скользко, как в кедах по голому льду. Ничего не понятно и лишено всякой стабильности. Неужто своими словами и поступком Бомгю испугал его? Как тогда, в день разлуки после прямого вопроса. Иногда он сам поражался своей смелости и глупости в тот вечер. Все его чувства оказались у старшего как на ладони, и порой это страшно пугало и заводило в тупик. Должно быть, оттого, что взаимность, которая изредка просачивается в свет, большую часть времени сокрыта в невидимой глазу глубине. Попрощались скупо, почти как безразличные друг другу знакомые. Бомгю хотел было сделать ещё один шаг навстречу, перейти границу хоть на чуть-чуть, вновь коснувшись его покрасневших на морозе пальцев. Просто зайти на чужую территорию немного дальше дозволенного — а вдруг последствия всё-таки порадуют? Может, Ёнджун бы смутился, отвёл взгляд, пряча робкую улыбку под тёплым шарфом, и разрешил бы себе быть чуточку смелее? Но Бомгю не рискнул. Пусть Ёнджун сам покажет, что ему это нужно. Давить на него больше не хотелось, даже если при этом приходилось душить себя едкой обидой. Потому и разошлись в противоположные стороны, незаметно обернувшись по очереди, и не сказали друг другу ни единого лишнего слова. Хотя именно лишнее и грозило стать таким долгожданным «решающим». А дома вновь тихо, пусто и одиноко. Мрачные, гнетущие сомнения то и дело накатывали, прогоняя сон, и совладать с ними никак не получалось. Всё в этот день почему-то окутывалось странной дымкой печали и портилось — сигареты, погода, даже постель с любимым свежим хлопковым бельём уже не казалась такой мягкой и приятной, как обычно. Тогда Бомгю попытался направить мысли в завтрашний день и поглубже нырнул в одеяло. Закрыл глаза, мечтая о предстоящем походе в гости, и темнота наконец потихоньку впустила его к себе. Снилось что-то непонятное — то ли лес, то ли морские глубины с чащами высоких, как деревья, водорослей. В любом случае ощущения с рассветом пришли пренеприятнейшие, будто целый год провёл без сна как такового. На часах тогда был почти полдень. Замотавшись в одеяло, он сжал губами сигарету и вышел на балкон. Улицы всё ещё укрывал снег, словно призывая поспать подольше, и город действительно спал, до сих пор не выпуская прохожих, как из муравейников, в свои владения. В самой квартире царил холод и почти сумеречный свет из окон, за которыми в небе сгущались тяжёлые тёмные тучи; а время будто остановилось, растягивая его утро на долгие унылые часы. Сидя на кухне в ожидании чайника, Бомгю бездумно пялил в деревянную дверцу шкафчика, пока в таком же сонном помутнении не взялся за телефон. Именно тогда день наконец-то наступил.       «Доброе утро. Во сколько сегодня свободен?» — тут же вылезло в панели уведомлений, вызывая лёгкую невольную улыбку.       «В любое время», — ответил Гю, не слыша, как раздался щелчок вскипевшего чайника.       «Тогда в любое время и приходи», — пришло почти мгновенно, и парень даже заметно дёрнулся, намереваясь сразу же идти собираться, но остановил себя. Со вчерашнего вечера голова без остановки трещала волнениями по поводу сложившихся обстоятельств и чувств Бомгю, которые, казалось, заполняли собой всё окружающее пространство. Не слишком ли их много? А главное, не мешают ли они тому, кого стремятся достичь? На пике переживаний парень даже вздумал придержать их, унять, скрыть на какое-то время, хотя сам толком не понимал, откуда такое желание взялось. Откуда все эти сомнения, метания и прочее. Ёнджун ведь добр к нему и показывает своё отношение как может. Не его вина, что Гю хочется всего и сразу! Хотя не такое уж это и плохое желание, если подумать… Логика подсказывала, что старший и сам был бы рад, приди всё уже к стабильности, в норму. Но почему же так сильно разрастается это мерзкое чувство, что Бомгю — единственный, кто нуждается так сильно и безусловно? Когда он вышел из дома, над головой висело всё то же тяжёлое небо. Привычное для зимы, холодное, будто с тем самым признаком изношенности, как у давно приевшейся, давно забытой и унесённой подальше от глаз вещицы. Поднимать в него глаза не хотелось — и без того в душе всё ощущалось давящим и ржавым, точно под дождём пролежало не меньше месяца. Ступал по скрипучему снегу он, к большому удивлению, необъяснимо быстро, словно очень спешил или даже от кого-то убегал. Такого состояния совсем было не разобрать, а ведь Гю казалось, что он сполна научился понимать себя и свои чувства. Видно, напрасно. Напрасно сдался так быстро и пустил всё на самотёк, разрешил себе решать проблемы самостоятельно. К кому теперь обращаться, чтобы сгладить собственные острые углы? Все важные вопросы ожидаемо оставались без ответов. К тому же, путь оказался не таким долгим: действительно, всего жалкие десять минут — и вот он уже у нужного подъезда набирает номер квартиры. Пальцы отчего-то дрожат, хотя не замёрзли совсем, спрятанные в карманы тёплого шерстяного пальто. Хотелось сбежать. Пока Ёнджун не отвечал и оставлял возможность передумать. Пока был шанс вернуться домой и обдумать всё снова хорошенько. Чего он вообще ждал от этой встречи? На что рассчитывал, что хотел получить? На самом деле, желаний было очень много, даже с избытком, но признаться в них себе Гю не решался, боясь слишком разочароваться, когда ничто из тех не воплотится. Но из динамика уже послышался голос. До того живой и наполненный, что сердце глухо ударилось в рёбра. Бомгю даже на миг стало стыдно за собственный настрой, ведь старший, кажется, совсем его переживаний не разделял. Хотя судить было рано: он всё ещё не добрался до квартиры. Лифт поднимал его невыносимо долго. Даже пробежавшись глазами по всем рекламкам и потёртым неуклюжим граффити, он не мог убедить время идти быстрее. Вышел на лестничную площадку он уже на ватных ногах, что под тяжестью надуманных, во многом наверняка пустых волнений грозили подкоситься в любой неудобный момент. А когда глаза зацепились за приоткрытую дверь, из которой пробивался тёплый тусклый свет, Бомгю почти всерьёз решил, что тот исходил не иначе, как с небес, взывающих к его бедной, готовой распрощаться с телом душе. Опасливо заглянув внутрь, он мялся на пороге в одиночестве, ожидая хозяина и неторопливо разматывая шарф. Он ведь пришёл в нужное место, верно? В коридоре лампа не горела: всё освещение сосредоточилось на комнате слева, откуда, по-видимому, и доносился аромат гвоздики и цитрусов, что приятно коснулся носа ещё снаружи, около лифта. Именно оттуда выглянул тот, кто без труда затмил бы сейчас любые светильники.       — Привет! — вытирая стакан кухонным полотенцем, Ёнджун так ярко и красиво улыбался, что Бомгю тут же растерял весь свой мрак в груди и бездумно ответил ему таким же добродушным и искренним выражением. Как себя ни настраивай, как ни держи себя в руках, а противиться влиянию этого человека для Бомгю было невозможно даже в фантазиях. Тот без исключений действовал так, что рядом с ним нельзя было думать о плохом, нельзя было сомневаться и невозможно даже грезить о том, чтобы держать такие ясные чувства при себе.       Насколько же Бомгю к нему прикипел? Оставив посуду, Ёнджун мигом оказался рядом в ожидании, пока ему отдадут пальто, чтоб как гостеприимный хозяин отправить его на вешалку в шкаф.       — Как дела? Сильно замёрз? Я выскочил в супермаркет на пять минут и думал, околею.       — Да нормально, — ответил Гю куда спокойнее, чем ожидал. — Я быстро шёл, не успел почувствовать. Ёнджун почему-то совсем недоверчиво заглянул в его глаза. Младший даже замер, прибитый к месту таким внимательным взглядом.       — Что?       — Ничего, — ответил он, закрывая дверцу шкафа. — Будешь чай? Хотя у меня есть и другое предложение, — начал он, ведя младшего за запястье на кухню. — Помню, я обещал угостить тебя чаем с персиком, но, может быть, ты любишь глинтвейн?       — Люблю, наверное. Никогда не пил раньше, но против вина ничего не имею, — проговорил младший быстро, едва отцепив взгляд от руки, которую старший в нервной спешке отпустил. — А ты что, сам варишь? — спросил он, покосившись на медный сотейник на плите.       — Да здесь ничего сложного. Просто подумал… Ну, знаешь, впервые у меня собираемся, всё такое… — ответил Ён со вздохом, словно говорил что-то несоизмеримо личное. Бомгю застыл на секунду, осознавая суть происходящего, и тихонько улыбнулся. Сколько же плохого он себе надумал, но на деле всё оказалось, вроде как, вполне безобидно. Ёнджун с виду переживал из-за их встречи точно так же, даже отметить её захотел, причём говоря об этом прямо вслух, чувств не утаивая. Гю моментально ощутил себя полным дураком, загнанным в угол самым глупым способом — самостоятельно. Однако что-то всё ещё не давало окончательно успокоиться. И Ёнджун, кажется, это заметил. Да не молча: сказал то, отчего дыхание вмиг перехватило, заставляя условно стальную защиту надломиться под безудержным волнением.       — Я рад, что ты пришёл. — Взгляд он не поднял, но Бомгю мог видеть, как лёгкая улыбка тронула его губы.       — Я рад, что ты позвал, — голос вышел сиплым от нервов, и парень тут же мысленно отчитал себя за невозможность собраться. Зато Ёнджун улыбнулся чуть шире, будто именно такой реакции и ожидал. Только взглядом так и не удостоил, мгновенно краснея от своей же фразы, и вернулся к вину, что уже начинало перегреваться.       — Мы можем сразу пойти выбирать тебе книжку, как закончим. Если хочешь… Бомгю нескладно закивал. Находиться рядом было и неловко, и комфортно одновременно. С одной стороны, он даже не знал, куда себя деть. Как и куда встать, что сказать, на что опереться, чтоб эмоции не шкалили и наружу не просачивались. Но с другой находилась радость от простого присутствия рядом. Ёнджун по-прежнему выглядел слегка потерянным, задумчивым, но уже гораздо, гораздо светлее, чем вчера. Светлость эту не хотелось прогонять, поэтому Гю просто надеялся, что та окончательно разрастётся в нём ровно с тем, как отступит его собственная неловкость. Глинтвейн получился вкусным, несмотря на то, что вино было не самым дорогим, а готовил его Ёнджун всего второй раз в жизни. Обоих быстро разморило от тёплого приятного напитка, и под тусклым светом дешёвой лампочки в маленькой уютной спальне Гю чувствовал себя уже чуть более свободным. Сидя на кровати в ожидании, пока Ёнджун выдвигал поближе порядка пяти немаленьких картонных коробок, Бомгю не удержался от комплимента общей обстановке: на окнах струился выглаженный кремовый тюль, по всем поверхностям и даже на полу благоухали цветущие комнатные растения. И как старшего только не напрягало о них заботиться? Покуда Ён пыхтел у коробок, упорно отказываясь от помощи, Гю позволил себе немного попялиться. Одежда на парне была самая обычная, домашняя — серая футболка и широкие чёрные спортивки. Только на переносице неожиданно появились очки в чёрной оправе, и этим обстоятельством Гю никак не мог налюбоваться. Особенно учитывая, что старший в целом выглядел необычайно серьёзным и сосредоточенным. Оставалось лишь вслух не пищать от безумного эстетического удовольствия, и пока что Гю справлялся. Поинтересовался только о необходимости вещи в общем и узнал, что от контактных линз у парня часто болели глаза, отчего иногда приходилось прибегать к старым «методам».       — Итак, — начал старший, наконец падая на пол, скрестив ноги, — есть что-нибудь на уме? Бомгю невольно улыбнулся и спустился на пол напротив.       — Вот это коллекция, конечно, — восхитился он, проводя пальцами по краешку одной из доверху наполненных коробок. — И ты всё это читал?       — Ага. — Губы вновь потянула улыбка, а во взгляде читалась робость с примесью тихой гордости. — Многие перечитывал.       — Поразительно, — проговорил Гю завороженно, бережно взяв в руки первую попавшуюся книжку. «Все оттенки голубого» со страшным лицом на обложке. — О чём она? Ёнджун как-то горько усмехнулся и опустил глаза.       — О жизни компании наркоманов. Много наркотиков, секса и странных мыслей, — сказал он и выдержал паузу, прежде чем добавить уже обыденным, лёгким тоном: — Вообще, интересная. Помогла мне посмотреть со стороны… — задумчиво прервался, — на себя. Привела в чувство, пусть и не до конца. Бомгю молчал, не зная, что ответить или какой вопрос задать — всё казалось неуместным и выходящим за грань дозволенного. Содержание книги пугало и всё ещё в какой-то степени шокировало своей параллелью с чужой жизнью, даже несмотря на то, что в общем Бомгю был готов услышать однажды и подобного рода подробности. Но углубляться в это Ёнджун, судя по мрачному виду, совсем не хотел. Поэтому Гю поспешил перевести тему.       — А эта? — коснулся он первой попавшийся под руку. Ёнджун облегчённо улыбнулся.       — «Пинбол-1973», Мураками, — произнёс он мечтательно, словно смакуя каждую букву. — Простой рассказ о простой жизни. Приятная, ненапряжная, хотя моментами грустная. Помню, сам тогда часто за игровыми автоматами с друзьями зависал. Ох, сколько было потрачено маминых денег впустую… Бомгю, подобно Ёнджуну, улыбнулся. Впервые они сидели вот так и говорили исключительно о старшем. О его жизни, предаваясь воспоминаниям, притом без уныния и града слёз — приятно, ненавязчиво и с привкусом ностальгии. Поймав настроение, Бомгю что есть сил пытался выуживать новые темы, пока Джун был открыт, пока мог показать то, что составляло его далеко не счастливые дни. Поэтому Гю книжка за книжкой выпытывал и впитывал как губка всё больше и больше деталей: что происходило во время прочтения одной книги, о чём парню мечталось за чтением другой — всё было до жути интересно и, в основном, удивительно обычно. Словно младший намеренно вытаскивал именно те, что тот читал в возрасте, не знавшем страшных печалей. Однако даже так, вникая в совершенно рядовые для большинства людей истории, Бомгю знал, что и их Ёнджун не рассказывал кому попало. Знал, что утраченная нить доверия, блеснувшая на солнце в самом начале их общей истории и спутавшаяся где-то в середине, потихоньку начинала распускать узлы. Знал, что все эти слова необходимо было заслужить. И, судя по всему, незаметно с этим справился. Выбрали в итоге «Мизери» Стивена Кинга из любопытства к литературе ужасов. А Бомгю между делом узнал, что единственная желанная и недоступная книга для Ёнджуна сейчас — «Человек, который смеётся» Виктора Гюго. Остаток вечера решили провести на кухне. Ёнджун действительно привык к компании и постепенно расслаблялся, улыбаясь всё чаще и даже поддерживая зрительный контакт более трёх секунд. Однако прежняя печаль в глазах всё-таки удручающе поблёскивала в перерывах меж нежностью и цитрусовым туманом от выпитого глинтвейна. Хотелось забрать её себе полностью, но Бомгю не знал, как подступиться. Он всеми силами старался быть весёлым, шутить почаще, касаться парня невзначай, что, в свою очередь, его самого доводило до лёгкого трепета. И, кажется, это работало. Старший стал куда больше смеяться, сам подхватывая игривую атмосферу; отпускал искромётные шутки и даже флиртовать умудрялся в своей обычной, ненавязчивой манере, пока не разлёгся на стуле в совсем уж комфортном положении. Глядя на такого разнеженного Ёнджуна, Бомгю в который раз осознавал, что всё никогда и ни за что не могло сложиться по-другому. Даже если бы им суждено было разойтись, даже если бы они потеряли друг друга в неделях страхов и тревог, всё равно в итоге сидели бы так — на кухне, с тепло горящим светом и самыми яркими звёздами в глазах. Почти как всегда, и едва ли это хоть когда-нибудь могло надоесть.       — Знаешь, — начал Ёнджун, нарушая неожиданную, но такую приятную обоим тишину. А затем вдруг широко улыбнулся и потёр уставшие глаза. — Ладно, нет, забудь.       — Да говори уже, чего, — ответил Гю, затягиваясь электронной сигаретой. Пар вышел рассеянным мягким облаком с запахом любимой вишни. А продолжить Ёнджун уж очень хотел. Несмотря на отговорки, было видно, как слова так и рвались наружу, отчего тут же становилось ясно: то, чем он так рьяно хочет поделиться, обязательно заставит уши младшего краснеть, а сердце трепетать.       — Я хотел сказать… не знаю, очень сложно говорить, — вновь предпринял попытку он, но в итоге отвлёкся прикурить сигарету. Бессмысленно тянул время. — Всё вдруг так изменилось. Ещё недавно я был один, справлялся с жизнью алкоголем и чужими кошельками, доставая их самыми мерзкими способами… А теперь у меня есть нормальная работа, безопасная квартира, я окружён только хорошими людьми… это так странно. Дыхание на секунду сбилось. В голову вновь забрались скользкие мысли — всё русло разговора обрастало ими с самого зарождения. Заговорил младший лишь спустя паузу, едва подобрав слова.       — Но тебе ведь это нравится? Или…       — Нравится, конечно. Но, знаешь, это похоже на сладкий сон. В моменте чувствуешь себя чудесно, а затем полностью разбит, когда остаёшься с воспоминаниями один на один. Чувство, будто всё это тоже вот-вот закончится или уже закончилось, и в такие минуты просто не знаешь, как поступать правильно, и оттого становится очень и очень страшно. По окнам, подхваченный сильным ветром, тихонько стучал снег. Воющие погодные звуки безропотно стремились в комнату. Бомгю старался уловить каждое хаотичное движение, только бы не смотреть сейчас на Ёнджуна: казалось, будто в его красивых глазах он непременно утонет, охваченный неизвестными тоской и печалью, которые вернулись вдруг со всеобъемлющим охватом. Бомгю слишком хорошо понимал, о чём тот пытался сказать.       — Я понимаю. Мне тоже страшно, — признался наконец он, вспоминая прошедший день. Хмурый и равнодушный. Будто тёмные тучи с неба пробрались и в его прежде горячее сердце. И не знаешь, куда от них прятаться, когда те ветром и снегом скрупулёзно тушили каждую яркую искорку. — Всё наладилось так резко, изменился ты… так резко, — последнее он добавил на выдохе, всё ещё сомневаясь, а стоит ли. Но сказанного не проглотишь — теперь только вперёд. — Начал открываться так внезапно и я всё ждал, пока ты расскажешь мне обо всём… Но всё вдруг понеслось так быстро, что я боялся, что совсем не понимаю этих перемен. Всё казалось слишком хорошо, чтобы быть правдой, но я старался думать об этом поменьше. А вчера снова стало страшно, когда ты вдруг оградился от меня, а я не знал, что вообще случилось, ведь прошлым вечером всё так хорошо закончилось… А сегодня ты ведёшь себя, как ни в чём не бывало, и мне кажется, что я совсем тебя не понимаю, а вместе с тобой и себя слышать снова перестал. По мере того, как он говорил, волнение внутри разрасталось и заслоняло разум необъяснимым раздражением — его обычная реакция на клокочущие нервы, от которой, парень думал, он давно избавился. В конце Бомгю испугался своих же слов как чудовищной высоты, с которой едва не падал, хлипко держась края. Открываться настолько сильно определённо не входило в планы. Даже вспомнилось, как он обещал себе никогда не поднимать этот вопрос со старшим, дабы ненароком не обидеть чужих чувств. Совсем не понимая, что бездействием и молчанием обесценивал свои собственные. Но вот это случилось. Тяжело, с гулко колотящимся сердцем, но очень быстро. А Ёнджун всё молчал, напрочь сбитый с толку услышанным. Молчал и нервно поджимал губы, точно чтоб не выпалить лишнего ненароком. Бомгю вмиг ощутил себя самым одиноким и потерянным человеком на планете, даже с пониманием, что, если подумать, от такого разговора никуда было не деться. И это ужасное осознание отзывалось в нём нервной тошнотой.       — Что ты имеешь в виду? — наконец задал Ёнджун вопрос. — Про себя. А Гю только сейчас понял, что сказал. Основная проблема заключалась в том, что он и сам не до конца осознавал, о чём говорил. Вылетело и всё, как роковая пуля от случайного нажатия курка.       — Я не знаю, — и то было самым честным ответом. — Я просто говорю себе, что всё налаживается и всё отлично, что я счастлив… Но что-то всё равно не так. Я постоянно сомневаюсь…       — Во мне? Бомгю поднял глаза, но ответить был не в силах. Нынешнее молчание безусловно стало самым красноречивым за жизни каждого из них. Ёнджун не знал, как оправдаться, а Бомгю не знал, как всё исправить. Всё сказанное он бы с безумной радостью забрал обратно. Спрятал бы глубоко в себе и как-нибудь сам справился. Как-нибудь. Он ведь так хотел наконец послушать и узнать Ёнджуна! Почему они вновь вернулись к нему? Иногда Гю думал, что почти каждую их встречу вполне можно было приравнять к психологической сессии. Приняв эту мысль, он смаковал следующую: Ёнджун, если сравнивать с прошлыми двумя специалистами, действовал наилучшим образом. Третье, самое болезненное утверждение, он откидывал как невероятное: Ёнджун действует так хорошо, потому что Гю, панически того всегда опасаясь, уже привязался к нему крепчайшими канатами, а тот затягивал узлы только туже, возможно, сам того не понимая.       — Прости, я не об этом, в-всё не так, — прошелестел Гю, чувствуя, как взгляд предательски набирается влагой. — Это не так страшно, а моя неуверенность в себе — только моя проблема, как и неумение в себе разбираться, — продолжал он впопыхах, пока не оказался внезапно прерван. Тихо, отрешённо и с очевидным комом в горле.       — Я так тебя запутал, — сказал Ён, уставившись на обессиленно упавшие на колени руки.       — Всё не…       — Я же… Боже, Бомгю, мне так стыдно, — голос его сорвался, а ладони спрятали выражение, полное тихой внутренней боли. — Я сразу знал, что будет сложно. Я не хотел вплетать тебя в свою жизнь, но и без тебя б никогда ничего так и не сделал — просто не захотел бы. А после того, как мы встретили тех уродов на улице, я решил, что, может быть, смогу хотя бы не впутывать тебя так сильно, как мог бы, но в итоге… — голос вновь дрогнул. — Я очень не хотел, чтобы ты чувствовал себя так, — он поднял сияющие глаза к потолку. Почему последние их встречи на кухне кончаются слезами? — Стараться пережить всё в одиночку — глупое решение. И для меня, и для тебя, можно ведь по-другому… Мне же с самого начала так нравилось, когда ты врывался ко мне без приглашения, истории свои рассказывал, смеялся и злился на всё подряд… Я такой дурак, Бомгю. Прости меня, я так страшно виноват, снова заставил… — встретившись с младшим взглядом, Ёнджун потянул руки к его ладоням.       А Бомгю сорвался окончательно.       — Не продолжай, у меня сердце сейчас взорвётся, — прошептал он быстро и неразборчиво Ёнджуну в шею, хватаясь за его футболку с таким отчаянием, словно вот-вот сорвётся в пропасть. — Тебе не нужно лезть из кожи вон, я понимаю тебя, принимаю и ни в чём не виню. Твоё прошлое — прошло. Я буду рядом, мы справимся со всем вместе, честно. Просто говори со мной, не отталкивай. Я всё ещё плохо понимаю других людей, пожалуйста, не молчи со мной больше. Гю почти плакал, говоря эти слова. Без слёз — лишь дышал рвано, ведь едва успевал хватать ртом воздух, и жмурился, зарываясь пальцами в любимые жёсткие волосы на затылке. Ёнджун обнял его тут же, без промедления. Так же крепко и чувственно, будто наконец нашёл, дотянулся до того, чего желал всем своим потрескавшимся сердцем. Сминая в кулаках ткань футболки, старший чувствовал, как всё ещё не унималась дрожь — теперь не только в руках, но и во всём теле. Сделать бы с ней что, да невозможно: всего накопилось так много, что нового срыва было не избежать. Оставалось и дальше цепляться за чужие плечи, вдыхать свежий, успевший стать таким родным аромат и прятаться в изгибе горячей шеи, обжигая кожу своим не менее жарким дыханием.       — Прости, — снова сорвалось с губ старшего. — Ты всё понимаешь, это я плох в том, чтобы говорить о своих чувствах. Мне так жаль, я буду стараться… Я совсем не привык к такому отношению, а ты… Ты замечательный, Бомгю, такой… Я бы без тебя… Да я бы… Нехотя оторвавшись, Бомгю взглянул в его глаза, касаясь чуть огрубевшими ладонями нежной кожи щёк. Не улыбнуться, когда перед глазами возникла до безумия милая картина с печально заломленными бровями, затуманенными влагой глазами и очаровательно надутыми губами, у младшего не вышло.       — Прекращай уже это, ну, — сказал он, поглаживая большими пальцами его лицо. — Всё хорошо. Спасибо, что вернулся ко мне. Ёнджун застыл, не в силах подобрать слова. В груди сжималось и взрывалось невообразимым пожаром слишком много чувств, полностью застилая разум пеленой ужасно нежного, немыслимого притяжения. А потому он вымолвил совсем тихо — так, будто боялся лишних ушей:       — Спасибо, что принимаешь, — и прижавшись напоследок к чужой ладони, медленно отвёл ту в сторону. Ровно в ту же секунду Бомгю утратил способность дышать, будто никогда и не обладал ею вовсе. Словно возможность жить ему всегда давало лишь тепло от чужих пальцев, переплетённых крепко с его, а сердце билось только от волнения, когда старший особенно надолго задержался взглядом на его губах, что тот кусал нещадно в приступе паники. Неприятный ком в горле бесследно исчез. Он не понимал, когда именно это произошло, как не способен был и оценить происходящее в целом. Возможно, они уже давно находились в близости буквально одного горячего вздоха меж лицами. Но ощущать парня настолько рядом было неожиданно и странно до дрожи. Последняя мысль покинула голову, мелькнув уже на окраине осознанием, что ладони снова потянулись к чужой шее. Жарко. Жарко и волнительно до безумия. Чужие губы были чрезмерно желанными, их так хотелось скорее коснуться, но Гю держал себя, поддерживая томительную игру, которую затеял старший, и только подушечкой пальца очерчивая привлекательную до одури линию нижней губы, слегка надавливая. Ёнджун же действительно не спешил: мягко вёл носом по скуле, растягивая долгожданную близость на подольше, и лишь возле уха оставил долгий, но безбожно робкий поцелуй. Чувственно, до невозможности приятно и в крайней степени красноречиво.       — Хочется ещё что-то сказать… — прошептал Ён, опираясь ладонью на чужое бедро и чуть сжимая. — С ума сейчас сойду…       — А помолчать немножко тебе не хочется? — возмутился Гю, опускаясь горячими ладонями от шеи к плечам. Касаться Ёнджуна, впервые без опаски, было дико до умопомрачения. Ощущать сквозь ткань крепкие, чуть подрагивающие под каждым прикосновением плечи, чувствовать жар его тела так близко, что голова шла кругом — всё это дарило такое небывалое наслаждение, что Бомгю растворялся, плавился, никак не мог насытиться этой неожиданной открытой тактильностью, которую также получал и в ответ. Сколько же он, оказывается, всего этого ждал, раз ныне так безнадёжно падал в пропасть от одного только чужого запаха? Смелости всё ещё не находилось, как и уверенности в собственных действиях. После того как в прошлый раз старший оттолкнул его на кухне своего старого дома, без разрешения выпускать наружу все имеющиеся чувства было ужасно страшно. Но только Бомгю собрался задать пару уточняющих вопросов, как все они оказались предугаданы и тут же раскрыты…       …ведь в тот же момент все бабочки внутри лишились крыльев и гулко упали вниз живота. Ёнджун, так и не решившись на слова, наконец прильнул к нему, разделяя одно прерывистое, волнительное дыхание на двоих. Всё вмиг обрело небывалые космические черты — необъятность, потерю времени, неподвластную уму и телу невесомость. Мягко, нежно, словно до сих пор не в силах поверить в реальность, они касались губ друг друга в трепетном и совершенно невинном поцелуе. Так, будто боялись спугнуть, сделать что-то неправильно и испортить момент, точно как страшатся согнать маленького опасливого котёнка, наконец подставившегося под ласку. С каждым вздохом, с каждым движением губ чувства обволакивали их сгущающимся туманом. Будто и не существовало вокруг ничего вовсе: ни снега за окном, ни мира в целом — лишь они вдвоём, открывающие свои самые глубокие части душ. Прикосновения — всё настойчивее, увереннее, жарче — подавляли, подминали под себя даже минимальный контроль над ситуацией. Заставляли тело млеть, кожу покрываться мурашками, сердце — истерически биться, то заходясь глухими, почти сладостно болезненными ударами, то, наоборот, останавливаясь на опасные, томные, дразнящие секунды, вынуждая дышать также рвано, судорожно, с усилием. Влажные звуки поцелуев, наполнявшие комнату поначалу приглушённо и робко, быстро стали единственным, что касалось ушей. Чужие ладони уже совсем не бережно притягивали парня ближе. Бомгю чувствовал их почти везде: на шее, откуда те незаметно зарывались в волосы, на плечах и талии, за которые старший хватался так, будто наконец дорвался. И к Ёнджуну всё его существо рвалось с такой же остервенелой пылкостью. Бомгю безвольным созданием сходил с ума в этой безумной близости, в жгучих ощущениях, что оставались на коже фантомными ожогами от касаний любимых длинных пальцев, уже так бесстыдно пробравшихся под футболку и творивших с затуманенным разумом запредельный беспорядок. И в этом сумасшествии Бомгю забылся без остатка. Отчаянно и несдержанно цеплялся руками везде, куда в порыве накатившей страсти только мог дотянуться, сминал ткань чужой одежды на груди и вновь поднимался к волосам. Он с безудержным упоением оттягивал смольные пряди на затылке и жадно припадал к губам, с которых, как и с его собственных, то и дело слетали тихие, томные вздохи, от которых живот тянуло так сладко, так мучительно и до страшного приятно. Казалось, ещё немного и оба отпустят себя окончательно. Сдерживая все разгоняющие кровь желания под тысячей стальных замков, они накопили столько, что вовек не выпустить. Властно сминая, почти вгрызаясь в губы друг друга, никто из них не знал, как остановиться. Разгорячённые тела готовы были сдаться и поддаться неумолимому стремлению ощутить друг друга. Ближе, откровеннее, интимнее. Оголяя без остатка всё своё существо, так убийственно рвущееся к другому. В какой момент невинные, нежные касания изменились, сказать было сложно. Будто с самого начала всё двигалось к тому, чтобы наконец открыть все чувства, горящие внутри до того ярко, что практически доходили до испепеляющей, дурманящей ярости. Слишком много упущено из-за глупостей и нелепых страхов, и каждый отказывался мириться с этим так просто. Им категорически не хватало друг друга. Ёнджуна хотелось до потери сознания — во всех смыслах и интерпретациях из возможных; хотелось, чтобы эта распаляющая пытка сожгла их дотла, иначе мягкие, нежные губы, так соблазнительно сиявшие их общей слюной и покрасневшие из-за долгих минут терзаний, никогда не перестанут быть настолько сладкими и желанными. Поцелуи с еле уловимым привкусом апельсина ощущались слишком хорошо. Дальше них идти неверно, но и оторваться невозможно. Ни туда, ни сюда — до страшного безвыходная ситуация. Водрузить бы камень на стрелки часов, да время замедлить хоть на несчастную минуту. Им бы той отнюдь не хватило, но когда дело касалось их двоих — всегда лучше больше, чем в меру. Но время никогда не ждёт, а тело — ещё большая преграда. Спустя несколько самых ярких и чувственных в жизни Гю минут губы очень ощутимо устали, а дышать стало труднее. Набраться спасительного воздуха пытались в объятиях, никак не в силах расстаться хотя бы на миг. Долго молчали, то стараясь как можно чётче запечатлеть прикосновениями чужое присутствие, то покрывая друг друга беглыми, ласковыми поцелуями и беспрестанно возвращаясь к губам. Кусали их нежно, совершенно лениво, сминали затем легко и без надрыва, практически на грани будничных касаний, и попросту утопали в чувствах, что уже будто витали по комнате и прятали двух влюблённых парней в своей чарующей огненной дымке. Хотелось касаться и дальше. Не так, как до этого. Жар никуда не ушёл, сердце колотилось неистово, готовое за минуту износить все свои механизмы, однако отчего-то хотелось всё это немного придержать. Побыть вместе, ощутить друг друга, но без похоти — в такой исключительный момент она казалась абсурдно неуместной, будто бессовестно омрачала их и загрязняла поверхностными неглубокими мазками, совсем не сочетавшимися с общим полотном оттенков. Бомгю неустанно, но уже с нежной вялостью считал под футболкой чужие рёбра, что сильно выступали от глубоких вдохов, и получал прямо на ухо ещё более подавленное дыхание. Ёнджун в его руках подрагивал всем телом от щекочущих ощущений, выглядел до такой степени открытым и родным, что плакать хотелось.       Теперь ведь Бомгю действительно его чувствовал.       «Наконец-то», — подумал Гю, в блаженном умиротворении закрыв глаза. Дыхание потихоньку успокаивалось. Ёнджун едва ощутимо рисовал узоры пальцами по его спине, а сам Бомгю разнежился в редких мыслях, как в пуховом одеяле, удобно уложив голову парню на плечо. В комнате стояла необычайная тишина. Метель стихла, снег больше не бился в окна. В разморенном умиротворении нежданно хотелось спать. Осознать произошедшее было сложно, вопросов до сих пор оставалось с излишком, да никто и не силился толком во всём разобраться: сомневаться ни в чём уже не приходилось. Совсем скоро понимание само придёт с уголков разума, как тихий морской прилив неспешно покрывает песчаный берег, а близость поможет им поговорить чуть больше. Осталось только получать удовольствие от укутавшего их момента, от тепла чужих рук, от успокоившегося стука до конца связавшихся сердец. Много минут прошло, прежде чем Бомгю заговорил. Почти без страха, лишь с лёгким трепетом в голосе.       — Теперь ты готов рассказать о себе больше? И Ёнджун предстал перед ним совершенно и пленительно безоружным.