Changeling

Двое мужчин с одинаковыми лицами смотрели друг на друга. Серебро и золото. Тьма и свет. Луна и солнце. — Давно не виделись — приветствовал первый мужчина с легкой усмешкой. — Мой сын умирает — сказал второй, не обращая внимания на приветствие. Голос у него был холодный, а тон прямой. Его поза не давала пощады, а взгляд пронзал сталь. — Ты, должно быть, действительно в отчаянии, раз пришел ко мне за помощью — Губы первого мужчины сжались в мрачной улыбке — Эссенции моего первенца должно быть более чем достаточно, чтобы спасти твоего сына. Шокированная тишина — Ты бы обменял одно из своих собственных творений!.. — Для твоего — да. При условии, что я воспитаю его. Эквивалентный обмен, как говорится. Второй мужчина мог бы начать кричать или плакать, но вместо этого он только смотрел — Ты… — Ты собираешься взять его? Спасти его? Превратить его в монстра, как я? — У тебя есть возражения? Как он мог? Его сына оторвут от семьи, но позволят выжить. Это была одновременно лучшая и худшая жизнь, которую он мог предложить. — Нет, — сказал он наконец, и когда сказал, то подавился этим звуком.

«***»

Команда полковника Роя Мустанга была достаточно необычной, без рекордных, нарушающих правила, буквальных детей среди них. Они оба были незаменимы по целому ряду причин, но от этого их присутствие в его жизни не стало менее странным или менее доставляющим хлопот. Альфонс Ван Хоэнхейм, Стальной алхимик и самый молодой государственный алхимик в долгой и кровавой истории Аместриса. Вежливый и благонамеренный пацан, который всегда называл начальство по званию, всегда гнался за знаниями. Из тех детей, которые совершили серьезную ошибку и каждый день живут с этим бременем. Дитрих Брэдли, сын фюрера и абсолютная угроза обществу. Такой же проницательный, как и Альфонс, но с худшим темпераментом и к тому же пренебрежением к авторитетам - что еще хуже из-за его неофициальной роли в команде Мустанга в качестве компаньона Альфонса. Поначалу казалось, что Стальной Алхимик будет служить телохранителем своего назначенного правительством «друга», но слишком часто казалось, что верно обратное. Единственной странностью, кроме их диссонирующих личностей, была их диссонирующая внешность. У Альфонса были короткие золотистые волосы, а у Дитриха свои, длинные и темные, были собраны в хвост. Если Альфонс смотрел на мир блестящим янтарным взглядом и вездесущей улыбкой, то глаза Дидриха были настолько фиолетовыми, что граничили с аметистом, а его лицо исказилось в вечном безразличии. Альфонс спрятал свою автоматическую руку и ногу под слоями пастельных тонов и ярких цветов. Любимым цветом Дидриха был черный. Серебро и золото. Тьма и свет. Луна и солнце. Они были полярными противоположностями во всем, и все же они ладили как братья. Они понимали друг друга так, как никто другой. Дитрих Брэдли был, вероятно, единственным человеком на многие мили, кто мог угнаться за одним из объяснений Альфонса в более сложных глубинах алхимии, даже если Дитрих сам не был алхимиком. Альфонс, в свою очередь, очевидно, понял, как управлять сыном фюрера или даже направить вспыльчивость Дитриха в нужное русло, чтобы в любой момент вывести дуэт из неприятностей. Кое-что, с чем Рой Мустанг был лично знаком, с тем, с какими проблемами они, казалось, регулярно сталкивались. — Я уверен, что майору Ван Хоэнхейму будет тяжело быть ребенком среди военных, вы так не думаете? — сказал фюрер Брэдли со своей безошибочной радостью — И моему сыну действительно не помешал бы друг его возраста. В чем вред? Это было беспрецедентно и, вероятно, нарушило не менее пятидесяти военных уставов, но кто такой Рой Мустанг, чтобы отказать фюреру? Он действительно начал жалеть, что хотя бы не попытался. Из-за этих двух нарушителей спокойствия Рой Мустанг бродил по улицам ночью, в темноте, в одиночестве и, возможно, слишком походил на преследователя. На то, конечно, была веская причина; у Дитриха Брэдли, в отличие от его родителей, не было охраны. Он самозабвенно бродил по ночным улицам и загадочно улыбался всем, кто сомневался в его мотивах или побуждениях. Независимо от чего-либо еще — гомункулов, алхимии или политики — он был схематичен, когда все убирались, и Рой был полон решимости выяснить, что именно он скрывает. Подросток с мятежной жилкой был в порядке, но не тогда, когда он рисковал жизнями и безопасностью тех, кто был в команде Мустанга. Дорога была темной и пустой, так как пасмурное небо скрывало убывающую луну. В большинстве зданий не было света, за исключением одного или двух окон квартир, усеянных черным морем. Каждый уличный фонарь был похож на маяк, уходящий далеко вдаль. Тень Дитриха значительно удлинилась, когда он прошел под ними — эти краткие мгновения были единственным реальным признаком того, где заканчивался его силуэт и начиналась ночь. Они шли так долго, что только направление — противоположное центральному командованию, дому фюрера и любому месту, где вообще стоило бы находиться, — вызывало у Мустанга скептицизм. Его скептицизм вспыхнул при виде движения в тенях. Это произошло так быстро, что среагировали только его инстинкты, заставившие Роя остановиться как вкопанный, когда острое жало лезвия внезапно коснулось его горла. — Приятно видеть вас так поздно ночью, полковник — Впереди него остановился Дитрих. Даже в темноте Рой почти мог видеть кривую улыбку на его лице. — Преследовать сына фюрера — плохая идея, понимаешь? Слишком поздно Рой понял, что ни в одном из зданий, насколько он мог видеть, не было ни единого огонька. Дитрих, несомненно, знал, что Рой какое-то время следил за ним, и ждал именно этого момента, когда их ночная стычка могла остаться незамеченной. — Я знаю, что фюрер — гомункул, — сказал Рой, напрягая нервы и сразу переходя к делу. Ему нечего было терять, если его все равно собирались убить. — И я знаю, что ты тоже должен быть одним из них. При этих словах Дитрих коротко рассмеялся. — Ты произвел на меня впечатление, Мустанг. Ты же знаешь, что говорят о старых собаках и новых фокусах. — Старый - мне едва исполнилось тридцать! — Тебе повезло, что есть так много людей, которые кровно заинтересованы в твоем выживании — продолжил Дидрих и сделал пару шагов вперед. На мгновение показалось, что он проигнорировал упрек Мустанга, но Рой не мог не заметить отчетливую нотку веселья в голосе ребенка — Но для такого умного человека ты точно глупец. Теперь лицо Дитриха было видно в свете уличного фонаря. Когда он ухмылялся Мустангу, тени тоже улыбались. Острые, как бритва, зубы расплылись в сотне широких улыбок, словно насмехаясь над ним. Открывшиеся глаза были кроваво-красными и голодными, и все они были сосредоточены на Рое. Выражения их лиц отражали собственное лицо Дитриха, причем настолько далеко не тревожное, что прямо превратилось в ужасающее. Темнота все дальше и дальше сгущалась в поле зрения Роя, и на мгновение ему показалось, что он вот-вот потеряет сознание, но нет, тени двигались. Лентообразные руки тянулись от каждой поверхности, яростно хватаясь, когда они поднимались от земли и охватывали остальную часть улицы. Они свертывались и свертывались друг в друге, пока не остались только Мустанг, Дидрих и свет уличного фонаря, окутанный коконом ухмыляющейся черноты. — В конце концов, никто не сможет подслушать. Сердце Мустанга колотилось в горле. Он чувствовал себя слишком похожим на муху, запутавшуюся в паутине, для собственного комфорта. Что он мог сказать здесь? Что могло дать ему преимущество? — Альфонс знает? — Конечно — Молниеносный ответ заставил Роя на мгновение заколебаться — Думаю, и Соколиный Глаз тоже. Итак, он понял, что Рой не настолько глуп, чтобы пойти, не сообщив кому-нибудь — в данном случае своему адъютанту — куда он направляется. Или что она, по крайней мере, достаточно умна, чтобы понять это самостоятельно, если Полковник уже понял. Или, может быть, неизменно низкое мнение Дитриха о Рое привело его к выводу, что Соколиный Глаз все понял и рассказал Мустангу. Так или иначе. — Я тебе не верю. Дидрих одарил его фамильярно невеселым взглядом — Как ты думаешь, как он пережил встречу со Шрамом? Чертовски больно и испортил мою гребаную куртку. Оказывается, если тебе снесут голову за кого-то, ты кому-то понравишься. Он казался более расстроенным из-за испорченной одежды, чем из-за попытки убийства. Само по себе это было неудивительно, но эта фраза… «Ты понравишься» Это звучало расчетливо. Преднамеренно. В этом был смысл — если Дитрих стремился к абсолютному доверию Альфонса, что может быть лучше, чем не только спасти его жизнь, но и раскрыть в процессе свою самую страшную тайну? Альфонс был интуитивным и проницательным, и рано или поздно должен был это выяснить. Лучше, чтобы это было сделано на условиях самого Дитриха, чтобы он мог манипулировать им в своих интересах. — И знаешь, что сделал этот идиот? — продолжил мальчик — Он видит, как я растянулся там, мою чертову голову собираются реконструировать, и говорит тупому серийному убийце, что он ляжет и умрет, если Шрам оставит меня в покое. Звучало как Альфонс, хорошо. — Кто предлагает обменять свою жизнь на жизнь кого-то, кто и так чертовски бессмертен? Для того, кто вечно твердит об равноценном обмене, он лучше всех должен знать, что это ни хрена не равноценно. Идиотский алхимик. — Похоже, он уважает тебя, — сухо заметил Рой. Это становилось невероятно странным по множеству причин, наименьшая из которых заключалась в том, что, несмотря на свою скрытую личность, Дитрих не слишком отличался от человека, которого, как полагал Рой, он знал. Хотя он явно был немного более проницательным, чем Мустанг считал его, вместо того, чтобы быть убийственным или угрожающим, он разглагольствовал об Альфонсе как о «самоотверженном тупице». Так и было, так что Рой не собирался начинать спорить. — Но теперь, когда ты сунул свой нос, как идиот, позволь мне рассказать тебе, что будет дальше. Ты заткнешься и опустишь голову, как хорошая собака, и, надеюсь, мы все выберемся из этого целыми и невредимыми. В ту секунду, когда ты сделаешь что-нибудь непоправимо глупое, Мустанг, я возьму Альфонса и убегу через чертову пустыню в Сину, хочет он этого или нет. Долгая пауза, пока Рой пытался осмыслить смысл этих слов. — Ты гомункул, — повторил он очевидное, в голосе слышался знакомый и успокаивающий скептицизм — Что ты можешь получить, предав других представителей твоего вида? Дидрих задумался. В этот момент он больше походил на ребенка, чем Мустанг когда-либо видел его раньше. Уязвимый. Человек. — Люди считают гордость эгоистичной вещью. Как чувство совершенства и превосходства — наконец сказал Дитрих низким голосом — Но вы можете гордиться людьми, которых знаете. В работе, которую вы делаете. Я обнаружил, что… горжусь Альфонсом. Что он тот, кого стоит знать. Что он доверит мне свою жизнь, несмотря на то, что точно знает, кто я. Мустанг ответил на стальной взгляд Дитриха — Тогда я должен спросить - кто именно ты? Еще один намек на веселье — Публика называет меня Дитрихом. Моя «семья» называет меня Гордостью. Но ты, Рой Мустанг… — Глаза мальчика вспыхнули, когда он оскалил зубы в яростной ухмылке — Можешь звать меня Эд.