Стрипы

Молчание сопровождало эту квартиру уже несколько месяцев, но впервые оно настолько давило на плечи блондинки. Она в кровати ворочается, пытаясь хоть как-то от этой липкой вины избавиться. Слышит, как Лиза на кухне готовит, старается не шуметь, но Юля слишком натренировала слух для того, чтобы ее не слышать. В голове сотни мыслей проскальзывают, цепляясь за взгляд карих глаз, что смотрел на нее с сожалением. Чикина не четко, но помнит чужие касания после того, как ее от таблеток избавили. Шепот, что был будто бы под огромной толщей воды, но был. Блондинка помнит лишь интонацию. Взволнованную и слишком ласковую. В мышцах сил будто бы нет никаких, но, буквально переступая через себя, Юля поднимается с теплой кровати, как минимум в положение сидя. Думает еще некоторое время, пытаясь справиться с дикой сонливостью. Она с самой собой борется, глядя на свет, что едва выглядывает из-за прикрытой двери. Сил совсем не было, но совесть мучила сильнее чем усталость. Босые ступни едва касаются холодного пола, прежде чем сделать шаги по направлению выхода из комнаты. Она не разговаривала до ужаса давно. Почему? Юля будто бы сама ответ на это не знала. Было ощущение, что если она заговорит, то совсем себя потеряет во всем этом. Сама себя винить будет лишь больше в чувствах чужих. Блондинка абсолютно серьезно брала ответственность за чужие чувства, совершенно забывая про свои собственные. Маленький ребенок, сидящий во взрослом теле. Тот ребенок, что сестру свою любил очень. Был готов собой пожертвовать, лишь бы два человека, что разговаривать не умеют, хотя бы контактировали между собой. Голубые глаза смотрят на Лизу, что спиной к проходу отвернута. Готовит что-то, что пахнет вкусно и о своем думает. А Юля же духу набирается. Неосознанно на глаза пелена слез наворачивается. — Кира никогда никому наркоту насильно в организм не пихала, — голос хриплый. Связки буквально сжимаются все от возможности хоть что-нибудь произнести. По щеке все же скатывается слеза, что в себе хранит столько боли и вины. — И мне в том числе… Это был мой выбор. Лезвие ножа скользит с огурцов на молочную кожу, оставляя на ней глубокий порез. В голове буквально пустота, мысли не укладываются, пока сердце останавливается. Она пытается понять, показалось ли ей. Сошла ли Лиза до конца с ума? Медленно разворачивается, взгляд свой обращая на младшую. Руки трясутся, а на ярко-алую жидкость, что по коже течет, она и внимания не обращает. — Ты не разговаривала несколько месяцев… чтобы сейчас сказать мне о том, какая Кира хорошая? — голос дрожит, а сама Андрющенко свои эмоции понять не может. Она должна быть счастлива и рада тому, что Юля наконец заговорила, что перестала скрывать эмоции. Но при этом грудь сдавливает, не позволяет воздуху поступать. Она не ожидала, что девушка ей скажет именно это. Глаза зеленые прикрываются, лишь бы пелену слез сдержать. Ей нужно быть благодарной, что Чикиной лучше стало. Что она хотя бы что-то сказала за такой период. Тонкие руки обнимают тело сестры, прижимая к себе, пока сама девочка в плечо Лизе утыкается, уже слезы не сдерживая. Чужие бедра руки татуированные оглаживают. Поцелуи ощущаются такими нужными, такими желанными. Юле искренне казалось, что она уже ничего лучше представить себе не может. Эти поездки по вечерам к Кире стали как традицией, обрядом. Постоянные поцелуи и вкусные коктейли, что разум все больше туманили. Она старалась себя держать в адекватности, но каждый раз с Кирой это становилось невозможным. Чужие руки были слишком родными на ее молочной коже, чужие поцелуи, что постепенно перерастали в нечто большее, нечто глубже и лучше. — Тш, бельчонок, стой… — тихо шепчет, прерывая поцелуи под тихий скулеж младшей. Она огромными голубыми глазами на Медведеву смотрит, что с постели поднимается. На лице улыбка приободряющая, пока она от матраса отходит. Юля видит, как татуированные руки в вещах роются, пальцы маленький пакетик выуживают, заставляя младшую напрячься. Кира делает это слишком умело, чтобы списать это на первый раз. На минутное развлечение. Девочка сказать ничего не может лишь наблюдая за чужими движениями. Пугало ли это ее? Возможно, но Чикина никогда в этом не признается даже самой себе. Какая разница цены и состояния, если блондинка ее любит. В этом же нет ничего такого, правда? Многие зависимы и ничего же! Они даже счастливее, чем обычные люди. Тело чужое рядом укладывается, а Юля может зрачки чужие увидеть. Те, что увеличиваются под действием наркотика. Кира улыбается, а младшая не может не улыбнуться в ответ. Она поцелуй чужой ловит, осторожно пальцами касаясь чужой щеки. Чувствует как руки Киры ниже опускаются, бедра ласкают постепенно под юбку заползая. Хотела ли этого Юля? Очень хотела и ждала, но сомнение зарождалось в груди при виде чужих глаз. Слишком все быстро, слишком двояко. Без яркого неона, подчеркивающего отвратительный дизайн клуба, было намного лучше. Иногда, в самые тяжелые моменты, Лиза приходила вне часы своей работы. Тогда, когда помещение было закрыто и единственное, что его освещало, это тусклый свет ламп, что выключались, когда сцену освещал неон. Ноги босые совсем, не обременённые обувью, а тело одето лишь в топик с нижнем бельем. Так удобнее. До всего этого танцы были спасением. Когда Андрющенко танцевала, то мира вокруг не чувствовала. Были лишь пилон и она. Эстетичные изгибы и напряженные мышцы. То, что помогало брюнетке забыться, полностью оставить все то, что ее преследовало в реальном мире. В эти моменты она могла изучать новые движения, наслаждаться некогда любимым делом и танцевать так, как хочет она. Без лишних глаз, что похотливо бы смотрели на худое тело, покрытое татуировками. Что захлебывались бы в собственной ничтожности. Приходили сюда, в этот клуб, чтобы утолить грех похоти, а после шли домой, признаваясь своим женам в любви, говорили, что лишь задержались на работе. Омерзительно. В такие моменты, когда Лиза была совершенно одна, она отдавала танцу многое. Будто бы каждую частичку души вкладывала во вращения, изгибы спины и движения ног. Тело все в напряжении держала, но со стороны это все выглядело сродни перышку. Будто бы Лиза просто напросто летала вокруг пилона, но никак не видела в нем опору или поддержку. Так выглядело со стороны. Сама же брюнетка ощущала наслаждение от собственных движений, напряженных мышц и ощущения собственного тела. Такого, какое оно есть. Без вознесения его на пьедестал похоти в самых закромках ада, как это выглядело в глазах клиентов, но и без возвышения к самым небесам, сродни ангелам на картинах ренессанса, как это было в глазах Киры. Музыки не было, Лиза двигалась в каком-то своем ритме, совсем не замечая взгляд голубых глаз, наблюдающий за девушкой с таким восторгом. Они смотрели на чужие изгибы тела, на лицо, что на данный момент было таким расслабленным. Без слез, без вечной усталости, что ее преследовала. Лишь спокойствие и слегка подрагивающие ресницы во время очередного оборота. Когда тело полностью в своих движениях останавливается, темноволосая на пол соскальзывает, усаживаясь на пол и спиной опирается на пилон. Дышит тяжело, пока молочная кожа блестит от пота. Взгляд чужой наблюдает за грудью вздымающийся, за животом, слегка впалым, с тем же блеском пота. За черными растрепанными волосами и приоткрытыми губами от тяжелого дыхания. Руки на автоматизме начинают хлопать, заставляя девушку вздрогнуть. — Прости, я… — хриплый голос Захаровой заставляет младшую хотя бы немного успокоится. Не Кира и на том спасибо. — Нагло подглядывала за бесплатно? — пытается пошутить Лиза, поднимаясь с пола. Бутылку воды подхватывает, да собирается в принципе. — Нет, я же не Кирюха, — Крис понимает свою ошибку, когда брови темноволосой хмурятся и она губы поджимает. — Прости, я не хотела тебя задеть. Ты нормально? Сможешь сегодня отработать? — А почему я должна быть не в состоянии отработать? — спрашивает и взглядом зеленых глаз Шуму прожигает. — Ну типо… вы с Кирой всегда берете совмещенные смены, и я подумала, что тебе, типо, будет не приятно такое, — пытается обьяснить, но взглядом лишь скользит по лицу Лизы, не смея взгляд ниже опустить, пока она одевается. — Ну ты же работаешь сегодня? — спрашивает, продолжая лишь после утвердительного кивка. — Вот и поможем друг другу. Это всегда вымораживало. Вымораживало то, что Лиза никогда ничего не объясняла. Действовала так, как хотела она сама, даже сейчас уходя в так называемую гримерку, оставляя Крис наедине со своими мыслями. Она будто бы между двух огней разрывалась. Между Кирой, что была ее подругой, и Лизой, за которую сердце, полное желания справедливости, болело. Андрющенко была чаще всего эгоистичной и раздражительной, но винить ее в этом нельзя. Любой другой на ее месте уже давно бы крышей поехал, а она держится. Заслуживает уважения. Взгляд голубых глаз в последний раз пилон обводит, прежде чем Захарова начинает к смене готовится.

***

Татуированные пальцы грубо зажимают кнопку звонка, ожидая ответа. Кира понимала, что делает неправильно. Понимала, что на самом деле нужно передумать, уйти, не трогать, но звук дверного звонка продолжает трезвонить. Трезвонит, ударяя по больной голове спящей девушки, что тихо хныкать начинает, переворачиваясь с бока на бок. Лизы не было. Она уехала раньше, оставив Чикину одну в квартире. Одну с этим надоедливым звуком. Хотелось обратно заснуть, но все, что девушка чувствовала, это болезненную пульсацию в висках и желание выломать этот чертов звонок. Тело поднимается с кровати с жуткой усталостью и болью. Все хорошо, Юль. Нужно просто отогнать человека за дверью и лечь обратно спать. Погрузится в сон, где тебя никто не будет трогать, не будет чувств и эмоций. Тонкие руки открывают дверь на автомате, желая как можно быстрее прогнать человека, но, кажется, делают они это зря. Голубые глаза смотрят на фигуру блондинки с удивлением и некоторым испугом. А еще сомнением… Кира всегда знала, когда Лиза дома, а когда нет, отчего чужое появление оказывается еще страшнее. Неужели она пришла к Юле? — Прости, что я тебя разбудила… — тихий хриплый голос, что Чикина не слышала в такой близи уже очень давно. Будто бы вся жизнь уже прошла. Она говорит простить ее за то, что разбудила, но в словах своих имеет намного большее. Простить за игру с чувствами, простить за отнятые первые поцелуи и первые серьёзные отношения, которые со стороны Киры серьезными не были. Простить за наркотики и алкогольную зависимость. Она губы поджимает и взгляд карих глаз опускает. Не может смотреть младшей в глаза, стыд испытывая. Татуированная рука поднимает белый конверт, что имел некоторую толщину. Протягивает его младшей, впервые осознавая насколько Юля похудела после всех событий. Из нее будто бы жизнь высосали, оставляя лишь скелет. — Скажи Лизе, что это моя чистая зарплата из клуба. Без грязных денег. — произносит чисто на автомате, пока не понимает что в действительности сказала. — Прости… не нужно ничего говорить, я скажу сама, просто возьми их. Лиза их не примет, а они вам нужны. Подушечки тонких пальцев едва касаются чужих, но этого хватает, чтобы у Медведевой мурашки пошли. Она так давно не видела Юлю так близко. Давно, но понимала, что и сейчас не должна. Слишком сильно она подпортила ей жизнь, чтобы быть достойной прощения. За такое не прощают. Блондинка дверь закрывает прямо перед старшей, зажимая в руке конверт. Замком щелкает, прежде чем по двери этой скатиться, как и слезы катятся по ее щекам. Было больно. Было до жути больно и тяжело осознавать, что обида сидела глубоко в груди. Совсем не позволяла ей дышать и дальше жить не позволяла.

***

Музыка набатом ударяет по ушам. Слишком громко, слишком тяжело. Слишком противно. Противно от того, что Елизавета чужой взгляд на себе чувствует. Тот, что всегда менее отвратительным казался. Она уходит, не заканчивая смену. Уходит, потому что чувств слишком много. Потому что ее тошнит и рыдать хочется от всего происходящего. Скрывается в гримерке, стараясь хоть как-то успокоится. В мыслях набатом бьет то, что она полная идиотка. Сама же поверила в самую глупую вещь. Кира изменилась? С губ срывается нервный смех. Тонкие пальцы сжимают волосы на голове, пока Андрющенко пытается паническую атаку предотвратить. За дыханием своим наблюдает, концентрируется на нем. Вдыхает воздух холодный и выдыхает более теплый. Ощущает, как кислород проходится по всему телу, концентируется на ощущениях, завлекая каждый участок тела. Первым, кто прерывает одиночество брюнетки становится бармен. Не тот, что всю жизнь переворошил, испортил и теперь на костях пляшет. Нет. Тот бармен, которая всегда рядом появляется, когда нужно. Которая приезжает и помогает просто потому что… А действительно, почему? Лиза никогда же не задумывалась об этом. Кристина просто была рядом и этого хватало. Дальше будто бы самой брюнетке не хотелось думать. — Ну ты чего, Индиго? — тихо спрашивает, присаживаясь перед девушкой. Темные волосы с чужого лица убирает, заглядывая в глаза каре-зеленые. Такие яркие. — Ты же знаешь, что справишься. Дай себе силы отдохнуть, ну серьёзно. Я не знаю человека настолько же ахуеть какого сильного, как ты, Индиго. Хочешь вон, Пчёлку вместо тебя отправим на шест, она давно хочет. Захарова смеется и улыбку младшей вызывает. Чужое лицо оглядывает с такой заботой, а самой не хочется в действительности отпускать ее обратно. Она бы в принципе никогда ее не пустила в этот ужас. Крис не Кира. Сама брюнетка подмечает то, что Шума близко. Достаточно близко, чтобы она могла разглядеть голубые глаза, обеспокоенные и каждую мимику на ее лице. Достаточно, чтобы, когда дверь открывается и в ней появляется Медведева, тонкие руки смогли чужое лицо обхватить, затягивая старшую в поцелуй. Такой, чтобы для Киры был показательным. Чтобы та правду не знала, что сжирает ее изнутри каждый раз, когда оступается. Губы Кристины сухие и потрескавшиеся. Она на поцелуй сама не отвечает, но руку тонкую накрывает. В груди обеих сердце стучит так, будто бы выскочит. Но только если в случае Лизы это тревога, появляющаяся после хлопка двери от ухода Киры, то у Захаровой это разочарование. Горькое на вкус разочарование с примесью боли.