Wächter-Dämon

Гилберт понимает, что ему стоило остаться дома, когда краем зрения замечает знакомую фигуру, вызывающую внутри паническое желание развернуться и уйти. И он бы ушёл, если бы его не заметили тут же, как он вошёл. Слишком яркая внешность даже для обывателей клуба — сложно спрятаться в серой массе десятков людей, пришедших с целью напиться, натанцеваться и натрахаться вдоволь. — Малы-ы-ыш, — тянет девушка, ловко и плавно обходя людей, чтобы после закинуть Гилу руки на шею, едва не оцарапнув кожу внушительным маникюром вульгарно-красного цвета. Толпа не обращает внимание ни на откровенное и слишком короткое облегающее платье, едва прикрывающее небольшую грудь и бёдра, ни на высокие каблуки, точно не для клуба. Так проститутки одеваются в самые лучшие рабочие дни, а не девушки для клуба. — Скучал по мне? — урчит она ему в ухо, блестя глазами. Гилберт в ответ поднимает взгляд в зеркальный потолок, отмечая то, что она не изменилась нигде. Отражение девушки смотрит на неё в ответ, подмигивая. — Тебе честный ответ или я могу солгать? — Ты как всегда оч-чень рад меня видеть, — она недовольно надувает губы — накрашенные под цвет маникюра алым — и отпускает его, отходя на шаг. — Пойдём. Выпьем, поговорим. — Диана... — начинает Гилберт. — Сегодня я Виктория. — Прозерпина, — зовёт её Пруссия "настоящим" именем, на что Прозерпина хитро ухмыляется, отстукивая коготками по щеке. Захоти она действительно чего-то — у Гилберта бы не было и шанса сказать ей «нет», но она слишком легка для подобного. Тем более он ей нравится. — Пойдём, малыш. Обещаю, что не обижу. Тем более, я когда-нибудь делала тебе больно? Гилберт одним взглядом показывает, что да. Пусть и только косвенно, но всё же. Девушка утаскивает его к тёмному углу с диванчиками, умудряясь сделать заказ ещё до того, как они садятся. За пару минут официант возвращается с мартини для Гила и водой для Прозерпины, которая довольно перекатывает жидкость по стакану, незаметно для окружающих превращая прозрачную воду в кровь, потом в вино, затем ром и обратно. Гилберту она разрешает смотреть, зная, что он не будет кричать о том, что она делает. Это глупо, во-первых, а во-вторых никто не поверит. Превращение жидкостей? Извини, дружок, ты слишком пьян. Не более того. — Не верю, что это случайное совпадение, — начинает диалог Пруссия, не притрагиваясь к напитку. — Зачем ты здесь? Лицо спутницы меняется в выражении. Грусть превращается в по-детски радостную улыбку с блестящими в вспышках света алыми отсветами красных точек зрачков. Прозерпина садится поудобнее, платье слегка задирается, и она об этом знает. Как и знает, что у Гила не то настроение, чтобы вестись на подобные пошлые уловки. — Малыш, ты не веришь в совпадения? Может, я тут по делам. Тем более мы давно не виделись, я соскучилась. — Да ну? — Гилберт фыркает, отстраняясь от напускной серьёзности. — Скажи ещё, что неплохо было бы утащить меня в туалет на перепих. — А что, это хороший вариант, — Прозерпина наклоняется над столом, показывая себя во всей красе. — Не хочешь? — Нет, — она поднимается с дивана и садится ему на колени, обхватывая коленями. Мягко треплет по волосам, играясь с розовой прядью. — Я же сказал нет. — А я и не трахаюсь с тобой сейчас, — отвечает Прозерпина, чуть отодвигаясь и укладывая руку на футболку прямо поверх сердца. — Я действительно соскучилась. Ты так давно со мной не разговаривал, а мне так скучно. Обычные люди невероятно утомительны, все их желания направлены на эгоизм, но твоё... Одно из самых сладких за все эти тысячелетия, — она мягко целует его в лоб, не оставляя ни следа помады. — Надеюсь ты пользуешься нашей силой правильно. — Я не пользуюсь ей с тех пор, как она оказалась бесполезна и нахуй мне не нужна. — Ну-ну, — поправляет его девушка. — Не такой уж и бесполезной, не ври. Ничего в мире не бывает бесполезным, кроме того, что придумали люди. — Почему у меня такое ощущение, будто ты пришла забрать должок? — интересуется Гил, ощущая иррациональное напряжение. Прозерпина может выдрать ему сердце, и он умрёт. Может оторвать ему голову. Вырвать язык. Она может сделать что угодно и это пугает. — Должок? — она смеётся. Чистым и нежным смехом, на грани которого слышится скрежет стали и ржавчины. — Мой дорогой, у тебя нет никакого долга. Наш договор шёл на твою жизнь, и она была мне отдана. Не говори, что не забыл это, — она медленно проводит пальцем по шее Пруссии, кончиком ногтя отмечая место, на котором когда-то был широкий порез. — Одна из твоих сотен жизней за силу, всё честно. — Тогда почему ты постоянно появляешься? — Слежу за тем, чтобы тебя никто другой не прибрал к лапкам, малыш. Ты мой. Ну, это если исключать человека, которому принадлежит твоя душа, — Прозерпина говорит это легко, без капли зависти. Ей незачем завидовать, человеческая душа уже давно не деликатес, если, конечно, она не девственно-чиста от грехов, чего нет нигде и больше никогда. Жаль, но появились вещи повкуснее. Эмоции, чувства, то, что они не могут испытывать по определённым причинам. — Но он об этом ведь не знает? — она вздыхает, медленно приглаживая белые волосы. — Глупая драма, маленький. До твоего брата дошло быстрее, чем до тебя. — Если мы поговорили, то ты можешь идти, я отпускаю. Прозерпина хихикает: — Ты? Меня? Уйду тогда, когда ты допьёшь, — она оборачивается, ловко прогибается в спине назад и берёт стакан, представляя его взору Пруссии. Люди так не двигаются, животные тоже. Она двигается. — Или ты боишься что я что-то туда подмешала? — Возможно. Я не знаю, какая херь могла пролезть тебе в голову. — Нет ничего криминального. Гилберт смотрит на стакан, на неё и снова на стакан. Прикидывает в голове, что может произойти, и не находит ни единой причины не пить. Потому что да, Прозерпина ему не навредит. Единственный раз, когда она сделала ему больно, был тогда, когда она ему сказала правду. И больше ни разу. Потому что он ей нравится. Слишком храбрый для своего возраста, думающий иначе, чем должно в его годы, готовый отдать всё ради цели — удивительный ребёнок. Она сама так говорила. Среди десятков вариантов развития событий, он выбрал тот, который выбирает один из миллиардов. Мартини даже не обжигает горло, когда Гил выпивает его залпом, расслабляясь. — Видишь? Ты в лягушку не превратился, — смеётся девушка, вынуждая Пруссию откинуться на диван. — А мог? — Если хочешь... — Иди нахуй, — с улыбкой отвечает Гилберт. — Ты сам сказал мне нет, так что попозже, — отмахивается Прозерпина. — Зато теперь я узнаю того миленького ребёнка, а не незнакомого мне мужчину лет сорока. — Мне тридцать три. — Почти сорок, — хихикает она, вызывая случайную улыбку у Пруссии. Совсем небольшую и крайне несерьёзную. Чувствует он себя на все сорок, если не на двести. И он это признаёт почти честно, потому что по факту ему уже три сотни лет. — Тебе и того больше, — начинает Гил, но его прерывают прикосновением пальца к кончику носа. — О возрасте женщин нужно молчать, иначе они могут очень сильно разозлиться, — предупреждает Прозерпина. Даже несмотря на то, что Гилберт её возраст не знает и не хочет знать. Там не сотни лет и даже не века. Тысячелетия. И среди всего этого времени она нашла небольшой уголок для себя, чтобы поместить туда Гила — за всё недолгое время их общения он ни разу не видел подобного внимания к кому-то ещё. — Но я прощу тебе попытку подобного укола в мою сторону, малыш. В первый и последний раз. — Это уже третий первый и последний раз, — Гилберт позволяет себе вольность напомнить. — Потому что я тебя очень и очень люблю и не хочу отрывать твою седую головушку, — отвечает девушка, сжимая щёки Гила в руках, сюсюкая как с маленьким ребёнком. — Тем более я считаю тебя самым милым человеком в мире. Исключая твоего младшего, он смешной мальчик. Но титул моего малыша занят только тобой. — А если я хочу его отдать кому-то? Тому же Питеру, думаю он придумает как с этим разъебаться, а не бегать от тебя веками. Прозерпина задумывается на секунду, но затем качает головой, позволяя уложенным волосам распасться по плечам, становясь похожими на мёртвых чёрных змей. Наверняка если заглянуть ей в глаза — что Пруссия и делает, — то среди полной черноты можно увидеть искры. Прозерпина красива, шикарна даже, но это для тех, кто не знает, куда смотреть. Отражение смотрит в ответ, глаза не выражают никаких эмоций, а все действия отлажены до механической плавности — Зловещая долина подкрадывается вместе с мыслями, приходящими от вида и осознания. — Я слышу, как ты думаешь обо мне, — шепчет она, ласково беря прусса за подбородок и соприкасаясь лбами. — Если хочешь, я могу сбросить это. Платье. Кожу. Тело. Никто даже не увидит. — Убьёшь всех, наколдуешь иллюзию или..? — Ради тебя могу остановить планету на пару минут. Или вселенную. Мне не жалко, — в её интонациях слышится величественно-знакомое, показывающее, что она не шутит. Она высшая сущность, двуликая богиня, и если ей захочется, то она может уничтожить Землю по щелчку пальцев, а потом собрать её заново и никто не заметит. — Хочешь? — Откажусь. Мне потом объясняться, что это за херь была. Прозерпина пожимает плечами. Слегка недовольно, но Гилберт её успокаивает мягким прикосновением к спине, от которого она издаёт урчащий звук. — Мне очень не хочется оставлять тебя одного, — тихо произносит она, беря ладони Гила в свои. В жесте нет никакой романтики, только бесконечная нежность и забота матери к ребёнку. — Но у меня есть дела. Была рада тебя встретить, малыш. Не прячься от меня в следующий раз, когда я решу тебя встретить, хорошо? — Постараюсь, — сдаваясь, произносит Пруссия. — Вот и умничка, — девушка треплет его по голове. И да, та девушка которую ты заметил, тебе не подойдёт. Она на второй неделе. Не создавай ей нервотрёпку, ладненько? — Чт—? Гилберт лишь на секунду отворачивается в сторону той девушки, а когда оборачивается Прозерпины ни на коленях, ни рядом нет. Есть только исчезающий чистый и нежный смех, на грани которого слышится скрежет стали и ржавчины.