Walpurgis night

Порой Вальбурга искренне верила: он делает всё ей назло. С самого рождения Сириус, ее первенец и наследник, задался целью разбить каждую возложенную на него надежду. Еще маленьким розовым комком, запутанным в пеленки, он часами действовал ей на нервы — о, как он умел захлебываться беспричинным ором, не слезая с рук! Вальбурга подлинно сходила с ума, пока достопочтенный супруг подтрунивал: «А легкие-то у него твои» — и ретиво удирал на другую половину дома, пока вконец измученная миссис Блэк не успела схватить со стола вазу и запустить следом.   Друэлла, как уже умудренная опытом, в моменты своих недолгих визитов увещевала: дети обязательно вырастают из стадии выдернутых мандрагор, и становится легче. С Сириусом же всё отчего-то становилось только хуже. Сириус из мандрагоры вырос сразу в гриндилоу.   — Он это специально. Специально сделал, чтобы меня довести! Посмотри на это, Альфард! — Вальбурга размахивает письмом перед лицом брата: тот всего на пару секунд отрывается от «Ежедневного пророка», чтобы мазнуть равнодушным взглядом по пергаменту, поправить пенсне и с шорохом перевернуть газетную страницу. Не будь миссис Блэк так взволнована, непременно отпустила бы ядовитый комментарий, что Альфард напялил пенсне совершенно зря, и щеголеватый вид тут никого не впечатлит. Со зрением у ее младшего брата было всё в порядке.   Но сейчас Вальбурга только складывает пополам письмо и трагичным взмахом бросает на столик; быстрые, резкие шаги снова начинают мерить комнату.   — …С детства таким был, — продолжает она в сердцах перечислять грехи. — Сломать, сделать наперекор, обидеть младшего. Ты помнишь, как в свои четыре он плюнул в имя Поллукса на гобелене, а потом демонстративно плюнул еще раз, когда я его отчитала? С тех пор мозгов у него не прибавилось ни на унцию, и я никаких блистательных достижений от него не ждала. Но даже в самом кошмарном сне я не могла такое себе представить!   Альфард мычит что-то совершенно невнятное, даже не различишь — это он участвует в разговоре или вычитал особенно важную сводку из министерства. Шаги резко останавливаются, а в следующую секунду газету самым пренеприятным образом выдергивают у него из рук.   — Ты меня вообще слушаешь?! Скажи что-нибудь! — требует Вальбурга и зло комкает номер «Пророка», чтобы бросить его в камин. Огонь в это время дня еще не разожгли, но ее подобные мелочи не останавливают. Миссис Блэк моментально достает палочку из кармана платья: — Инсендио!   Из кресла, где удобно устроился ее брат, доносится обреченный вздох.   — Я тебя слушаю вот уже сорок минут, — Альфард провожает взглядом подожженные страницы, быстро превращающиеся в ошметки пепла. Его последний щит пал, и отделываться дальше молчаливым присутствием не получится.  — Если тебе вдруг нужно мое мнение, то, Вэл, ты и сама знаешь: твой сын тут ни при чем. Факультет выбирает не он, выбирает шляпа. Мало ли, какой Конфундус ударил ее в этом году.   Его мнение Вальбурге нужно не было. Нет, лучше бы брат и дальше сидел, уткнувшись носом в утренние новости, как это делал на протяжение всего так называемого чаепития. Отвертеться Альфард не смог — в отличие от ее супруга, который оставил гостившего кузена взять на себя удар. К чаю с несколькими каплями успокаивающего зелья, которое сама же и приказала домовику добавить, хозяйка дома едва притронулась.   — Нет, он это всё подстроил, точно тебе говорю. Паршивец сидел умолял проклятую шляпу, чтобы распределила его на Гриффиндор. Лишь бы довести меня до Святого Мунго!   Низкие каблуки стучат мрачным метрономом: Вальбурга мечется по комнате, будто загнанный зверь, и картинно заламывает руки.   — Ну, так уж и до Святого Мунго, — снисходительно хмыкает брат. — В конце концов, вдруг это и к лучшему: может, мальчику там понравится, и он подуспокоится. На меня самого холодные змеиные подземелья наводили такое уныние, что хоть в Черном озере утопись.   — Альфард! — рявкает миссис Блэк, запнувшись о маленький столик. — К лучшему?! Давай, продолжай потакать любимому племяннику, как вчера на Кингс-Кроссе. Пусть отбивается от рук дальше. И не смей говорить, что ты тут ни при чем! Такой же эгоистичный, упрямый, совершенно неуправляемый…   — Эгоистичный — еще может быть, а упрямством он явно в кое-кого другого, — бормочет себе под нос младший Блэк, слегка опустив голову.   Вальбурга едва ли расслышала, однако стальные глаза пылают не хуже газеты, превращенной в пепел несколько минут назад. Вэл дышит глубоко, шумно, так, что Альфард весь подбирается — кажется, что сестра вот-вот перевернет многострадальный столик. Почему-то она ужасно любила вымещать свою злость, расколачивая первые попавшиеся под руку вещи. Надо, впрочем, отдать должное: в большинстве случаев попадалось то, что можно будет починить простым Репаро.   Но Вальбурга неожиданно обмякает в волне накатившего бессилия. Она делает несколько шагов к креслу напротив Альфарда и падает туда совсем не со своей обычной, подчеркнуто-выверенной грацией, а как кукла с подрезанными ниточками — через подлокотник, так, что теперь ее брату виден острый, будто выточенный из мрамора профиль. Самая опасная часть скандала позади: все родственники прекрасно выучили, по какому сценарию идут перепады ее настроения.   Мистер Блэк снимает с носа пенсне и убирает в карман новенького, только купленного в Косом переулке домашнего пиджака.   — Гриффиндор и Гриффиндор, — говорит он, почувствовав, что может перехватить инициативу. — Не в Азкабан же он попал, чтобы так убиваться. От того, что у него галстук красный, а не зеленый, Блэком твой сын быть не перестанет.   — Ты не понимаешь, — сокрушенно отвечает Вальбурга: спина у нее скругленная, плечи завернуты внутрь, ноги так и перекинуты через подлокотник. — В какую компанию он там попадет? Ему надо знакомиться со своим кругом, заводить связи, которые его потом устроят в обществе. Присматриваться к девочкам из порядочных семей, в конце концов. Приведет какую-нибудь магглорожденную дворняжку, и что я делать буду?   — Мерлин с тобой, мальчику одиннадцать лет! А ты уже относишься к нему не как к ребенку, а как к породистому псу на разведение…   — Да, мне приходится думать о его, как ты говоришь, разведении уже сейчас, потому что я единственная в этом доме, кто знает слово «долг», — зло огрызается Вальбурга. — Если бы ты женился и завел детей, мои сыновья не были бы единственными наследниками фамилии. Сигнус, очевидно, мальчика зачать просто не способен, а ты живешь в свое удовольствие, — замечание в сторону Альфарда миссис Блэк выплевывает особенно презрительно, как бросаются самыми грубыми оскорблениями. — Напоминаю, что именно мои дети пронесут имя Блэков дальше. Больше некому. От них зависит, каким будут воспринимать всё наше древо в следующем столетии.   Долг. Долг. Долг. Вся жизнь Вальбурги построена на этом слове. Брошенные амбиции — долг. Брак с кузеном — долг. Материнство — долг. Честь семьи и будущее — тоже ее забота и ее долг. Она уже и не помнит, когда делала что-то для себя.   — Жить в свое удовольствие — не так уж плохо, — уголки губ у Альфарда чуть подрагивают в слабой улыбке. — Тебе тоже стоило бы попробовать.   Вальбурга садится в кресле прямо: подошвы туфель плотно прижимаются к полу, а спина вновь идеально прямая, как линия ее поджатых губ. Вот, пожалуйста, следующая стадия: Вэл всегда быстро вспоминает, что не имеет права показывать слабость даже в присутствии самого узкого семейного круга.   — Знаешь, я, пожалуй, останусь до ужина и вернусь в Корнуолл. Дела я здесь закончил, а лондонская погода меня совершенно убивает, — говорит Альфард как бы между делом.   Хозяйка дома сдержанно кивает и поднимается.   — Вэл, — окликает он, когда сестра уже огибает кресло. Голос у Блэка пропитывается подчеркнуто-просящими нотками. — Сириусу нужна просто мать, а не матриарх древнего рода. Он в первую очередь твой сын.   Альфард не пытается ее задеть, скорее, хочет верить, что Вальбурга наконец-то прислушается. Хотя бы на этот единственный раз.   Она замирает в пол-оборота и смотрит на него редким долгим взглядом, тщательно прячущим внутреннюю борьбу. Уголок ее плотно сжатых губ вздрагивает. Молчание затягивается.   — Он в первую очередь Блэк, — наконец отрезает она, вытравив из голоса всяческий намек на жалость. — И когда будешь писать очередное трогательное письмо, передай ему: пусть только попробует и дальше позориться на всю школу. Я не спущу ни единой выходки.   Ее плечи прямы, а шаги размеренны, чинны, когда Вальбурга удаляется из малой гостиной. Альфард задумчиво взмахивает палочкой, подогревая свой давно остывший чай. Он знал, чтó она ответит. Но попытаться стоило. Пытаться всегда стоило.