Каллиграфия чувств

Мо Жань пыхтел от усердия, утирая нос перепачканными в туши пальцами. Каллиграфия давалась ему с трудом, и Чу Ваньнин велел мальчику регулярно упражняться в написании одной и той же фразы. — Значит, я могу выбрать любую фразу? — спросил тогда Мо Жань, щурясь от яркого весеннего солнца, бьющего в окно Павильона Алого Лотоса. — Конечно, — кивнул Чу Ваньнин. — Она не должна быть слишком короткой, но в остальном я не ограничиваю тебя. На лице мальчика мелькнула хитрая улыбка, сделавшая вид Мо Жаня чрезвычайно довольным, будто он проглотил солнечный луч. — Тогда я уже знаю, что буду писать. — Правда? — удивился Чу Ваньнин. — И что же? Возможно, Мо Жань ответил бы, но у порыва ветра были другие планы. Теплый поток воздуха взметнул записи со стола, как разыгравшийся щенок, и Чу Ваньнин бросился подбирать их, ворча себе под нос. Собрав листы бумаги один к одному, учитель стремительно развернулся на тихое покашливание, за которым очевидно скрывался смешок. Мо Жань тут же плотно сжал губы, но в глазах мальчика плясали веселые смешинки. — Что случилось? — непонимающе спросил Чу Ваньнин. — Учитель, у вас... — Мо Жань всё-таки хихикнул и, привстав на носочки, смахнул с головы учителя целую россыпь лепестков. Чу Ваньнин фыркнул и отвёл взгляд, немного смутясь. Так и не придумав, стоит ли сделать ученику замечание, он смиренно вздохнул. — Спасибо, Мо Жань. — Должно быть, ветер донес эти цветы с яблони, — задумчиво произнес Мо Жань и улыбнулся. — Учитель, давайте пойдем к ней! Конечно, учитель должен был возразить, напомнив, что урок ещё не окончен. Однако одного взгляда в ласковые глаза ребенка хватило, чтобы Чу Ваньнин сдался. Быть может, Мо Жань тоже вспоминает их первую встречу с теплом в душе и станет счастливее? — Хорошо, пойдем. Ответ на вопрос Чу Ваньнина так и не прозвучал, оставшись витать в стенах Павильона. Но Мо Жань не забыл о нем. После занятий Чу Ваньнина он задерживался в библиотеке и, пока учитель собирал механизмы или уходил по поручению Главы, занимался каллиграфией. Кисть плясала в непослушных пальцах, оставляя неряшливые кляксы. Мальчик сердился и порывался смять бумагу, переписав начисто, но останавливал себя: учитель говорил, что именно в сравнении со старыми записями будут заметны улучшения. Весны сменялись зимами, год шел за годом, а Мо Жань писал и писал. Он писал до того страшного дня, испепелившего болью потери его сердце. Тогда он с воем швырнул эти листы в огонь, прежде чем вонзить свои клыки в заклинательский мир. Прежде чем наступить на бессмертных. Порой Тасянь-цзюнь приходил в библиотеку Павильона Алого Лотоса. Он садился за стол и морщил лоб, подолгу глядя на пустой лист бумаги, словно пытался вспомнить что-то, и рука его ныла, будто долго держала кисть. — Я что-то писал в библиотеке? Чу Ваньнин поднял лицо на Императора. В пустых глазах цвета темного золота промелькнуло лёгкое удивление. — Ты правда надолго оставался там один, чтобы по моему совету упражняться в каллиграфии, — медленно произнес он. — Но никогда не показывал мне то, что писал. — Правда? — едко спросил Тасянь-цзюнь. — Или просто учителю никогда не было до меня дела, и ты не спрашивал? Чу Ваньнин задохнулся, побелев, как снег за окном. Тасянь-цзюнь безрадостно усмехнулся и перевёл взгляд на буран. — Забудь. Этому достопочтенному все равно, что было. Но ему не было все равно. События стирались из памяти, искажались и переписывались заново, но однажды... Однажды, переродившись в другой жизни, став другим человеком, Мо Жань опять вошёл в библиотеку Павильона Алого Лотоса. Глаза его потускнели от пролитых слез над гробом учителя, но в памяти горел фонарь, в сердце теплилась надежда, а решимость разгоняла огонь по венам. Отсчитав несколько корешков книг, Мо Жань бережно вытащил припрятанные меж ними листы бумаги. Не оборачиваясь, он быстрым шагом покинул библиотеку, и следы его замела толстым слоем пятилетняя пыль.

***

Тряпка вывернулась из руки Чу Ваньнина и звонко шлепнулась на пол. Протирание пыли никогда не было приятным занятием, но подобное откровенно смахивало на вызов. Чу Ваньнин поджал губы и наклонился, чтобы поднять тряпку и продолжить уборку. В следующий момент ему пришлось подставить ладони, чтобы вовремя поймать полетевшую на пол книгу. — Золотце, ты здесь? — окликнул его Мо Жань. Заглянув в комнату, он улыбнулся. — Ого, что ты нашел! Чу Ваньнин непонимающе моргнул и перевёл взгляд на увесистую книгу в своих руках. При виде надписи на обложке сердце его сладко дрогнуло. Дневник пятилетних странствий Мо Жаня. Его подарок в день возвращения учителя в мир. Чу Ваньнин нежно пробежался пальцами по обложке. — Это Сюэ Мэн прислал его мне. Оказывается, твой дневник все это время хранился на Пике Сышэн, — поделился он. — И упал на голову Сюэ Мэну, когда тот пытался поймать Овощную Булочку. Кот запрыгнул на полку и... Они оба рассмеялись. — Золотце, ты ведь читал его? — Мо Жань подошёл к Чу Ваньнину и обнял его со спины, заглядывая через плечо. — Полностью читал? — Конечно, твои записи о наблюдениях во время путешествия необычайно увлекательны, — учитель поднял одну руку, чтобы почесать Мо Жаня за ухом. — Погоди, — объятия разомкнулись, к неудовольствию Чу Ваньнина. Мо Жань упокаивающе поцеловал его в родинку за ухом. — Тшш. Но мне кажется, ты кое-что упустил. — Неужели? — скептически отозвался Чу Ваньнин. — Смотри. Книга сама легла корешком в ладонь автора. Чу Ваньнин открывал эту книгу множество раз, с трепетом погружаясь в чтение записей, старательно выведенных для него рукой любимого человека. Но сейчас Мо Жань не стал листать дальше первой страницы. Его пальцы ловко приподняли край искусно сшитой кожаной обложки и извлекли несколько сильно потрепанных листков, сложенных вчетверо. — Это... — Мо Жань смущённо замялся. — Я писал это для тебя, ещё до своего путешествия. Помнишь, ты сказал мне писать одну и ту же фразу? — Помню... — растерянно отозвался Чу Ваньнин. — Твоя каллиграфия правда была ужасна. Мо Жань даже не заворчал в ответ. Лицо его было серьезным и торжественным, словно он посвящал учителя в великую тайну. Чу Ваньнин начинал нервничать. — Их должно быть больше, — немного грустно признался Мо Жань. — Намного больше, и я все их забрал перед своим уходом. Но я не смог сберечь все. Прости. Остались только самые первые, далеко не самые красивые... Мо Жань говорил что-то ещё, и пальцы его дрожали, когда он вкладывал бумажные конвертики в ладонь Чу Ваньнина. Тот медлил, чувствуя, что почти паникует. — Что там написано? — Ты сказал мне писать одну фразу. Одну и ту же фразу, любую, какую только я выберу. С тихим шуршание бумага поддалась, разворачиваясь навстречу двум парам глаз. — И какую ты выбрал? Мо Жань улыбнулся и накрыл ладонь Чу Ваньнина своей, ободряя. — Я выбрал эту. Бумага раскрылась, и Чу Ваньнин забыл, как дышать. На пожелтевшем потрёпанном листке с обугленными краями, в окружении клякс и мелких пятен эта надпись, повторяясь множество раз, была видна по-прежнему отчётливо. «У меня самый лучший учитель». Чу Ваньнин перелистнул следующую записку непослушными пальцами. «У меня самый лучший учитель». Листок к листку, снова и снова, иероглифы шли вкривь и вкось, начертанные непослушной детской рукой, которая раз за разом выводила их. «У меня самый лучший учитель». — Это... — прошептал Чу Ваньнин. — Тогда я ещё не знал, — ответил Мо Жань. — но это было мое первое признание тебе. — Мо Жань... Мо Жань повернул Чу Ваньнина к себе и прикоснулся лбом к его лбу, ласково заглядывая в глаза. — И я все еще считаю так. У меня самый лучший учитель. Чу Ваньнин опустил ресницы, не удержавшись от улыбки. Это было определенно лучшее признание в любви, о котором он только смел бы мечтать. — Я горд быть твоим учителем, — произнес он, с теплотой заглядывая в глаза напротив. И широкая ответная улыбка Мо Жаня была ему наградой.