в противоречие самому себе.

В комнате холодно. Пальцы обледенели, еле двигаются, уши и нос совсем не ощущаются. Хотя, пожалуй, Леша себя в принципе не ощущает. Ни человеком, ни животным, ни даже никем. Конечно, многие скажут, что им жаль, что это просто ужасно, но Донскому так лучше. Он не представляет свою жизнь будучи живым существом. Все-таки, быть человеком — это слишком большая ответственность. Именно поэтому, пожалуй, Женя очень ответственный в глазах Леши. Тишину нарушают собственные мысли, а кромешную темень снег, падающий за окном. Крупные хлопья ложатся на холодную землю. На такую же холодную как и Женя. Рассудительность, ум и величие — в этом весь он. Актерство, хитрость и некая инфантильность. Ростов не понимает как Одесса может быть одновременно и невероятно беспечным, и до жути отвественным. Невозмутимо спокойным и чересчур экспресивным. Утром собираться в штаб флота Одессы, а ночью гулять по кабакам, обкрадывая всех и все, хоть это и было давно. Ростов не понимает какой Женя настоящий. Пожалуй, Женя сам это не понимает. Что есть этот глупец в зеркале? Гений ли? Отродье? Бог? Леша выберет третье, хоть и понимает что сие не обозначает ничего здорового и адекватного. Но Бог, прежде всего, — спаситель, а Дунайский Донского спас. Конечно, в Бога Одесса давным давно не признает, но для Ростова это совершенно не причина считать по другому. Даже если Женя скажет Леше: «Пересчитывай», тот забудет про свои технарные способности и наивно, совершенно по-детски, покачает головой. Из динамика телефона идут монотонные тяжелые гудки, несколько секунд длятся вечность. Рук Донской уже не чувствует. Вопрос только в том, чувствовал ли он их вообще? Может это была иллюзия? Может то, что происходит сейчас — недействительно? Может его никогда и не существовало? Но Ростов тут же хмурится глупости этого суждения. Если бы Леши и правда не существовало, то он бы не был так несчастен. Хотя, может, то звучит слишком эгоистично и высыкомерно, мол: «Мне здесь хуже всех, у меня самая сложная судьба, а ваши отцы-алкоголики — ничто, по сравнению с моей ситуацией», но Донской так не считает. Или, все-таки, пересчитать надо? На полу лежит пустая пачка сигарет. Леша закатывает глаза: «В магазин идти надо» и отправляется в коридор. Лампочка изредка мигает, поношенные кроссовки разбросаны. Ростов накидывает на себя куртку, обувается и, выключая свет, выходит из столь ненавистной квартиры. Лифт как всегда сломан, поэтому с пятого этажа приходится спускаться пешком. Хорошо хоть с пятого, а не с двенадцатого. Металлическая дверь громко хлопает, а под ногами слышится уже характерный для снега скрип. Все белым-бело: и старая деревянная лавочка, и разбитые дороги, и голые деревья, разве что мерзкая ксиловская площадка пестрит своими яркими цветами. Снежинки падают вниз, делают угрюмый пейзаж города хоть чуточку добрее и светлее. Даже появляется желание жить, но не эту жизнь и желательно не сейчас. Хотя, ради Жени можно и потерпеть. По крайней мере, так думает Леша. И передумывать не собирается. Иначе сделает только хуже. Из домов слышится гнусная и такая жалкая ложь. Мерзкие лица в телевизорах, не смущаясь, несут дикий бред, и люди в это верят. И от этого грустно. Бесконечный треп, бесполезные действия, нелогичные мысли и глупость — безудержное веселье чинов. Но, к сожалению, не Леши. Заснеженную дорогу освещает холодный свет фонаря, несколько ребят лежат на только осевшем снегу и говорят о планах на будущее. Казалось бы, какие планы на будущее могут быть здесь? Но пока в паспорте четырнадцать, и скрипки оставлены лежать на скамейке, а дома лежит недоделанный номер по алгебре, жить, наверное, чуть легче. Донской в этом не очень уверен, тем более ему четырнадцать было более столетия назад и он не знает как молодые умы воспринимают все то, что происходит вокруг них, но, может, годы идут, а дети не меняются? Или все же Ростов ошибается? Дергается холодная пластиковая ручка и Лёша заходит в магазин. Большущая очередь у одной работающей кассы. Старики покупают крупы на остатки пенсии, матери берут несчастную булку хлеба на мелочь из кармана, ведут детей под руку и исчезают в зимней глуши. Алексей стоит в очереди минут пять, покупает последнюю пачку винстона и бежит в квартиру. Бежит от пугающего мира в свои привичные оковы из ненависти и самокопания, переживаний. Там все равно комфортней, чем среди людей. В подъезде на площажке между третьим и вторым этажом без сознания валяется парень лет двадцати, а рядом несколько пустых шприцов. Леша хмурится и поднимается дальше. За соседской дверью слышны крики, битье посуды. Донской не понимает, как в таком красивом месте как Земля могло случится такое. Почему люди позволили этому случится? Почему планета загрянена, идет смена климата, а кто-то смеет устраивать в такое сложное время кровавые бойни, угрожая концом света? Вообще, конец света будет не так уж и плох, как полагает Ростов. Наконец-то все эти глупые лица перестанут мозолить ему глаза и перестанут совершать глупости. Но Женю хотелось бы видеть всегда. Ведь он — произведение искусства. Может он и не висит в Третьяковке, но великолепием является. Элегантен и строг, невероятно притягателен. Голубые глаза смотрят прямо в душу перебирают ее по кусочкам, доставая из человека все, что Жене нужно. Длинные пальцы готовы впиться в чужую грудь, вырвать сердце и прочесть все раны на нем, узнавая самое потаенное. Все-таки умение манипулировать родилось раньше самого Дунайского, а читать людей, как книгу, — его главное хобби. Опять в квартире холодно, а лампочка в коридоре все так же моргает. Одеяло скомкано у края старого дивана, а на столе, тумбе, полу груды бумаг. Когда-нибудь Леша сойдет с ума с этой работой, с кучей цифр и кодов — бесполезного трёпа. И, пожалуй, Донской был бы рад отправиться в белую комнату и жить вдалеке от внешнего мира. Но его опять же удерживает Женя. Из телефона звенит уже давным-давно надоевшая мелодия звонка. На дисплее высвечивается имя звонящего, и сердце у Леши на секунду замирает. Он тут же нажимает на красную кнопку, прислоняет телефон к уху и слишком тревожно, как считает сам Донской, говорит: «Алло?» — Ти подзвонил? — слышится из динамика. Голос тихий, а слова разобрать сложно. Вероятно он на работе. — Да, я хотел узнать, как ты. — Леша почему-то уверен, что выглядит как подросток, который впервые в отношениях и звонит партнёру каждые пять минут. Разве что Ростов звонит после каждой воздушной тревоги или взрыва. Или правильней сказать «хлопка»? — У мене все добре, не турбуйся. — Хорошо, я рад. Будь осторожней. — Звісно. Все мені треба йти. — из динамика недалеко слышатся шаги. — Люблю тебя. — І я тебе. — кидает под конец так, что фраза обрезалась, но Леше много мозгов не надо, чтобы завершить предложение самому. Ему в принципе многого не надо, лишь бы закончилась эта бессмысленная бойня, а встретиться с Женей не казалось новогодним чудом, которого и нет. Либо пусть новогоднее чудо станет реальным, но Ростов не уверен, что по его велению, по его хотению все желания будут исполняться после курантов, ведь это не более, чем ложь родителей. А у детей — простое умение мечтать, ну, а верить в то случится ли это самое «чудо» или нет, решает каждый уже сам. Донской выбрал верить, чтобы не скурвиться окончательно, ведь людям надо во что-то верить, а он — человек. Пока что, по крайней мере. Бессмысленный день. Бессмысленная жизнь. Все не имеет смысла, пока Жени нет рядом. И старая квартира не кажется столь пугающей, и отражение в зеркале не ужасает. А пока Дунайский на расстоянии восьмиста километров, особых радостей для Леши нет. Мысли кажется скоро убьют его. Или же он сам? Из-под кровати на Донского глядят красные глаза дьявола, а вокруг танцуют злые духи, по крайней мере, они злые, потому что так говорится в сказках. Но почему-то среди них всех Ростову нравится больше, чем среди людей. Может потому, что он такой же? Может потому, что, все-таки, он больше не человек? Конец ноября ознаменовался первым снегом. Конец ноября для Леши — весомая причина не жить.