Червоточина

— У тебя кровь!.. Экко услышал голос Ника как сквозь воду, вытер под носом и потерял равновесие от этого движения, стукнулся локтем об пол. Мир вокруг кружился чуть ли не со свистом, так, что он еле мог дышать, изо всех сил стискивая веки и зубы, чтоб не вырвало. Когда вроде бы полегчало, он приоткрыл пересохшие глаза и сморщился: в правый как шилом ткнули, сосуды полопались. Но на этом вроде все. Не так уж и страшно. Он вскочил, рассыпав по полу выложенные для игры камешки. — Потом закончим, — бросил он Нику и бегом ринулся из Дома надежды, прыгнул на ховерборд. Скар сказал, возле дальнего моста, часа два назад. Он успеет. Но скорость пришлось сбавить почти сразу: голова кружилась так, что толком не получалось держать равновесие. Шепотом выругавшись и сплюнув залившее рот кислое и мерзкое, Экко спрыгнул на мокрые камни в пустом переулке и привалился спиной к стене, переждать, пока пройдет. А в это время Скар и Кейтлин с профессором шли к мосту, и Паудер тоже… Но когда он наконец добрался куда надо, вырвался из тумана возле самой реки, на мосту было спокойно: на дальней стороне темные пятна баррикады, высоко над водой горят всего два уцелевших фонаря. Пара караульных ждет в тени, в руках хекстековые ружья. Больше нигде ни движения. Экко вглядывался в сумрак между столбами и стенами, в крыши и окна ближайших домов. Чтобы успеть к Кейтлин так вовремя, Паудер должна быть где-то здесь, рядом. Но он ее не видел. Голова снова начала кружиться, или, может, теперь это было от страха. Взгляд раз за разом обегал окрестности. Крыши, проваленные стены, разбитые стекла в окнах блестят в полутьме, как мокрые звериные клыки. Он был бы счастлив сейчас обнаружить где-то ту жуткую нарисованную обезьяну, эту роспись, «Джинкс была здесь», но нет, ничего. Правый глаз видел красно и мутно, в конце концов пришлось закрыть его ладонью, и тут взгляд поймал внизу движение. Они приближались к мосту: Кейтлин, профессор и Скар. — Стойте! — крикнул Экко, спрыгнул на мостовую и бросился к ним. — На мост нельзя, вас там… Там опасно. Скар глянул на реку, сдвинув брови. — Боев не слышно. Экко уже снова завел ховерборд. — Не важно, караульные вас не пропустят. Быстро, уходим! Но они не успели: наперерез им вышли четверо. Ноксианские солдаты, все с оружием наготове. Не караульные с моста — эти пришли с соседней улицы. Похоже, заметили его или услышали голоса. — У меня есть пропуск от советника Талиса! — Кейтлин законопослушно вскинула руки под нацеленными в нее дулами, и Экко уже тогда понял, что сейчас будет, потому что так уже было. И с ним, и с ней. Скар тоже понял, схватился за нож, но туман вокруг них полыхнул выстрелами на долю мгновения раньше. Инстинкт дернул Экко в сторону, его борд рванул с места в переулок и зацепился винтом за торчавшую из стены арматуру. Он полетел на землю, одна рука бессмысленно прикрыла голову — не видеть рубящие все живое за спиной пулевые очереди, не слышать этот ненастоящий, придуманный всхлип, который невозможно было разобрать за стрельбой, но он все равно слышал. Другая рука без толку дергала Z-драйв, но тот не реагировал — нужно ведь ждать, пока не кончится уже возвращенное время, прежде, чем можно будет попробовать снова. Замерев в щели между домами, Экко считал вдохи и выдохи. С улицы долетали голоса солдат, ритмичный стук уходящих шагов. Ноксианцы не стали трогать тела, бросили их на улице, и если бы он снова посмотрел туда, то увидел бы запрокинутую через решетку голову Скара, противоестественно жалкий кукольный силуэт профессора, тонувшую в луже руку Кейтлин. И с этим ничего нельзя сделать, сейчас нельзя. Только мысль о том, что эта боль не бесконечная, позволяла ее терпеть. Жанна, как он справился тогда, после Бензо, после проклятой фабрики? Экко зажмурился, доживал оставшееся от этих жутких двух часов как мог с толком. В прошлый раз Кейтлин и Скар смогли отбиться и уйти, Паудер спасла Кейтлин, а та, видно, успела достать оружие. И это было на мосту. В этот раз он только сделал хуже своими криками, те солдаты их услышали. Паудер не успела вмешаться, а где она пряталась, он так и не нашел. Значит, найти ее и предотвратить случившееся времени не хватит. Нужно остановить не ее, а Кейтлин. Когда возвращенные два часа наконец истекли, Экко снова запустил Z-драйв. Время хлынуло назад и сбило его с ног, а очнулся он на теплом полу, с пучком проволоки в кулаке, и двое мальчишек и Роя испуганно смотрели на него, как на выкинутое морем тело. В воздухе пахло гарью и керосином, в руках у одного из мальчишек был ржавый химфонарь. Точно, он помогал им его чинить, то ли пять минут, то ли пять лет назад. — Что с тобой? — выдохнула Роя, помогла ему сесть. Что он, превратился в старика или у него галлон крови вылился из носа? — Порядок. — Экко встал, ухватившись за стул, обнаружил, что ногти отросли криво и по-разному, как будто для одних пальцев неделя прошла, а для других ничего. Во рту пересохло так, что язык казался глиняным, голова опять кружилась и болели глаза. Упершись руками в стену и стиснув зубы, он переждал самую зверскую тошноту, проглотил принесенную кем-то воду чуть не вместе со стаканом, молча пожимая плечами на тревожные расспросы Рои. Что бы она ни увидела, он объяснит ей когда-нибудь потом. Обычно дорога в убежище из Дома надежды занимала минут пятнадцать — в этот раз казалось, прошло в десять раз больше прежде, чем Экко неуклюже спрыгнул с борда на лестницу вокруг дерева, попытался спуститься и на втором витке его все-таки вывернуло. — Эй, ты чего? — Аджуна поддержал его за локоть, в голосе его звучало странное неуверенное любопытство: помнит, что надо бы заволноваться, но не получается. — Экко? — через лужайку к нему торопился профессор, а за спиной у того возвышалась Кейтлин. Успел! — Тебя прикончат свои же, — выдохнул Экко, едва она подошла. — Не знаю, друг-советник тебя предал или еще кто, но сунешься назад — и ноксианцы тебя изрешетят. Надо отдать ей должное: Кейтлин не то чтобы сильно удивилась, хоть и спросила: — Откуда ты знаешь? Экко только руками развел. — Не веришь? Она на секунду закрыла глаза, как будто вдруг вконец обессилела, потом сказала: — За мной следили, я потому так задержалась с лекарствами, не рисковала идти к вам, чтобы не выдать это место. Но я сбросила хвост, никто не видел, как я сюда спустилась, я клянусь! Бездна знает, кто и что мог видеть. Только свяжись с верхними, проблем всегда больше, чем толку! — Уже сами справились, — буркнул он, глянув на ее сверток с лекарствами для Рен, и подумал, что по сути встал сейчас на сторону мерцания. — Но спасибо. Пригодится. Кейтлин толком не слушала, мыслями еще в прошлых его словах. — Джейс никогда бы такого не сделал, — выдохнула она почти зло. — Он во многом не прав, но он не предатель. Профессор Хеймердингер грустно улыбнулся. — Когда я встретился здесь с… с Виктором, он сказал мне: разве Джейс не лучшее доказательство того, что все беды — от человеческих страстей? Боюсь, с этим действительно трудно поспорить. Экко не очень прислушивался к их верхним разборкам, думая о своем. Кейтлин не пришла на мост, не попалась тем солдатам — значит, Паудер не для чего было бросаться под пули. Она жива. Или все-таки нет, что-то еще пошло не так, какая-то другая из миллиона возможных случайностей? Единственная надежда узнать точно, цела ли она — это если она снова навестила Рен. Прежде, чем идти в Дом надежды, Экко привел себя в божеский вид и обнаружил, что выглядит так, как будто неделю не ел и не спал: щеки ввалились, глаза красные. Жажда до сих пор была такая, что хотелось плюхнуться в Пилт и лежать там, пока полреки не впитается в него, как в губку. Логично, наверное, если каждый час назад в прошлое ощущается как пара суток. Глаз болел, мешая нормально ориентироваться, и он пару раз помотал время немного назад, дожидаясь, пока перемотка залечит повреждения. — Экко? Заглянувший в комнату профессор явно сообразил, что он делал: взгляд его хмуро замер на Z-драйве. Экко смутился, приготовился обороняться, но Хеймердингер сказал всего лишь: — Насколько далеко ты возвращался? — На несколько минут. Но профессор конечно же спрашивал не про последний раз. — Часа на два. Может, на три. Не знаю. — Сколько раз? — Сколько надо было! — резко ответил Экко и тут же устыдился: — Простите. Профессор посмотрел на него без обиды, но грустно. — Я бы… — начал он, а конец фразы утонул во взрыве. Дерево рвануло так, как будто кто-то пытался выдернуть его с корнем, Экко сам не понял, как оказался на полу вперемешку с бумагами, осколками и профессором, в ужасе глядя, как где-то над ветвями разгорается холодное синее зарево. Нашарив ремень драйва, он вернулся назад на пару минут, в начало этого разговора, бегом бросился наружу и на ховерборде вверх и успел увидеть, что это было и будет: хекстековая бомба с черного ноксианского дирижабля. Экко рванул в сторону, подальше от взрыва, глупо зажмурившись и бесполезно стараясь не думать о том, что сейчас пусть на несколько минут, но случится в убежище. Дождался, пока драйв снова заведется, вернулся на четверть часа назад. Предотвратить взрыв они все равно не смогут, никак не остановят тот дирижабль, можно только уменьшить последствия. — Гранаты, ваши, новые! — крикнул Экко профессору. — Быстро! Не тратя время на объяснения, он велел Зоре забрать мелких и убраться поглубже в тоннели, взял у профессора несколько бомб, остальные схватили Скар и Кай. Они истратили все, что было: полупрозрачная золотистая крыша накрыла убежище, верхние ветви застыли в ней вместе с арматурой и кусками железа по краям воздушной шахты. Профессор говорил, этот новый состав выдержит серьезное давление. Пожалуйста! Если не выйдет, нужно будет вернуться как получится далеко, может, тогда они успеют укрепить крышу или… Но сработало. Синее зарево снова полыхнуло, сверху посыпалось каменное крошево, ржаво-железный и зеленый мир снова тряхнуло так, что никто не устоял на ногах, но крыша выдержала. — Откуда ты узнал, что рванет? — потрясенно спросила Зоря, а Скар молча сверлил Экко взглядом с таким же вопросом. Профессор стряхнул с бровей ошметки горелых листьев и поманил Экко в сторону. Отвечать на его вопросы Экко хотелось меньше всего, но тот не спросил ни о чем. — Я хочу кое-что показать тебе, — сказал он. На рабочем столе среди знакомых бумаг с рунами и расчетами лежали его старые карманные часы, узнал Экко, только пересобранные в корпусе покрупнее и покрасивее. Непонятно зачем. — Что это? — Те же двойные пружины и подвес, какие ты использовал в своем драйве, — сказал профессор. — Я применил их в часовом механизме и готов поручиться, он покажет точное время в любых условиях. Экко растерянно сдвинул брови. — Зачем? Хотите продать их? Хеймердингер вместо ответа заговорил вообще невесть о чем: — Ты знаешь, как капитаны в море прокладывают путь? Экко вспомнил, как когда-то недавно дети здесь играли в искателей сокровищ. И поиграют снова, еще много раз. — По компасу? И карте? — Все это помогает двигаться к цели, но мало полезно, если не понимаешь, где ты сейчас. Это, — профессор поднял часы, — решает проблему. Если знать точное время в пункте отправления и сравнить его с тем, каковое исчислено по небесным светилам в месте положения корабля, можно совершенно точно определить его координаты. Вы торгуете с моряками Билджвотера, они знают, что ваши творения им полезны, но полезнее таких часов не может быть ничего. За них любой капитан заплатит достаточно для того, чтобы хватило начать новую жизнь. На новом месте. Он замолчал, глядя на Экко в ожидании какой-то реакции, явно сказав все, что хотел. Но Экко соображал до смешного долго. — Чт… Нет! Я не брошу всех тут расхлебывать в одиночку! Профессор смотрел на него терпеливо, но твердо. — Экко, время — это не выставленный счет, это подарок! Ты волен делиться им с другими, но оставь хоть немного себе. Экко не хотел об этом думать, но мысли закрутились сами собой: если профессор прав насчет надежности его часов, Фортуна или какой-то другой капитан уж точно согласились бы за такое доставить его или кого угодно еще на любой другой берег, они могли бы хоть все здесь начать новую жизнь. Все, кто захотел бы. Скар никуда отсюда не уйдет, Зоря с Ларком — может быть, но они ведь и так давно могли бы двинуть куда глаза глядят, как Олли. Может, Лисса с матерью и другие, у кого дети, и рады были деться отсюда куда-то в места потише и почище, если на новом месте будет на что жить… Может, Роя захотела бы. Но гавань ведь была всегда, сбежать всегда было можно, и все-таки они до сих пор здесь. — Я один могу управляться с Z-драйвом, исправлять, если что-то пойдет не так, — сказал Экко. — Я не смогу порадоваться своей новой жизни, если тут все погибнут, а я мог бы это предотвратить. Вы же видели сейчас! Здесь бы, наверное, не осталось камня на камне, если бы не… Они оба посмотрели на бледно светящийся Z-драйв. Профессор вздохнул. — Однажды мы с тобой говорили о мерцании, — сказал он. — О зависимости. Ты ведь понимаешь, что иногда даже спасительное превращается в то, от чего нужно отказаться. — Причем тут зависимость, драйв жизни спасает! Хеймердингер смотрел на него снизу вверх, но притом снисходительно, заоблачно убежденный в своей правоте. — Ты не имеешь права решать за других, — сказал он, и Экко резко засмеялся. — Не имею права решать, хотят люди жить или нет? — Не имеешь права отдавать то, что не только твое. — Профессор не сводил с него глаз, и в их нечеловеческой широкой и глубокой синеве горела решимость. — Глядя на мир так долго, как я, поневоле научишься видеть, и я вижу, кто ты для них и чем они готовы для тебя жертвовать. — Да плевать, кто на что готов, кто-то должен делать! Экко крикнул это самому себе назад на годы, когда он ничего не мог сделать, только смотрел на неостановимую смерть с лиловыми венами и горящими глазами: плевать, что ты ничего не мог, нужно было сделать хоть что-то, потому что на таких перекрестках нет смысла беречь свою жизнь, ведь если и пойдешь оттуда дальше, то в вечном раскаянии за свою трусость. Он вздрогнул, когда профессор дотронулся до его руки. — Ты делаешь достаточно, — сказал он. — Это самое большее, что может быть. Поверь мне как тому, кто знает точно, что значит делать недостаточно. И подумай об этом. — Он придвинул к Экко свои замечательные часы. — Пожалуйста. Но ему и без этого было о чем думать и что делать. Нужно к Рое, тем более после этой бомбежки. Нужно узнать, насколько все плохо. Через закрытую крышу теперь было не выбраться, пришлось топать наружу по трубам. Экко шел вперед, привычно считая повороты. Направо, дважды налево… Зеленые точки поджигателей мирно сидели на стенах — хороший знак, значит посторонних поблизости нет, иначе жуки бы носились вовсю, ища место поспокойнее. Может, Кейтлин и правда не навела никого из верхних на это место… Но за очередным поворотом оказалось что-то странное, зеленое свечение поджигателей впереди тянуло на настоящий фонарь: множество жуков сгрудилось в одном месте, облепило человеческое тело, светящееся от них, как привидение. Труп, что ли?.. Нет: тело шевельнулось, несколько вспугнутых светляков скользнули в сторону. Экко двинулся вперед, держа руку рядом с оружием и с драйвом, и узнал ее по волосам еще до того, как к нему обернулось лицо. Все равно избитое до неузнаваемости. — Вай! Похоже, только готовность к бою и держала ее в сознании: она взглянула на него и уронила кулаки, стукнулась затылком о стену, то ли засмеявшись, то ли пытаясь что-то сказать. Экко схватил ее за плечи. — Ты как здесь?.. Кто тебя так? Она не ответила, только сдула дыханием нитку красной слюны на губах. Экко помог ей встать на ноги, перекинул себе через плечо ее руку. — Идти можешь? Вай хрипло выдохнула, кивнула. Глупый вопрос. Она всегда могла все, что было надо суметь. Жанна знает, каким чудом у Вай обошлось без проломленного черепа или еще чего-нибудь несовместимого с жизнью: на ней буквально не было живого места. Скар и Шоми вправили и забинтовали ей все, что было можно, пока Кейтлин беспомощно командовала горстями принесенных таблеток: «это от боли, это если в ране инфекция»… Вай не реагировала ни на что, только взгляд выдавал, что она вообще в сознании: глаза следили за Кейтлин, требовательно, вопросительно. — Я не нашла ее, — наконец выпалила та. — Я не… Но дальше Вай не услышала, отключилась. Одежда у нее, тут и там в засохшей крови, была измазана чем-то зеленым и как будто светящимся. Экко сначала подумал, это пыльца от поджигателей, но оно не стиралось, впиталось в ткань. Похожая жижа была на земле, когда Кейтлин подстрелила того монстра. Еще и он на нее напал? Но с расспросами предстояло подождать, и, оставив Вай под присмотром бессильно мельтешащей по комнате Кейтлин и остальных, Экко второй раз отправился в Дом надежды. В южной части Стоков не бомбили: фабрики были отсюда далеко, и в приюте даже стекла не выбило. Рен уже хватило бодрости на общение: она и другая девочка играли во что-то кукольное на ступеньках. Хоть мерцание и помогло ей, она все равно слишком часто кашляла, и вид у нее был хилый. А на коленке красовалась свеженамотанная тряпица. — Это я показывала, как надо стоять на таком! — объяснила она, указав Экко на его ховерборд, и спросила с надеждой: — То розовое лекарство может это вылечить? — Нет, — отрезал он, и Рен съежилась, уставилась в землю. Смягчив тон, Экко спросил: — А что, у тебя оно есть? То лекарство. Рен мотнула головой. — Нет… Она больше не приносила. Экко тяжело вздохнул. «Чтобы не ушел ты». Да он и не уходил никуда, он торчал тут часами, дожидаясь ее, и… Но нет смысла искать логику, у Паудер она своя и, видно, сидеть и ждать ее — не значит не уходить. Рен осторожно улыбнулась, как будто опасаясь, что он отнимет у нее ее радостное предположение: — Она сюда приходит по ночам. Может, и сегодня придет! Экко растерянно нахмурился, пытаясь подсчитать время. Жанна, а действительно. На самом деле прошел ведь всего один день. Рано он сделал свои выводы. Но караулить до ночи с Рен вместе было некогда: бомбы повредили не только химбароновские фабрики, а и полгорода в придачу. Экко, Скар и Кай с парнями раздали все принесенные Кейтлин лекарства, кроме оставленной для Вай горсти, до заката помогали вытаскивать из-под завалов живых и нет. Гавань тоже зацепило взрывами: над причалом до сих пор висел дым, на прибрежной воде качались деревянные обломки и пятна китового жира из брошенных бочек. Похоже, скоро будет попросту не у кого менять часы на билет в новую жизнь, моряки из Билджвотера сюда больше не сунутся, этого пилтошки и добиваются. По пути назад Экко завернул в культиватор, снова пустой, конечно. Вроде бы земля вокруг саженца Рен была сырая, но он не мог понять, его недавно полили или оно не успело высохнуть с прошлого раза. Ночные взрывы не прошли без следа и здесь: ближайший снаряд лопнул за несколько улиц, но тряхнуло весь район так, что левая стена культиватора пошла трещинами. Даже если Паудер вернется, здесь оставаться опасно. Пусть воображает себя какой угодно неуловимой и непобедимой, может, даже не без оснований, но это не поможет, если на них с Рен рухнут осколки этого стеклянного домика. Голубые пряди так и лежали впереди, на раскиданных одеялах: неживое, но все равно мучительно беззащитное зрелище. Экко прошел мимо них к выходу, но не выдержал и вернулся, пошарил в зарослях в поисках чего-нибудь загородить опасно треснувшее стекло. Ничего не нашлось — только какой-то нарочитый бардак из фигурно воткнутых в землю отверток и ключей, игрушечный пистолет и банки с краской. Экко взял одну и повернулся к стеклу. Он был не сильно художник, но с Z-драйвом под рукой справился бы любой: не туда махнул, криво-косо — назад на пару секунд и пробуй еще раз, пока не получится. Спустя много раз по несколько минут оно было готово: запрокинутое лицо в синем облаке волос, нарисованные пряди продолжаются настоящими по земле возле стекла. Паудер. Снова. На одну жуткую отчаянную секунду он подумал, ему было бы легче, если бы она и правда умерла — в этом уже не было бы надежды, которая разъедала его хуже любой хекстековой магии. Но на мурале в убежище те лица ведь не потому, что этих людей больше нет, а потому, что они были. Может, она сюда и не придет больше, или завтра здесь вообще останется горелая яма от взрыва, но она тут была, и он, все это было. Как оказалось, заунская закалка и лекарства пилтошек неплохо работали вместе: когда он вернулся домой, Вай уже пришла в себя. — Севика, — сказала она, с трудом шевеля опухшими губами, когда Экко рискнул спросить, что с ней случилось. — Она теперь вместо Силко, а может, и остальных баронов прижала. — И ты полезла одна с ней махаться? Вай слабо усмехнулась. — Не успела. Я только вернулась в Линии, не знала, что мне делать. На улице какой-то урод лез к девчонке, ну я и… К нему подвалили дружки, за меня тоже кто-то вписался, а потом явилось несколько громил и… — она указала на свое разбитое лицо. — Отволокли меня в «Каплю». — И эта баба тебя не убила? — Решила оставить на сладкое, — бросила Вай, но дерзкий тон попортила смятая о зубы губа. — Она думала, я пригожусь. Знает, что из нее лидер как из… Если надо будет согнать народ вместе, за ней никто не пойдет, а Вандера еще помнят. Его-то любили. А я бы могла показать местным, что им надо не рыпаться против баронов, потому что я с ними вроде. Я ее послала. Кейтлин в своем углу тихо фыркнула. — Меня вырубили, кинули в подвал. Дальше почти не помню. Они там орали, что-то взрывалось… — Тут в ее глазах, почти сияюще светлых на фоне сплошных синяков, чуть не впервые в жизни мелькнуло что-то, похожее на страх. — Может, мне все померещилось, но там… там был какой-то зверь. Огромный. Может, они хотели проверить на мне свою новую химическую тварь, но он меня не тронул. Я не помню, как я… Я очнулась где-то в стоках. И просто шла за поджигателями. Экко вспомнил пятна светящейся зелени на ее одежде. Зверь… Но тут вмешалась Кейтлин: — Если все так, как ты говоришь, это может помочь. В Пилтовере понимают, что нужно договориться, пока не стало поздно, и… — Понимают? — перебил Экко. — Тебя хотели прикончить — может, это как раз потому, что не хотят они договариваться? И не хотят, чтобы ты лезла к своему другу в Совете с такими идеями? Взгляд Вай обратился к Кейтлин, и Экко ждал, что она выдаст какую-нибудь насмешку: мол, убедилась, что с вашими без толку связываться? — но она только вздохнула: — Я смотрю, куда ты одна ни пойди — норовишь вернуться в гробу. Кейтлин скрестила на груди руки. — Кто бы говорил. Похоже, это было продолжение давнишнего их разговора, и Вай ждала какой-то другой ответ. — Я найду ее, — сказала она, — и никто больше не пострадает. Кейтлин сжала губы. Вусмерть избитое лицо Вай не давало ей воевать за добро против ее сестры, но и сдаться она не могла. Конечно. — Ты помнишь, что было в прошлый раз? — спросила она напряженно, и Вай отвернулась, пробормотала: — Я еле помню даже, кто я. Кейтлин секунду постояла, вытянувшись в нервную перетянутую струнку, а потом осторожно протянула руку и дотронулась до ее щеки, там, где была татуировка. — Ты Вай. Та еле-еле улыбнулась. — Сегодня это скорее пятьсот шестнадцать. Но Кейтлин руку не убрала. Ее чистые, безобидные пальцы как будто светились на буро-синей замученной коже, и Экко вдруг почувствовал, что смотрит на что-то личное побольше, чем если б они тут целовались взасос. Он ушел к себе с мыслью наконец отоспаться за свои невесть сколько втиснутых в перемотанные два часа суток, но заснуть не получалось. Здесь, в убежище, было чуть не единственное место в Нижнем городе, где бывала настоящая темнота: днем сюда проникал настоящий свет, а ночью этот свет исчезал, но вечно неспящий город не доставал сюда своим химическим заревом, и светилось тут только то, что они сами зажигали. Экко смотрел в эту роскошную темноту и думал о предложении профессора. Это была удобная грифельная доска для фантазии: вместо невидимой темной комнаты можно было легко увидеть пустыню с миражами в глубине сверкающе золотой песочной бури, или десятки, сотни деревьев высотой с башню хекс-врат. Глаза зацепились за неоновые порисульки на его брошенной неподалеку куртке. Он и остальные малевали на одежде все подряд, что попадалось в жизни агрессивно счастливого: значки и символы вместе прожитого, шутки для своих, детские каля-маля, всё, что они спасли и что спасало их. В кармане куртки пальцы наткнулись на что-то жесткое, и Экко вытащил руку: на ладони оказалась деревянная фигурка с лихо встопорщившимся гребнем белых волос. Тот мальчишка из Дома надежды подарил ему, давным-давно. Он улыбнулся, глубоко вздохнул. Собранные профессором часы так и лежали на столе. Экко подошел к ним как раз когда в недрах города Голодуха пробила четыре раза. Стрелки на циферблате тоже указали на четверку. В Пилтовере на самом деле было меньше, но Хеймердингер настроил свое творение по нижнему времени. Собственно, что еще он мог сделать? Но почему-то это было приятно. Экко сунул часы в карман, подхватил ховерборд и спустился с дерева к подземному ходу. Направо, направо, два раза налево. Облака поджигателей разлетались из-под ног, и его невесть сколько не спавшему мозгу чудилось, что он шагает по небу. Как будто на том самом Таргоне. Он выбрался на улицу под паутиной мостов на Антресолях, завел ховерборд. Далеко наверху за слоями Серого неба начинался рассвет, ближе к гавани стало видно бледное зарево солнца. И слишком голые без привычного тумана последствия вчерашней бомбежки: обугленные пятна черного там, где падали обычные бомбы, и пугающе неправильно мертвые без следов гари дома, разрушенные хекстековыми взрывами. На остатках стены сидели двое мальчишек, один бинтовал голову грязному трехногому поро в руках у второго. Рядом помогала идти хромому мужчине девушка с залепленной жеваным змеелистом щекой, ветер трепал ее наполовину сгоревшие волосы и длинную серьгу из перьев в уцелевшем ухе. Бездна знает почему, но от этого зрелища грудь сдавило мучительное и гордое ликование, как будто это были не перья, а флаг. Они все равно, все равно не сдаются! Экко глубоко и рвано вдохнул соленый воздух, повернул на спускавшуюся к гавани улочку и увидел Паудер. Он ни разу не встречал ее вот просто так, в городе — всегда либо в культиваторе, либо в бою. Но она правда стояла в нескольких шагах, запыхалась, как будто бежала сюда за ним следом. Вместо двух кос теперь одна, и криво отрезанные пряди слева такие же, как в детстве, безоружные руки, распахнутые глаза, все живое. Экко выдохнул чуть не со смехом, закрыл глаза и наконец-то разрешил себе обессилеть. Когда он снова открыл их, Паудер оказалась так рядом, что он вздрогнул. — Ты умираешь? Она это спросила с обреченно серьезной и беспомощной злостью, как слишком много видевший ребенок. — С чего ты… Она принялась защищаться, даже не дослушав: — Но в тот раз ты… тебе было плохо! И в том доме… Это было обидно до смешного: Жанна, ну почему перед ней он не мог быть крутым!.. Она так и смотрела на него с этой мучительной и капризной яростью — «Чтобы не ушел ты» — и Экко вдруг как будто бы понял, выпалил: — Я не умираю, я не собираюсь никуда уходить! Это прозвучало нелепо наугад, но, похоже, правильно: Паудер растерялась, дикий кровожадный страх у нее в глазах приугас. Нужно делать то, что собирался, пока она вроде бы слушает. — Тебе нельзя здесь оставаться, — заговорил Экко. — Верхние швыряют бомбы куда придется, а твоя теплица даже от камня не защитит. И они ищут тебя. Миротворцы. Если тебя убьют, что с Рен будет? Вернуться наверх ей не к кому, а тут она долго не протянет, ты же видела, она и так болеет. Паудер слушала молча и как-то растерянно, стараясь и не умея толком заинтересоваться, как будто он вещал ей про какие-то унылые формулы из Академии. На шее и ключице у нее виднелись бурые расцарапанные пятна. Экко помнил, каково было целовать ее там — а она чуть не буквально кожу с себя ободрать хотела после этого? Но у него не было сил разгадывать эту нерешаемую головоломку. Он взял ее за руку и положил на ладонь свои часы. — Капитан Фортуна переправит тебя с Рен куда скажешь, в обмен на это. И деньги у вас будут. Он объяснил ей то, что ему сказал профессор, но чем больше говорил, тем больше она не понимала, смотрела на него так, как будто не услышала вообще ничего логичного. — А ты?.. — спросила она наконец. — Я буду тут. Останусь. Паудер дернулась, как будто ей вдруг крикнули прямо в ухо, потянулась руками к лицу и тут же их уронила. — Нет, он же про Рен, это из-за нее, ей будет лучше!.. — Она выдала этот придушенный вопль пустоте у него над головой, а потом сползла на мостовую, еле слышно засмеялась. Экко остался стоять перед этим зрелищем, беспомощный, как перед трупом. Что опять не так он сделал? «Чтобы не ушел ты». — Да я же не… Это не чтобы ты ушла или… Я не хочу, чтобы ты умерла! Это было как заполошное искусственное дыхание: выдыхаешь в другого свой воздух хоть как-то, потому что иначе — точно смерть. — Паудер! Ты меня слышишь? Но она смотрела мимо него этим бегающим взглядом, как будто у него выросла дюжина голов и все они ей что-то говорили. Экко взял ее за плечи, бестолково пытаясь поймать ее внимание хоть так. — Не чтобы тебя не было, а чтобы ты была! Хоть где-нибудь! Она опустила голову, зажмурилась, а потом посмотрела на него до мурашек иначе, подставила ему этот сдавшийся взгляд, как горло под нож. — Я убила твоих друзей. Да. И в каком-то другом мире она и Джинкс не были бы одним и тем же, и он мог бы привести ее к Поджигателям не умирать там, а жить, мог бы сказать про нее Вай не только когда между ними двумя окажется море, и зацеловал до синяков не ту же шею, которую должен бы свернуть за все, что она уничтожила. Экко глубоко вздохнул и повторил: — Я не хочу, чтобы ты умерла. Губы у Паудер стиснулись в дрожащую бледную нитку. — Я слышала, есть доктор, который может… вырезать из меня все это, — прошептала она. Экко вспомнил те жуткие желтые глаза в темноте. — Нет! — Почему? — Он тебя убьет, или искалечит, и… Не надо больше ничего отрезать. Она зажмурилась, уронила голову затылком об стену: — Почему? — Потому! Но она как не слышала. — Почему? Поче… — Потому что Рен тебя любит такую, всю! И я. Экко выпалил это даже не глядя на нее, с идиотским упрямым вывертом — не смотреть, что будет, но на кнопку нажать — и сам не знал, чего ждет, но как всегда не того, что случилось. Паудер застыла, а потом ее взгляд сорвался с него куда-то ему за спину, так сосредоточенно, что он сам обернулся, но ничего не увидел: пустая улица, разбитые окна в желтой туманной мути… А она громко вздохнула, улыбнулась как будто, и бледное зарево сломанной вывески хлынуло по ее щекам, отражаясь в слезах. — Ну ты что… — Экко беспомощно тронул ее за руку, и она вдруг уткнулась в него всем телом с голодной яростью испуганного зверька, заливаясь слезами и смехом. Он не решился мотать назад и пробовать снова, хотя не понимал уже ничего, просто держал ее, крепко. Плечи у нее ходили ходуном, но Паудер подняла голову, с почти кокетливой спешкой вытерла нос и глаза прежде, чем посмотреть на него. — Куда мне плыть? Все-таки она его услышала. У Экко вырвался изможденный и счастливый смешок. — Куда-нибудь, где тихо!.. Он все бы отдал, чтобы больше не было этих взрывов. Ее глаза чуть заметно светились в полутьме, по-звериному, или как звезды. — Мы… Мы ведь там встретимся? — спросила она. Экко смог только кивнуть. Паудер снова уткнулась лицом ему в грудь, обняла его устало собственнически, как подушку. Он бы возвращал время назад и проживал это снова и снова, но руки были заняты, оставалось изо всех сил жить сейчас. За весь тот параллельный мир, в котором она бы бегала в его куртке, мастерила крутые устройства из всего под рукой, и он смотрел бы на нее с гордостью, и другие бы тоже смотрели, и пусть, потому что она его девчонка. И он обнимал ее, выбивая из себя сознание о ее пахнущую дымом и морем макушку, мокрые щеки и губы, бесконечные несколько минут. И даже если здесь не останется камня на камне, Нижний город все равно будет жить в ней, далеко, на другом берегу. Там, где тихо. *** Город был сделан из голосов, всегда будет из них сделан, даже за морем, в джунглях, в летающем песке. Рен тебя любит. И я. Не чтобы тебя не было, а чтобы ты была. Пау-пау… Я не могу тебя потерять. Ничто и никогда этого не изменит. Но почему, почему, почему? — Ты знаешь. Она крепче вцепилась в Экко, подняла голову, и взгляд рассыпался мокрыми радугами, свалился с его лица дальше — а там стоял... Он. Улыбнулся ей из дыма и полутьмы улицы, трещины разбитого окна бежали шрамами по его лицу. — Я же говорил, — услышала она тихо и мягко, теплое прикосновение ободряющей руки к своей мокрой щеке. — Я говорил, что ты идеальна. Сегодня она ему поверила.