Одна ошибка

— Привет, Вальдемар Варенич! — прозвучало за его спиной. — Привет и вам, мадам Виктория. — кивнул он не отрывая взгляд от каракулей написаных Пал Михалычем. Шаги прошелестели мимо и Вика, операционная сестра, начала переодеваться за ширмой. — Как утречко доброе? Опять не выспался? — донеслось из-за клеенки — Ага. У сына… — он осекся зевнув, прикрывая рот ладонью — зубы режутся. — Давай держись, Владюша. — подбодрила его Вика. Он слегка улыбнулся. Никифорова рядом только фыркнула. Уж от неё точно ни одного словечка не дождешься. Он сидел рядом с ней за столом, ещё раз, для надежности перечитывая тонкую ИБ-шку какого-то Степанова, на котором ему доверили провести апендектомию лапроскопически. Он предвкушал как здорово получится быстро его выписать, парень в остальном молодой и здоровый, единственная жалоба «в пузе болит, снизу» В его мысли будто сами собой вплыли слова песни. — Мне малым-мало спало-о-ось, ой, да во сне привиделось… Нежный глубокий голос, которым она постоянно выводила те или иные протяжные песни, разливался как широкая полноводная река, струился разносясь в ординаторской, коридорах и у поста дежурной. Иногда забывшись Вика начинала мурлыкать в самые неподходящие моменты, но все вокруг к этому привыкли. С удивлением он все чаще ловил себя на том что подпевает. Её голос мягко плывя по воздуху растекался и ласкал слух, мелодично напевая народные казачьи песни, романсы исполняемые обычно Жанной Бичевской, или какие-то неизвестные ему, странные и непонятные клубные хиты. — Ой да во сне привиделось — подхватил он негромко, но так же протяжно, слегка улыбаясь себе под нос. Все настолько привыкли, что часто не одергивали Вику даже если та начинала мурлыкать под маской в операционной, хотя в первый раз он здорово удивился услышав «белой акации гроздья душистые» во время апендектомии. Они продолжали петь вместе, ладно и стройно. От её песен его охватывало настольгическое тепло по давно оставленной музыкальной школе, и выступлениям хора. Невозможно было не подхватить, и не пропеть на тон ниже, вместе с ней до конца: — Ой есаул, догадлив был, он сумел сон мой разгадать, ой пропадет он го ворит, ой твоя буйна голова… Дотянули они вместе. — Во распелись. — фыркнула ехидно Лера Никифорова, вставая во весь свой внушительный рост, сгребая ИБ-шки, и уходя к пациентам. Шуршание за ширмой кончилось вместе с песней. — Что, молодушка, сегодня сам? — Спросила Вика, подходя и кладя руку ему на плечо. Он не рискнул поднять голову, это было черевато риском забодать внушительный Викин бюст. Сперва он немного дичился ее прикосновений, но потом понял, что ничего этакого за ними нет, Вика просто трогает, обнимает всех подряд, и не особо отягощена представлениями о уместности этих жестов. Из всех сотрудников она не трогала разве что хирургов. — Сам. Если Пал Михалыч не передумает разрешит… — Разряшиииит. — протянула Вика — Буш самый самый сам. Она ободряюще похлопала его по плечу и он улыбнулся, представляя как вечером расскажет Арине чем занимался на работе. *** Он сгорбился на диване, сжавшись, закрыв лицо руками, чтобы ничего не видеть, никому не смотреть в глаза. Его не трогали. Пока не трогали. Обходили как прокаженного. Голоса доносились через открывающуюсю и закрывающуюся дверь, шуршали быстрые шаги, негромкие встревоженные голоса говорили слова, которые ему было не разобрать. Обрывки фраз. «а так старался», «разве не знал как исправить» Он постарался унять слезы, отдышаться… Сколько он уже тут сидит? За окном небо застлала сумрачная октябрьская мгла, глухая и белесая от мелкой мороси. Из-за мглы фикус на подоконнике не отбрасвал своей кучерявой тени, а часы встали, уже три дня никто не менял батарейки… Черт знает сколько он просидел в этом безвременье придавленный виной. И спросить не у кого. Ни души вокруг. И правильно — никто теперь не подаст руки. Он только и может что позориться… И теперь вот… Он в который раз закусил губу чтоб не разнюнится. После того как его отослали из операционной он не сдержался, как подобает мужчине и професионалу, а разревелся как ребёнок, крокодиловыми слезами. Никакого толку плакать, когда не вернуть упущенной жизни которя была у него в руках. Так много времени прошло, а его до сих пор не вызвали на ковер. Или может им даже говорить с ним отвратно? Последний кого он видел, был Антон Дмитриевич, торопливо, с остервенением намывающий свои ручищи, бросивший на него яростный взгляд поверх маски, в то время как за спиной звучало «вскрываем брюшину» Он даже не смог сам исправить то что наворотил. «что встал? Дальше давай! Ну?! Вика уведи его отсюда!..» Как баржу на буксире его взяли и вывели прочь. Он даже не помнил кто… Не шли ни Пал Михалыч, ни Антон Митрич, ни Серёга… А может они слишком устали от борьбы за чужую жизнь, и теперь приходят в себя? Курят где-то у приемника и качают головами, сплевывая себе под ноги после его имени… И когда вызовут полицию?.. Сколько времени нужно в морге чтобы установить врачебную ошибку как причину смерти? Диагноз при поступлении «апендицит». Прозекторы со смеху попадают, гадая кто настолько криворукий, и не доверили ли оперировать санитарке. С особым, тошнотворным стыдом теперь вспоминалось как перед операцией он он шутил со Степановым уже лежащим на столе в клеенке, спрашивая о самочувствии. Как в это время Вика быстрыми движениями мазала йодом выбритые проплешины на объемистом пузе, и Степанов то хихикал от щекотки, то слегка кривился от боли, и с интересом поглядывал на большую грудь операционной медсестры… — Так гипнотизирует ваша красота, девушка… — наконец сказал он, улыбаясь хитро, похожий на учуявшего сливки кота — Признайтесь, вы тут вместо анестезиолога, вводите пациентов в транс своим женским обаянием. — Вы поосторожнее, товарищ Степанов — Заметил Владлен, проверяя все ли инструменты лежат как положенно — а то в транс вас введет Викин муж, если услышит ваши комплименты. — А я что, я не виноват, что она красивая такая. — сказал Степанов, но на всякий случай заозирался. — Да вы не бойтесь, его тут нет. — улыбнулся Владлен. Вика хихикнула — Ну да, он у меня умеет успокоить. — с некоторой гордостью улыбнулась она. — Сегодня, я вместо него буду. Я, конечно, не медбрат, как Викин муж, но тоже гасить умею. — усмехнулся анестезиолог — Сейчас наденем на вас маску, вдыхайте глубоко… Степанов отключился, а он взял в руку троакар со вставленным внутрь стилетом… Владлен покачал головой, пытаясь отрешиться от навязчивых образов, содрогаясь всем телом. Какое же дерьмо… Он сжал руки в кулаки, стараясь успокоиться. Он глубоко вдохнул давясь беззвучными рыданиями. Надо быть мужчиной, увидеть всё как есть. Надо пойти и узнать, пойти, и посмотреть, даже если в морг… Он хотел бы встать, но ноги просто не слушались, едва он находил в себе силы вдохнуть, как на него обрушивалась новой болью очередная страшная мысль. Интересно, его посадят пока будет идти экспертиза? Воронами закружили черные мысли. О тюрьме, о том-что он потерял дело всей своей жизни, о родственниках Степанова, которые конечно же захотят его прикончить, засудить… О отце. Папа ведь никогда, никогда не совершил бы такой глупой ошибки, никогда не был бы так небрежен… И папа не растерялся бы, как он, сам бы все зашил… Он обязательно узнает что произошло, ему расскажут друзья… И ему будет неловко. Он не поймёт как его сын мог вырасти такой бестолочью… Как его сын, которого он столько учил и воспитывал мог угодить в тюрьму… О разочаровании мамы, которая не поверит, и это будет больнее всего, потому, что он будет недостоин её доброты, её защиты… Господи, нет… Ну почему… Он же все правильно делал сначала, как же… Боже за что… — Тимовеев… Ало гараж! — перед ним пощелкали пальцами. Чья то ладонь легла ему на плечо — Да. — отозвался он едва слышно, глухо из-за слез. Дурацкая жизнь, дурацкая специализация, и сам он дурак, лучше б стал дворником, бестолочь, человека зазря погубил… Он убрал руки от лица и поднял взгляд. К нему наклонилась, заглядывая в глаза Никифорова, её карии глаза были совсем рядом. До него словно сквозь вату долетели её слова: — Чел жив, всё хорошо. Пал-Мих говорит что вытянули. — успокоительно сказала она не отводя прямого взгляда. До него дошло. Жив… Сердце в груди болезненно сжалось. — Не важно… А если бы… — всхлипнул он помотав головой. — Так, эй, ну не реви давай. Всё хорошо. Если бы кабы во рту расли грибы. Подумаешь об этом только если так случиться. — Никифорова крепко стиснула руками его острые плечи и слегка тряхнула. — Ну че ты… Э, слыш, реветь мне тут не смей. Она очень серьёзно пригрозила ему, но её голос не был как обычно злым, скорее мягким и успокаивающим. Он ощутил что ещё пальцы слегка гладят его, такие сильные и горячие. Он всхлипнул умоляюще взглянув на неё. — Не надо, не жалей, я и так испортил что мог. Никифорова лишь с усмешкой покачала головой. Улыбнулась ему. Это поразило его так, что дыхание перехватило от удивления. Улыбнулась? Ему? — Будет повод не косячить больше. — строго отозвалась она — Ну давай, не сиди как обоссаный, иди умойся, и сходи проверь, как там паря. Апендицит ему удалили. Сильная рука с длинными пальцами сжимала его плечо. Это прикосновение, твердое, уверенное, почему то вселяло силы. В глазах Никифоровой не было ничего насмешливого, или злого, они были серьезными, и — возможно ли? — участливыми. Это его настолько удивило что он наконец вышел из транса, сглотнув кивнул и отправился умыться и высморкаться. Мелькнула отстраненная мысль что у неё, с её шестерыми младшими братьями и сестрами удивительный опыт по пресечению слез и истерик… Ему бы научится так Марка усмирять, когда тот ревет и куксится… Он отправился к раковине в углу облицованой голубым, времен царя гороха, кафелем. С трудом двигаясь нажал на носик флакона с мылом, включил воду. …несколько кровавых капель стекло по рукаву, откуда, черт… Его вновь продрала ужасная дрожь, пройдя током вдоль спины, в груди… Снова ярко и страшно до темноты в глазах в памяти всплыл момент, когда стилет вошёл слишком глубоко и кровь хлынула в брюшную полость заливая всё как алый потоп… Как экран перед глазами окрасился густо красным и он не понимал, что делать, в чем ошибка… Как чужие руки торопливо забрали троакар из его дрожащих ослабевших пальцев… Он вдыхал глубоко, привалившись плечом к голубому кафелю, старался держаться на краю реальности… Казалось сейчас стены давят, потолок уходит далеко вверх, страшно и жутко… И снова он будто задыхался и не знал как быть. Он старался, выровнять дыхание и мало по малу удалось. Он жив. Лера сказала Степанов жив… Жив, и всё будет хорошо, только подвздошная… Надо успокоится, хотя бы ради того чтобы, ему помочь… Хотя кто его теперь пустит… Нет. Он позже об этом подумает, позже… Успокоившись, протерев лицо мокрой ладонью он взглянул в зеркало на изможденное, заросшее синей щетиной отражение. Сколько времени он так просидел в ординаторской? Его продолжало колотить и было стыдно показаться на глаза даже Никифоровой. Он зашел обратно еле плетясь. Никифорова усмехнувшись хмыкнула. — Шапку сними. Он поднял руку к макушке. В мыслях промелькнули неуместно смешные теперь кадры из «кавказской пленницы» с Сааховым, готовым свататься. Пальцы нащупали хлопчатую ткань. Действительно, шапка. Он стащил её с понуреной головы и взглянул. Снова по душе разлился холодный ужас. Шапочка была забавная, с резвящимися и дурачащимися котятами нарисованными на ткани, подарок жены… Господи, а ей он что скажет? Как объяснит почему уволили, что… Боже, а на что они будут жить? Марк ведь совсем маленький, и ей пока рано на работу… Руки задрожжали. Он зажмурился кусая губу чтобы не расплакаться. — Ну хватит, заебал. — вздохнула Лера, закатывая глаза переодеваясь в чистое и приглаживая волосы — Все живы, расслабь очко уже. — Я не понимаю почему… — Потому что у людей, так уж вышло, есть подвздошная артерия. — пожала плечами Лера — Обычный апендицит… — он зажмурился кусая губы. — Ну я могла бы сказать, что ты довыебывался со своей лапрой, но… — Лера пожала плечами, и будто нехотя сказала со вздохом — Бля, ты хотя бы постарался попробовать что-то новое и нужное. Я бы вот зассала. — Вот именно. Надо было… — глухо ответил он вновь хватаясь за ноющие от головной боли виски — Но я хотел чтобы все было хорошо, лучше чем раньше, понимаешь… — Да ну епт, ты опять ноешь? Я те врежу, честно. Будь уже мужиком, наконец, признай ошибку, исправь, и пообещай больше не лажать. Всё. — Я… да… — «Да-да». Пизда! Давай, давай, соберись… Все нармуль будет… — подбодрила его Лера. Дверь открылась и на пороге появилась фигура, массивная как медведь на задних лапах. Только этот косолапый зачем-то оделся в голубую хирургичку и до смешного маленькую шапочку. Пал Михалыч постоял какое-то время на пороге глядя на них сверлящим взглядом. Владлен опустил голову ещё ниже. Он не смел поднять глаза на наставника. Просто не смел. Хотя знал что должен. Должен, вопреки тому что трясутся руки и ноги не держат. — Лер, погуляй пока где-нибудь пожалуйста. Нам поговорить надо. — обратился к ординатору знакомый бас. — Да Павел Михайлович. — неожиданно тихо сказала Лера и бесшумно скрылась за дверью, тихонько её закрыв. Павел Михайлович выдохнул, долго и тяжело, как электропоезд на спуске давления. Владлен замер как кролик перед удавом, и не было в тот миг ничего что могло бы его спасти оправдать. Не только перед учителем, а перед собой. Мимо него тяжело и медленно протопали шаги. Павел Михайлович устало кряннув сел за стол и кивнул ему. — Садись. — Я… Нет. Я… — он осекся не зная, как объяснить что перед расстрелом преступнику полагается стоять. — Давай давай, разговор будет трудный. Он, плетясь как на голгофу нерешительно подошел к стулу и сел на край. Вот сейчас… Он скажет, что за дверью его ждут миллиционеры. Надо попросить позвонить Арине, сказать что его забирают… Куда? В СИЗО? Павел Михайлович сложил руки на столе, глядя на них. Владлен осмелился бросить быстрый вороватый взгляд на нахмуренное усталое лицо, на седые виски, тёмные круги под голубыми ясными глазами. — Так, насчет сегодняшнего… — он провел ладонью по лицу разглаживая морщины. Владлен подобрался, ища в душе последние крупицы мужества чтобы не дрогнуть перед тем что его ждёт. — Да, Павел Михайлович. — Я сейчас от Степанова. Получилось зашить, как будто обошлось без сильной ишемии конечностей… Он уже в сознании, на онемение пока не жалуется. — Как в сознании? — Встрепенулся Владлен. От сердца отлегло. Если в сознании значит и правда, может будет жить… — Да вот так. Ворчит, что ужин пропустил. — вздохнул усмехнувшись Павел Михайлович — ха. Ужин… Из него полторашка крови вытекла, а он про ужин… Я и сам ужин пропустил пока суть да дело. — И-извините что вам пришлось… — прошептал он и прикусил язык. Действительно это ещё меньшее, за что ему стоило извинится. — Уже ясно точно, по узи, что поправится… Антон дал слово хирурга, что выпишем без жалоб… Удачно ты его вспорол. — Павел Михайлович глухо хмыкнул, качая головой. — зашить правда хорошо получилось в этот раз, как будто бы без стеноза. По ангеографии ещё посмотрим поточней… Ну да ладно… Я знаю, ты переживаешь за пациента, так вот, не надо. Теперь насчёт тебя… Владлен кивнул с трудом сглотнув, стараясь вдохнуть поглубже. Почему то не получалось. — Я понимаю. — Понимает он. — хмыкнул наставник — С Сергеем и Антоном… Дмитривичем, — прибавил тот вспомнив о субординации, велящей уважительно называть перед ординаторами коллег ангеохирургов — я договорился решить вопрос. — К-какой? — севшим голосом прохрипел Владлен — Как решить? — Как… В твою пользу естественно. — с очень тяжелым вздохом ответил Павел Михайлович вновь разглядывая свои мощные руки — Сейчас не время тебя хвалить, совершенно, но у тебя есть способности, и… Потенциал их развить. Не хотелось бы потерять твою светлую голову. Владлен поднял глаза. По душе разлилось мерзкое, мелочное облегчение смешанное с ядовитым кислотным стыдом. — А… Степанов? А родственники… Они же… — Ну… Молись конечно, чтоб в милицию не пошли и исков не подали, но я постараюсь много не болтать. Жене скажу, что осложнения возникли потому, что он у вас жирненький… Не то чтобы совсем не правда. Он наверное потому жив и остался, что крови в нем побольше чем в тебе. — с задумчивым вздохом сказал Павел Михайлович и устало повел мощными, как у атланта плечами. — Но ты всё равно, пока мы не переведём его в обычную палату возьми-ка отпуск. — Отпуск… Меня ведь должны отстранить… От всего. — Дожны, да не обязаны. — усмехнулся Павел Михайлович — Так, соберись. О трагизме ситуации потом подумаешь, сейчас меня слушай. Напишешь заявление, на одну-две недели, за свой счёт, по семейным обстоятельствам. У тебя ведь сын маленький, сколько ему?.. — Восемь месяцев. — бесцветным голосом шепнул Владлен — Ну вот, тем более. Наверное зубы режутся во всю? — Д-да. — Ну вот. Дашь отдохнуть жене. Надеюсь всё обойдется без последствий. — А вы… Не сообщите в университет, или… Не знаю… Не исключите меня… — А мне это надо? — Павел Михайлович поднял на него со вздохом глаза, в которых затеплилось что-то тоскливое — Владлен… Косяк отчасти мой, как наставника. Я не должен был идти на поводу у твоего желания провести лапру самостоятельно… Должен был трезво оценить, и понять, что у тебя опыта не хватит, и самому тебе рано. Так что ответственность и на мне тоже. Я не говорю что ты виноват. Ты должен сделать всё, чтобы этого больше не повторялось. Понял? — Да. Мне наверное лучше никогда больше не… — А вот это брось, сейчас же. — грозно грянул голос наставника — Всё эти трусливые «брошу все и в Саратов» дома оставь. Наберись мужества. Чтоб рука была твердая. — очень серьёзно глянув на него и сжав пальцы в кулак сказал — Хорошо? — Да. -Не слышу! — Хорошо. — уже громче произнёс Владлен. — Ну вот, другое дело. Давай, пиши заявление на отпуск и дуй домой приходи в себя. Павел Михайлович встал и крепко хлопнув его по плечу ушел из ординаторской. — Пойду перекурю пока. Ты заявление тут оставь, я заберу потом. Дверь закрылась. Тишина звенела и давила, но теперь он хотя бы мог дышать, страх не сдавливал грудь, исчезла гнетущее понимание того, что его ошибка кого-то убила… Пока он, чувствуя себя премерзко, бегущим с корабля пасюком, писал заявление на неоплачиваемый отпуск, в ординаторскую заглянули медсестры, сели пить чай и хихикать, изредка на него косясь. Для них все было совершенно обыденно. Хотя может и правда, все буднично, а он трагедию устроил на ровном месте. С другой стороны — он чуть не убил человека… Следом за ними заглянула и Лера, жующая шоколадку из буфета. — К тебе жинка. — фыркнула она, к ней вернулся её пренебрежительный тон — соску принесла наверное. Эта шутка почти заставила его криво усмехнуться. Пару месяцев назад Арина, оказавшись недалеко заглянула к нему на работу, и Лера случайно застала их в момент когда жена показывала ему купленную для сына пустышку, чтобы он увидел, насколько на самом деле чудовищен рисунок зайца на пластике. Глянув на пустышку Лера хохотнула: — Это что твоя соска, Владюша? Арина обернулась резко, как ужаленая. — Нет. Его соска это я. — ответила она не моргнув глазом. — Оукей. — брезгливо скривилась Лера, и отошла в сторонку, пока Владлен отчаянно краснел ушами. В тот раз Никифорова была обескуражена, и отстала, но после этого шутки на тему сосок и пустышек все не сбывали. — Скажи ей, я сейчас… — Сам скажи, у тебя телефон есть, или рука отвалится набрать? Он ничего не ответил. В конце концов так ему и надо… Думал ли он, когда в детстве мечтал стать доктором, что окажется в таком… В таком дерьме, черт! Он вышел из ординаторской прислонившись к двери. Разблокировал кнопочную «нокию». На экране светились двадцать два пропущеных. Она так волновалась за него, пока он тут сидел как неприкаянный, и ждал чем же все закончится, ловя вокруг каждое слово, и каждый неодобрительный взгляд… Клавиши противно механически щелкали и надрывно пикали под пальцами. Он позвонил, и ему очень быстро ответили. — Владюша!.. — Ариша… — заставил он себя произнести он в трубку. Её голос, встревоженный полный готовности тут же прийти на помощь, резанул по живому. — Где ты был? Я думала что то случилось, позвонила на пост дежурной, мне сказали ты на операции и позвонишь как закончишь, но уже одиннадцать, я боялась что ты исчез куда-то, прости что так названивала… — протараторила она — Аришечка… — он едва вынудил себя говорить — Прости, я не видел звонки. Я переоденусь и… И выйду. Где ты сейчас? — Я возле отделения, на лестнице, жду тебя. Он закрыл глаза, чувствуя как их жжет слезами. Он не стоил того, чтобы она любила его, чтобы ждала. Самая заботливая, самая лучшая девушка на свете… — Я сейчас. — он поплелся обратно в ординаторскую. Там что-то писала Вика, у которой уже закончилась смена, это было ясно по большой кружке чая стоящей рядом. Она обернулась услышав его шаги, и проводила взглядом. — Как сам-то? — Нормально. — Давай. Ни ссы, нармуль всё будет, молодушка. — подбодрила Вика поправляя тёмную челку после шапочки — не тупи только больше так, оке? — Да. Я… Домой. Меня Пал Михалыч отпустил. — Давай, — Кивнула Вика, усмехнувшись, и подмигнула, отхлебывая из кружки чай. — Аривидерча, Вальдемар. — П… Пока. Он переоделся торопливо за ширмой, слушая как Вика и Любовь Николавна болтают про учебу внука последней в музыкалке. В голове было звеняще пусто. Он чувствовал себя побитым псом который ползет в будку подыхать, и меньше всего хотелось, чтобы таким его видела жена. Арина ведь верила в него, всегда, безоговорочно, с первого дня знакомства… Терпела его отсутствие и вечную занятость, одна няньчила сына, а он… Ему всё некогда, некогда, некогда, и ради чего?.. Чтоб стать третьесортным коновалом. Он в который раз закусил губу чтобы не раскисать снова. Павел Игоревич ведь дал ему шанс, поверил в него… Но что если… Нет. Нельзя о таком думать, не сейчас, позже, сейчас Арина ждет его… Его Аришка, его золотце. Наконец он затянул ремень на свежепроткнутую шилом дырку, уже вторую за время ординатуры, накинул пиджак поверх бадлона, и поплелся вниз. Лифт остановился на первом этаже, и он увидел жену, сидящую на стуле для посетителей в опустевшем фойе среди фикусно-монстерных зарослей под холодным северным светом из окон. — Владя! — Ариша вскинула на него свои изумительные зелёные глаза и подбежала, чтобы стиснуть в обьятиях. У него перехватило на миг дыхание, прикосновение застало его врасплох. Она была такая мягкая… Как плюшевая игрушка, но живая и теплая… Ему всегда нравилось, что она немножко пышка, а после родов она ещё чуток располнела, и так приятно было прижать её к себе. Он просто обнял её, и стоял так с минуту… Она заглянула ему в глаза: — У тебя всё хорошо? –Да. — Ты на звонки не отвечал. — Ну… Операция затянулась. — Что-то плохое случилось?.. — Ну… В целом да, но… Вроде бы всё будет хорошо. — он прикрыл глаза стараясь выдохнуть, и позволить наконец напряжению стянувшему грудь ослабнуть. Пал-Игорич сказал что все будет хорошо… Ведь будет, правда?.. — Какой-то сложный случай? Что то произошло не по плану? — Да… Всё пошло немного… Не так как я ожидал. — с трудом подбирая слова отозвался он. — Но ведь ты справился? Ты молодец и всё хорошо. Он не смог сказать и только покачал головой. — Что-то плохое произошло? Владюша… –Я… — начал он но запнулся, не в силах рассказать, снова охваченный дрожью, будто тот момент беспомощности вернулся и встал вокруг. Из головокружения и черной пустоты утягивающей его вниз, выдернуло прикосновение её горячих пальцев, такое нежное и бережное… — Владюш — позвал её голос выводя из задумчивости — Я тебе поесть принесла… Будешь? — Да зачем ты… — промямлил он потеряно — Тут есть буфет… Да и домой скоро поедем наверное… — Покушай… — она, не слушая, торопливо достала из рюкзака пластиковый контейнер и протянула ему салфетку с бутербродом. Его фея. — Я не… — начал было он. — Ешь! — она сказала приказным тоном, твердо вложила бутерброд в его ослабевшие пальцы. Он осторожно откусил медлеенно жуя, не глядя на неё. Оказывается, он уже очень давно был голоден, так что желудок подводило, но не замечал этого. Медленно откусывая он с трудом дожевал жирный толстый бутерброд. Почти против воли вдохнул бодрящий аромат. В термосе у Арины был кофе. Тот и правда прибавил сил, хоть кусок и не лез в горло. Они сидели под темными огромными тропическими листьями, он прихлебывал кофе из крышечки. Арина тихонько гладила его по руке, по плечу, она иногда поднимала глаза, глядя с тревогой и заботой. — Ты… Вернешься на работу? Он покачал головой. — Незачем. Она секунду помолчала. Шепнула совсем тихо. — Кто-то умер? — Нет. — скупо проронил он — я в отпуске. На неделю или больше… Или насовсем. — Владюша… — она потрясенно прижала руку к губам — Ты скажешь, что случилось… Ну то есть… Когда будешь готов? — Прости. — шепнул он опустив голову — я так подвёл тебя. — Глупости. Что произошло? — Я не справился… Растерялся, когда все пошло не так, не смог закончить и… Он мог умереть а я… — Но ведь не умер… — Это не моя заслуга. Я сделал это и не смог исправить… Я не знал что делать, просто… Я оказался не готов. Со мной такого не было, никогда… Я забыл что нужно сделать, я… — сбивчиво говорил он прикрыв глаза. У него вновь задрожали руки. — Ты и не мог быть готов ко всему, — шепнула тихо Арина — не переживай, ты ещё наберешься опыта. — Я… — он осекся, судорожно вдохнув, и не смог договорить. Вина вновь перехватила горло не давая вдохнуть. Арина мягко взяла его под руку. — Давай немного пройдемся. Тебе подышать нужно, котик. Она погладила его по плечам, мало по малу возвращая способность дышать. Он едва не валился с ног, был вымотан… Но казалось она совершенно права. Не слушающимися пальцами он кое как замотал шарф, и жена нежным прикосновением поправила ткань. Он вгляделся в её лицо. Она очень старалась скрывать усталость, но та являла себя — бледностью, лиловато-сиреневой тенью под глазами… Конечно она тоже еле держится из-за Марка. У него режутся зубки, болит животик и он без конца будит и тревожит её, и живёт она в том же полусне что и он. Но всё равно она примчалась сюда сквозь холод и туман, когда почувствовала неладное, чтобы оказаться рядом. Ведомый ею он вышел за ворота больницы, сияющей холодным казенным светом, пустыми окнами, и шагал по хрустящему снегу. Этот звук, такой знакомый и любимый, успокаивал его, и вслушиваясь можно было отрешиться от всего что было и будет. Они прошли по задворкам кировского универмага и оказались у мостика с коваными перилами. Медленно они побрели по свежему, хрустящему снегу. Впереди замаячили знакомые гранитные тумбы. Отправились в екатерингофф. Здесь за каждым деревом, за каждой скамейкой поджидало прошлое… Юность, и влюбленность, когда они собирали опавшую листву в золотые гербарии, любовались кленами и каштанами, и вместе кормили смешных уточек… Он закрывал глаза и почти видел как он и Арина целовались в беседке под яблоней, такие беззаботные, впервые влюбленные и полные жажды жить. Они были такими детьми тогда… Он так мечтал и верил, что обязательно выучится, будет стараться, будет отдавать всего себя любимому делу и станет замечательным хирургом, прямо как папа, или лучше и… и… Ничего не получилось. С неба повалил снег. Снег… Как новая жизнь или как первые разочарования, первая пустота в груди. Как онемение в обескровленной конечности. В груди сдавило, горло сжалось от подступивших слез, глаза обожгло жаром. — Пошли домой. Я уложу тебя спать — шепнул нежный женский голос. Чужие пальцы осторожно касались его лица. — Почему ты… Так добра со мной? — Потому что я люблю тебя. — его щеки коснулся ярким огоньком тепла поцелуй. Вопреки всем усилиям он ощутил как горячая словно кипяток слезинка скатилась по щеке и упала в снег. Она оставалась здесь, даже несмотря на его поражение. — Почему оправдываешь меня? — Потому, что ты мой муж. Ты мой человек. — она сказала это так твердо, так серьёзно глядя ему в глаза, что на миг ему стало жутковато от искрености в её голосе, от того как решительно она это сказала — Потому что я выбрала тебя, и не за то, насколько ты успешно режешь и зашиваешь, а за то какой ты. Да, это конечно круто, как выйти за лётчика, хирург ведь героическая профессия, но… Ведь ты, это всё равно ты, и от того, что произошло ничего не изменилось… Ты все равно тот, за кого я вышла замуж. Да и потом, будь ты и вправду таким злодеем, как мнишь себе, что это меняет? Ведь есть же жены у бандитов. У военных, полицейских, да и вообще у всяких бармалеев. И они их любят. Так почему я не должна? — спросила она с грустной усмешкой глядя на него своими невозможными ясными зеленоватыми глазами. — Потому что, ты не та, кто полюбит бармалея… — шепнул он — Ты выше этого. — Не факт что выше. — Ариша усмехнулась загадочно — Да и тебе до бармалея далеко, разве что борода подходит, если дашь ей отрасти. Ты не злодей. Ты ровно тот же… — Да… Ровно тот же… Неудачник. Только теперь это всем ясно. — Кто не косячит, тот не работает. — отозвалась Арина пожимая плечами — А ты сделал очень много хорошего на своей работе. Должен же был и ты когда-то ошибиться. Это лишь напоминание что ты тоже человек, так же как и все мы. И ничего больше. — Ариша… — он только покачал головой. Да, многие ошибаются, но у него не было права на ошибку!.. — Не давай своему синдрому отличника заморочить себе голову. — очень серьёзным тоном сказала Ариша — Если ты в чем то разок ошибся, это ещё не значит что ты в этом оглушительно плох. Она стиснула его руки в своих ладонях. Ноги не держали. Он опустился в сугроб, чувствуя как холод охватывает его. Это было даже приятно. Чувствовать как промораживает насквозь, до бесчувствия… Они сидели в сугробе как парочка алкоголиков. Арина наклонилась к нему жарко целуя. Он смотрел на звезды, сквозь холодное небо, такие колючие и как будто вечные… — Идем домой — шепнула она — тебе нужно отдохнуть… Я такси вызову. — Не надо, я могу… — Ты очень устал. — шепнула она коротко прикоснувшись к нему губами, и склонилась к телефону вызывая такси. Экран холодным светом освещал её лицо в темноте, а он продолжал лежать в снегу глядя на колючие далекие звезды, и только жар её руки сжимающей его руку не давал ему впасть в беспамятство, и замёрзнуть уплывая по реке безвременья.