Когда получаешь

      — Ебена мать!       От вопля Евгения, обычно далеко не любителя подобных выражений, Германн подскочил. Быстро оценил ситуацию, прошипел сквозь зубы что-то вроде «oh verdammte Scheiße», огляделся в поисках тряпки и содрал со спинки стула любимый вязаный плед. Наброшенный на откидную полочку секретера с пролитым кофием, плед быстро набух уродливыми грязными пятнами. Германн отжал его прямо на пол и вновь промокнул столешницу. И так несколько раз, пока не убрал всю влагу с залитых, изгаженных документов. Евгений все также стоял, оцепенев, и бессмысленно пялился на дело рук своих. Кривых и косых рук.       — Машенька! — гаркнул Германн.       В контору сунулась прекрасная женская головка в завитках тугих кудряшек. Мария ахнула, подхватилась, мгновенно примчалась с парой как по волшебству явившихся тряпок-салфеток. Пострадавший секретер был мигом окончательно протерт, очищен от кофейной гущи, полочки — проверены и где надо также тщательно протерты. Благодаря реакции Германна, пострадать успели лишь документы, лежащие на самой столешнице — внутрь секретера ничего не попало. Но и произошедшего хватило. Пока Мария споро протирала пол, Германн судорожно размышлял.       — Брось, Машенька, не к спеху. Ты вот что. Прищепки, скрепки — неси все, что найдешь. Надо высушить документы, развесить, что ли, черт…       — Я мигом, Германн Игоревич, — деловито отозвалась Мария.       Через пару минут в кабинет явился Александр Сергеевич — пожилой управляющий и мастер на все руки.       — Александр…       — Три минутки, Германн Игоревич. Машура сказала, вам тут веревочку натянуть надобно, — отозвался мужик. — Сейчас все в лучшем виде организуем-с.       Зажав в зубах пару гвоздей, он уже прилаживал веревку, так вгоняя гвозди меж досок, чтобы не слишком портить красивую дорогую деревянную обшивку кабинета. Три ряда веревок быстро заполнились залитыми кофием листами договоров: Германн и Машенька все раскидали в четыре руки, используя скрепки, прищепки, иголки и даже чью-то оставленную галстучную булавку.       Евгений сунулся было помочь, отхватил ледяной взгляд бешеных синих глаз шефа и отполз к стеночке.       Германн, качая головой, оценивал ущерб. Верная Мария едва слышно вздохнула, протерла оставшиеся капли на полу, унесла застирать испорченный плед. Евгений уныло подумал, что этот кружевной красивый плед Германн Игоревич очень любил и часто кутался в него, подмерзая холодными вечерами, а теперь прекрасная вещь превратилась в тряпку и неизвестно, подлежит ли приведению в божеский вид.       — Машенька, — позвал Германн вернувшуюся помощницу. — Тут навскидку полтора десятка договоров. Половина испорчена безвозвратно — видишь, как потекли чернила. Глянь, какие надо восстановить, давай составим письма.       — Да я уж посчитала, Германн Игоревич, пока развешивали… Шесть штук придется восстанавливать, по седьмому завтра будет видно.       — Завтра воскресенье, — машинально отметил Германн. — Сможешь выйти на работу, Машенька?       — Ох… — Женщина смутилась, едва не плача. — Германн Игоревич, родненький, у меня Димка хворает, я ему на завтра хотела лекаря позвать…       Германн развернулся к ней всем корпусом.       — Димка? Что ж ты молчала? Что с мальчиком?       — Да кашель замучил, проклятый, я уж и так, и этак с ним…       — К Димке я нынче же своего доктора отправлю, а ты в следующий раз не тяни, сразу говори, разберемся, — попенял Германн. Вздохнул. — Конечно, тогда уж в понедельник все, дитя — это святое.       — Если вы нынче же лекаря… доктора отправите, я просто завтра снова Диму-то с маменькой оставлю, а сама сюда, в контору, — робко улыбнулась Мария. — Посмотрю, как документы просохли, заодно к Анечке, приятельнице, забегу потом — помните, она у нашего нотариуса работает, Эмиля Михайловича? У него по четырем договорам точно должны быть копии, попробую оттуда выдернуть — вам-то Эмиль Михайлович отродясь не отказывал. Если получится — там уж попроще будет. А вот договор с конторой этой окаянной, «Баркильфедро»… Могут быть проблемы, голубчик. Я попробую с ними о перезаключении договориться, все равно они хотели поменять условия. Завтра посижу с бумагами, покумекаю, как лучше. Если, конечно, вы не решили отказаться от сотрудничества, — она искоса глянула на Германна.       — Людей жалко, Машенька, — вздохнул тот. — Они же не виноваты, что подрядчик — хм… Не буду выражаться при даме. Спасибо тебе, хорошая моя. Ты сегодня иди уже, вечер на дворе. Тебя есть кому проводить? Вот и ладно. А насчет доктора я Александра Сергеевича предупрежу, он ближе к ночи привезет к тебе моего личного эскулапа. Раньше не получится, но оно и хорошо — дети по вечеру обычно хуже себя чувствуют, вот пусть доктор и посмотрит на месте. За завтрашний день оплата, разумеется, будет двойной, и премию не забудь себе выписать. Тебе что-нибудь нужно?       — Нет, Германн Игоревич, все в порядке, не переживайте, — поклонилась Мария. — Храни вас бог, хороший вы человек.       — Да уж так-таки и хороший, — хмыкнул Германн.       — Лучше не бывает, — уверила Мария, наскоро перекрестила шефа тайком и пошла собираться.       Евгений все это время стоял у стеночки, мечтая слиться с ней насовсем. Когда Мария наконец ушла, заперев контору, он аккуратненько отлип от своего места, тихо кашлянул.       — Германн Игоревич…       — Вам лучше сейчас уйти, Евгений, — чересчур ровным голосом уведомил шеф.       Евгений понимал — Германн прав. Сейчас он держал себя в руках из последних сил, чтобы не сорваться на непутевого помощника, но, если Евгений не скроется с глаз долой — нервы шефа могут и не выдержать. И все же именно этого Евгений не хотел — скрываться с глаз. Напротив, он весь день активно нарывался на внимание шефа, дергал, доставал с пустяками. Положа руку на сердце, стоило признать — именно его сегодняшние выходки и привели в итоге к случившемуся. Евгений изображал ветряную мельницу прямо с утра, то задевая шефа «случайно» в коридоре, то натыкаясь на его стол. И только чашка кофия, так непредусмотрительно оставленная Германном на секретере, в итоге спутала все планы Евгения. Точнее, привела к тому, что уж внимание-то на него Германн Игоревич точно обратил, вот только далеко не в том ключе, о котором Евгению мечталось.       — Простите, Германн Игоревич, — покаянно протянул он. — Я правда случайно.       — Такие случайности закономерны, если под хвост попадает вожжа, — холодно отрезал Германн. — Подите… домой, Евгений. До свиданья.       Но даже то, что шеф явно проглотил очередное ругательство, не заставило Евгения отступиться. В конце концов, с кем не случаются промахи, разве нет?       — Я завтра приду, помогу Марии Степановне…       — Завтра ты тут не нужен. Марии Степановне премия будет выписана за твой счет. И постарайся до понедельника не появляться мне на глаза! — не выдержал Германн.       Этого Евгений уже не снес — рассчитывал он совсем на другое, но обида и крах ожиданий заставили потерять голову.       — Германн Игоревич, ну что вы право! И на старуху бывает проруха, все мы не идеальны! Ну виноват, что ж теперь, голову с плеч, порку показательную устраивать?       Глаза Германна Игоревича налились молниями, но Евгений, закусивши удила, не замечал опасности в упор.       — Вот уж порка показательная вам точно не помешает, — бросил Германн, отворачиваясь. — В исключительно воспитательных целях.       — Вы, что ли, воспитывать меня станете? — выдохнул Евгений.       Германн обернулся, и Евгений отпрянул: столь хищной усмешки он у шефа еще не видал.       — Зачем же. Я об вас, Евгений, мараться не буду. Поркой у меня Александр Сергеевич обычно занимался. Большое имение, знаете ли, обязывает уметь призывать недорослей к порядку.       — Я вам не крепостной, — попятился Евгений, задохнувшись от неожиданности.       — А я вас и не держу, друг мой. Можете катиться на все четыре стороны. Но если хотите остаться — пройдете курс… воспитательных мер.       — Вы шутите? — Евгений недоверчиво распахнул глаза.       — Отнюдь. Вы мне надоели, Евгений, хуже горькой редьки. Осточертели ваши взбрыки и выкидоны, то, что вы взяли себе манеру форсить и драть нос. Вы талантливый юноша, спору нет. Но идиотничать я вам более не позволю: вы начинаете слишком дорого мне обходиться. Так что или выметайтесь к чертовой бабушке, или получите уже свое по заслугам. — Германн глянул, ожидая возражений. Видя, что Евгений молчит как в рот воды набравши, разом растеряв дар речи, усмехнулся: — Ну вот и добро.       Усевшись за стол, он повысил голос:       — Александр Сергеевич!       Управляющий, громыхая сапогами, вошел в кабинет.       — Слушаю-с?       — Розог у нас тут не имеется, Саша, поэтому вот что: у входа корзина для зонтов. Там же пара ротанговых тростей. Выбери новую. Надобно молодого человека повоспитывать.       Александр хмыкнул безо всякого удивления, деловито отправился за указанным. Евгений почувствовал, как невольно задрожали губы.       — Вы же не всерьез, право, Германн Игоревич?       Германн не удостоил его ответом, побарабанил холеными пальцами по краю стола. Коротко приказал:       — Принесите мне пока кофия, Евгений Юрьевич.       Евгений не посмел ослушаться, отправился на крошечную кухоньку, машинально приготовил ароматный напиток. Вдовая Мария порой убегала пораньше, если что-то случалось с ее драгоценным Димочкой, и Германн, обожающий детей, всегда беспрекословно отпускал помощницу, так что уж варить любимый шефом кофий Евгений научился в первую очередь. Ему иногда казалось — он лишь замещал Машеньку, и это его бесило. Хотя не признать, что Мария была для Германна Игоревича незаменима, он не мог — что не мешало ему ревновать и злиться, хотя сама Машенька его скорее любила, баловала, добрая душа, и всячески пыталась накормить и обогреть, сочувствуя худобе и природной бледности, которую Евгений тщился считать аристократичной.       Кофий жег руки, но Евгений аккуратно, бережно поставил чашку из тончайшего фарфора на таком же ажурном, нежно-молочном блюдечке на стол перед шефом, не поморщившись. Германн Игоревич любил все красивое и умел себя этим окружить. Он вообще многое умел…       …Конечно, Евгений не был крепостным. Но дать шефу себя просто уволить никак не мог. Шеф был уникальным — талантливым, умным, одаренным организатором всевозможных торжеств на всех уровнях, включая императорскую семью. И Евгений пропал — заболел любовью к этой жизни, к этой работе, к этим постановкам, к этому волшебству, таинству, которое приносил в мир Германн Игоревич. С ним и театр был больше, чем театр, и представление — не просто представление. Он все делал иным — живым, выпуклым, ощутимым на уровне что разума, что тела и души. Он порождал новые миры. Евгений люто завидовал и мечтал научиться — научиться так чувствовать публику, так взаимодействовать с окружающими, там покорять людей, как умел лишь Германн Игоревич. Поэтому — да и по другим, гораздо более личным причинам — Евгений скорее дал бы себя убить, чем прогнать.       Германн Игоревич тем временем откушал кофий, устроился на стуле, сложил пирамидкой длинные пальцы на столе перед собой. Глянул на вернувшегося Александра Сергеевича.       — Прикройте двери в кабинет, Саша. Контора ведь заперта?       — В лучшем виде-с.       — Отлично. Что ж, время тряхнуть стариной, Александр Сергеевич. Давно вы не брали в руки розги — но придется. Займитесь, пожалуйста… воспитанием молодого человека, — он указал взглядом на застывшего у стены Евгения.       Тому казалось — это дурной сон. Но сон не спешил оканчиваться побуждением, а Александр Сергеевич, криво усмехнувшись своей вампирско-дьявольской улыбочкой, корежащей лишь половину пораженного когда-то ударом лица, указал кончиком трости, которую держал в руках, на стол Германна Игоревича — добротную гробину — и велел:       — Извольте-с наклониться и опереться локтями, Евгений Юрьевич.       Евгений сглотнул, глянул на Германна и вдруг отчетливо понял: пощады не будет. Взыгравшая гордость заставила вздернуть подбородок и подчиниться с видом оскорбленного мученика.       Да только вышло вовсе не так красиво и пафосно, как ему казалось: пришлось согнуться пополам, опираясь локтями о стол, выпятить худой зад, а заодно очутиться чуть ли не нос к носу с наблюдающим за ним со спокойным, сосредоточенным вниманием шефом, который сидел за треклятым столом и невозмутимо попивал свой кофий.       — Не забывайте вести про себя счет, Евгений. Собьетесь, коли спрошу — Саше придется начинать все сызнова, — улыбнулся Германн.       Евгений только собирался ответить что-то остроумное и едкое — и тут Александр, подлец, ударил. Мысли сразу рассыпались в прах — Евгений невольно ахнул, не успев поймать пораженный вскрик, гневно обернулся.       — Извольте сохранять позицию, — непреклонно припечатал Германн, и Евгению пришлось развернуться на место.       — Шесть документов, по пять ударов за каждый, — приказал тем временем шеф, и Александр Сергеевич понимающе хмыкнул.       И принялся охаживать беззащитно выпяченный зад.       Евгений поклялся себе держаться достойно — и тут же жалобно взвыл: ротанговая трость оказалась гораздо хуже, чем розги, которых ему порой доставалось во времена полузабытой учебы. Еще пара ударов, и он сломался, уронил голову на руки, спрятал лицо, надеясь лишь, что шеф не увидит злых слез боли и унижения.       — Сколько? — вдруг спросил шеф, и Евгений вздрогнул.       — Что, простите?       — Я велел вам считать, Евгений. На кой черт нужен помощник, не умеющий считать?       Евгений растерянно уставился в холодное, невозмутимое лицо, ища издевку. Не нашел, шеф лишь смотрел выжидающе.       — Я… Простите, я не знаю, — выдавил Евгений.       Шеф глянул вопросительно ему за спину, и Саша готовно ответил:       — Семь, Герман Игоревич, семь штук-с.       — Начни сначала, — велел ему Германн. — А вы, Евгений Юрьевич, научитесь считать. И оголите зад, право. Не порка, а детский сад.       Евгений захлебнулся возмущенной тирадой, наткнувшись на равнодушный, безжалостный взгляд. Не выдержав, попросил:       — Не надо, Герман Игоревич!       — Раньше надо было думать, Евгений. Я вас не держу, вот Бог, а вот порог. Отвесьте поклон, да идите себе вон. Или подчиняйтесь без лишних слов, пока я не передумал тратить на вас время!       Евгений, распрямившись, закусил губу и молча распустил ремень. Брюки — с бритвенными стрелочками, подвернутые по последней, введенной самим принцем Уэльским, моде — соскользнули к самым лодыжкам вместе с исподним, как дешевая тряпка, пряжка ремня глухо стукнулась об пол. Александр Сергеевич мягко толкнул его между лопаток, заставляя вернуться в унизительную позицию.       По голой коже удары отдавались совершенно нестерпимо, и Евгений вновь заскулил от боли и жгучего стыда. Свист трости позволял, казалось, подготовиться к удару — но это не помогало. Александр стегал и стегал, не давая передышки, и Евгений опять сбился со счета, молясь лишь про себя, чтобы Германн Игоревич не спросил вновь, что там по количеству ударов.       Конечно, он спросил. Евгений лишь тихо плакал, не поднимая головы.       — Сколько? — хлестнул жесткий голос.       — Я не знаю, сударь…       — Двадцать четыре-с, — ответил откуда-то сзади Александр.       — Как думаешь, хватит? — спросил управляющего Германн, и Евгений почувствовал себя буквально втоптанным в грязь этим позорным обсуждением его наказания с каким-то мужиком.       По голой ягодице скользнула шершавая мозолистая рука, деловито ощупывая, оценивая. Евгений вскинул заплаканные глаза:       — Умоляю, Германн Игоревич, довольно. Пощадите. Остановите… это.       Германн смотрел на него невыносимо долго, словно что-то для себя решая. Потом поднял ладонь. Пугающая рука исчезла. Евгений выдохнул с облегчением.       — Еще шесть ударов, как и договаривались. Считайте вслух, Евгений, раз иначе не сбиваться вы не в состоянии.       Он считал. Уронил было голову вновь, прячась от исследовательски жестокого взгляда внимательных глаз Германна, но тот не дал, прихватил за подбородок, заставляя поднять лицо.       — Три. Четыре… Пять!       Последний удар он ожидал, уже не пытаясь скрывать беспомощные рыдания.       — Шесть!       — Достаточно. Благодарю, Александр Сергеевич, вы свободны. А вы, Евгений Юрьевич, одевайтесь, спрячьте срам.       Евгений, плохо понимая, что происходил, с трудом оделся, затянул дрожащими руками ремень, сполз на пол у стола, цепляясь непослушными пальцами за прохладное дерево. Где-то вдалеке хлопнула дверь, щелкнул замок — Александр, чтоб его, Сергеевич, убрался восвояси. Ах да, доктора, поди, к Марии повез.       Где-то возле Евгения появились знакомые туфли: Германн встал, обошел стол, подошел совсем близко.       — И что ты творишь, Евгеша?..       Ласковое прозвище, которым шеф его звал, лишь когда был им особенно доволен, ранило так, что Евгений закрыл лицо руками, продолжая судорожно рыдать. Что-то коснулось его пальцев. Он отнял ладонь от глаз и увидел платок. Скомкав тонкий батист, утер зареванную физиономию, неумело, громко и стыдно высморкался. Спрятал платок в карман.       — А вы меня так и не узнали, Германн Игоревич…       — Да почему же нет, сразу узнал.       …Евгений пришел в тот «клуб для взрослых» впервые: друг сказал, развлечений там хватало, а на мужчин со странными предпочтениями косо никто не смотрел. И правда, вечер обещал быть томным — на сцене плясали мальчики в таких костюмах, что Евгений не знал куда девать глаза. Да еще и канкан! Взметнувшиеся ноги открывали то еще зрелище, и Евгений порадовался, что вычурная маска скрывает, как то было принято в клубе, его жарко вспыхнувшее лицо. Приятель уже умчался знакомиться, а Евгений, надежно защищенный маской, беззастенчиво изучал гостей. И вдруг сердце пропустило удар: маскарад не спрятал от него того, кого он тут ждал увидеть менее всего. Германн Игоревич собственной персоной, в строгой черной полумаске и черном же до умопомрачения элегантном костюме, в одиночестве потягивал какой-то коктейль и смотрел вроде бы не слишком заинтересованно на сцену. И Евгений решился. Изменив голос на ласковое мурлыканье с придыханием, подобрался к Германну, представился:       — Позволите?.. Феликс. — Он помнил, что в клубе принято придумывать себе прозвища.       — Германн, — легко ответил тот.       Евгений успел удивиться, когда вдруг понял, что с таким именем, как у Германна Игоревича, проще всего зватьcя именно так: все равно никто не разберет, действительно это имя, или псевдоним. Тот тем временем с интересом Евгения разглядывал. И, хотя Евгений не думал, что его узнают, ему стало не по себе. Впрочем, узнать бы было мудрено: даже помимо карнавальной маски, в обычной жизни он никогда не носил уложенных красивыми волнами рыжих кудрей, не красил губы ярко алым, не надевал под пиджак вместо жилетки изящных корсетов. И украшения в таком количестве тоже никогда не носил.       После еще пары бокалов он уже стонал под Германном в приватном кабинете, а тот драл его до зеленых звезд в прижмуренных глазах, крепко держа за волосы и шею, не давая даже опомниться.       Горячо прошептал на ухо:       — Рыжий… И веснушки, господи! И кожа тонкая, белая — сущий алебастр. Представляю, как легко на тебе остаются следы, Феликс… От ремня, например, или плетки.       — И что, хочешь мне порку устроить? — спросил тогда Евгений, задыхаясь.       — Хочу, — легко признался Германн. — Если ударить… Если пометить тебя…       — А ты ударь!       Пусть тогда не было ни ремней, ни плеток, но от хлестких шлепков было не увернуться — да и не хотелось, а жесткая ладонь все давила на поясницу, заставляя раскрыться, подставить беззащитный зад под еблю и сладкие удары, не сметь противиться этому жестокому, жадному, хищному напору…       — Узнали?.. И промолчали?..       — А с чего бы было не узнать, Евгеш? Думаешь, какая-то глупая маска делает тебя прям неузнаваемым? Вот только я все же твой начальник, и мог бы поставить тебя в неловкое положение, дав понять, что знаю, как ты развлекаешься в клубе для весьма специфического времяпровождения, далекого от публичности. Вдруг ты бы решил, что это требование, а не приглашение?       — А это… приглашение, Германн Игоревич? — Евгений упрямо поднял голову, стараясь не думать, как выглядят красные от слез, влажные, умоляющие глаза. — Приглашение, правда?       Германн устало рассмеялся.       — «В нашей жизни возможны две трагедии. Одна — когда не получаешь того, что хочешь, другая — когда получаешь. Вторая из них куда хуже, чем первая». Ты неисправим.       — Ну и не исправляйте! Или исправляйте, воля ваша. Так приглашение?       — А сразу спросить мог? Словами, Евгеш? Ртом? Он тебе не только чтобы туда есть дан!       Евгений сник. Германн тем временем продолжал:       — Обратился бы сразу, без этого идиотского театра — было бы предложение, Евгеш.       — Я обращаюсь! Прямо сейчас! Германн Игоревич, простите за этот день. Я не знал, как лучше. Думал, как-то намекну. Но теперь — я обращаюсь. Так ваше приглашение в силе?       Германн помолчал, удерживая настойчивый, горящий взгляд Евгения.       — Допустим. Но на этой неделе ты наказан. Завтра я работаю. А тебя жду в понедельник. И Евгеш, учти — тут хватит тростей на батальон таких дураков, как ты. А теперь — пошел вон.       — Да хоть все их об меня обломайте, — тихо, чтобы шеф не дай бог не услышал, пробурчал Евгений, кутаясь в плащ и запирая за собою конторские двери.       Зад, конечно, горел так, что сидеть в дрожках было больно всерьез, хотя извозчик правил не тряско, аккуратно. Шляпа с широкими полями и темнота на улице надежно прятали красное, припухшее от слез лицо.       Но приглашение того стоило.