В радости и печали

      В последние дни сентября Москву засыпало унылой мелкой моросью, местами переходящей в мокрый снег. А в тот вечер погода, казалось, совсем сошла с ума, и темные улицы беспощадно хлестал холодный шквалистый ливень.       Кудряшов стоял на пороге квартиры Дайрабаева мокрый до нитки, с армянским коньяком и лимоном в кармане. Если уж Кудряшов приволок с собой бутылку – а пил он очень редко и помалу, – видно, у мужика произошла настоящая трагедия.       - Что, из дома выгнали? – Рашид встретил его с ироничным восточным радушием и широким жестом пропустил в прихожую.       - Да у него Миша сидит, – объяснил Кудряшов, Рашид вскинул брови. – А что ты на меня так смотришь? Дело молодое.       Утром Юра попросил освободить им квартиру с ночевкой. Сказал, что собираются только молодежью, хотя ждал одного Мишу. В их парадигме Кудряшов относился к категории «старичков», несмотря на то, что на прошлой неделе Аркадию исполнилось всего двадцать восемь, а с недавних пор и Юра впервые вступил в один с ним возрастной десяток.       - Пришел к нам и дождаться не может, когда я уйду. Спрашиваю: «Чем в Испании занимались?» А он нагло так: «Украшали общество». И лыбится. Что за хуйня, Рашид?       Хозяин дома поспешил поскорее увести Аркадия на кухню и сразу ему налить.       - Юра говорил, вам жить не на что.       - И что, блять? – вскипел Кудряшов. – Везти его в Испанию? Как сопровождение?! Даже не спросив меня?       - Ты обещал сделать из него звезду. И где теперь Шатунов? Ты же сам не даешь ему налаживать связи с общественностью, – невозмутимо ответил Рашид. – Уже с Пугачевой запорол все что можно.       - Рашид, ты ни хуя не понимаешь…       - Я все понимаю, – спокойно продолжал он, поглядывая на Кудряшова с лукавством. – Но тут нужно выбирать: или-или. Да, есть примеры, где продюсер двигает свою бабу. Но вам по этим рельсам ехать никто не позволит. Это нонсенс. К тому же у тебя нет ни денег, ни связей, ни талантов. Есть только Шатунов и его потенциал. И у него непременно будут обязательства. А ты со своей ревностью хочешь все просрать.       Кудряшов уже подорвался ударить кулаком по столу, но передумал и лишь бессильно осел вниз:       - Это когда-нибудь закончится? – произнес он упавшим голосом, даже не рассчитывая получить положительный ответ.       - Пока он будет так выглядеть, нет, – Рашид просто убивал его своей прямотой. – Шатунов – это штучный экземпляр. Нельзя быть таким жадным.       Рашид еще ему подлил. Кудряшов уже перестал буйствовать и затих, что-то прикидывая в уме.       - А если серьезно, на что вы живете?       - Мать ведет какое-то хозяйство. Выступлений почти нет, организаторы не приглашают. Иногда он возит грузы на своем КамАЗе.       Дайрабаев опешил:       - Возит грузы?! Шатунов? Тебе самому не стыдно, Аркадий? – Рашид отчитывал его, как школьника. – Забиваешь гвозди микроскопом… Ладно хоть Зосимов вас взял.       Кудряшов не спорил с ним, он принимал эти удары за дело. Он бы и сам себя наказал – еще в тот момент, когда Юра обратил его внимание на неполные залы. Ведь раньше такой проблемы никогда не стояло. Кто знал, что сменится государственный строй и Шатунов станет олицетворением пережитков, к которым никто теперь не хотел возвращаться, не говоря уже о других факторах экономического свойства! И что теперь с этим делать, Аркадий совершенно не представлял. Ситуация с Юриной карьерой стремительно летела ко всем херам. И он впервые решился признать, что облажался.       - Зосимов этот тоже мутный. Ему, по-моему, по хую, что выпускать. А там такие песни, – Кудряшов скривил лицо, – только на поминках слушать. От Шатунова публика это не примет, дохлый номер, – он безнадежно махнул рукой.       - А Саныч не отдал фонограммы?       - Нет, – Аркадий совсем поник.       - Сколько просит?       - Да ни хуя он не просит, мудак. Просто пакостит. Хочет, чтобы сам Шатунов к нему на поклон ходил. Измывается над ним всю жизнь, козел. Но это их там заморочки, детдомовские: Юру полюбила вся страна, и он обрел семью. Пусть такую, как у нас, ну и что? Мы хуже, что ли, второй сорт? А Разина никогда и не любил никто по-настоящему, и никому он не нужен.       - М-да, – Рашид озадаченно постучал пальцами по столу. – Так что не так с новыми песнями?       - Мрачные. Кто говорил, что «Ласковый май» – это сиротские песни, то ни хуя не прав был. Вот где беспросветное сиротство. Но Юра хочет записать и выпустить. Ну если он хочет, что я сделаю? – он развел руками.       - Подсказывай, направляй, запрещай в конце концов. Или что, он из тебя веревки вьет? – Рашид прищурил свои и без того узкие глаза.       Кудряшов махнул еще рюмку и уронил голову на руку. Он долго молчал, рассеянно жуя дольку лимона. И его понесло:       - Когда мы познакомились… Рашид, если бы ты смог меня понять... Когда я произношу его имя, у меня даже голос иногда дрожит… Он такой… Он только внешне кажется сильным... А он такой хрупкий… Как вот этот хрусталь... – он повертел в руке тонкую резную рюмку. – Его столько раз предавали... А его просто любить надо!.. До встречи с ним я и вообразить не мог, что можно так любить… А когда я его привел в ту гостиницу, – Рашид понятия не имел, о какой гостинице идет речь, но перебивать не стал, – у меня земля из-под ног ушла… Если бы ты знал, какой он… Я даже выразить не могу… Я ж не поэт. Да ты, наверное, знаешь. Все вы, сволочи, знаете... Но он из всех выбрал меня. И он поверил в меня! А я, кроме семьи и дома, ни хуя не смогу ему дать. И когда он это поймет, – его голос патетично взлетел вверх, – будет уже слишком поздно...       - Ну подожди, Аркадий, – Рашид сочувственно сжал его плечо и немного встряхнул, – альбом ведь еще не вышел. Что ты панику разводишь раньше времени?       - …И он возненавидит меня, – продолжал Кудряшов, оглохший от своего надуманного горя, – за испорченную карьеру. Да что там, карьеру… За испорченную жизнь!.. Если его святая душа вообще способна ненавидеть... – он трагично смотрел перед собой и готов был заплакать. – И я не прощу себе этого.       Расклеенный Кудряшов – это, конечно, невыносимое зрелище. Рашид не выдержал. Он вышел из кухни, принес свой рабочий блокнот и аккуратным почерком переписал на листок два номера.       У Аркаши перед глазами расплывалась какая-то басурманская грамота с умляутами – он, разумеется, не знал такого слова – и неизвестный код страны.       - Если с альбомом не выгорит, – подсказал Рашид, – поезжайте в Германию. Там сейчас русские артисты нарасхват.       Кудряшов смотрел на этот листок, как утопающий – на спасательный круг:       - В Германию?       Рашид ободряюще кивнул.       - Работой будете обеспечены. Может, и насовсем останетесь, – он подмигнул Аркаше. И тут же предостерег его, даже пальцем погрозил: – Только не дай бог, Саныч узнает, что контакты вам дал я.       На следующее утро, сидя на стуле прямо посреди скромно меблированной комнаты в двадцать квадратов, с тарелкой и вилкой в руке, Миша завтракал шикарным пышным омлетом, ради которого Юра специально проснулся на полчаса раньше, чтобы угостить друга своим кулинарным шедевром. И пока Миша беззаботно покачивал ногой со стоящей на ней тарелкой, Юра убрал постель и теперь пытался сложить двуспальный диван – это недоразумение отечественного мебельного производства, – стараясь не материться, чтобы не портить радость утра.       - А вы не думали поставить второй диван? – праздно поинтересовался Миша.       - Так этот же раскладывается. Зачем комнату захламлять?       - У вас здесь кто-нибудь бывает?       - Заходят иногда авторы, – сказал Юра беспечно.       По его тону Миша не мог определить: он прикидывается или действительно не понимает?       - Ну ты всегда можешь невзначай всем рассказывать, что спишь на полу, как спартанец.       - Точно. Так и буду говорить, – согласился Юра, ногой запихивая внутрь эту адскую выдвижную конструкцию.       - Спасибо, Василич, омлет волшебный! – Миша отставил тарелку в сторону. – Тебе надо поваром работать.       - Может, и пойду поваром. Какие мои годы!       Сухомлинов усмехнулся и стал прощаться:       - Все, мне пора. Работа ждет.       - Стой. Пока не ушел, давай Андрюхе Лысикову позвоним, поздравим его.       Юра сел на диван, поставил на колени телефон и по памяти набрал номер:       - Привет, Андрюх. А мы тут с Петровичем как раз. Решили тебя поздравить.       …       - Ну и что, что в такую рань и вместе, – Юра улыбнулся. – Хотели тебе приятное сделать.       …       - Сколько тебе стукнуло?       …       - Двадцать два? Капец ты старый! – на обоих концах провода засмеялись, задорно, по-юношески.       …       - Короче, с днем рождения тебя, Андрюх! Давай, чтоб хуй стоял и деньги были!       Дельфин начал что-то говорить про сегодняшний вечер и про Арбат. Юра закрыл ладонью трубку и возвел глаза к потолку: «Опять у Аркаши отпрашиваться, он с ума сойдет».       - Понял, на вашем месте, где обычно, – сказал он в телефон, затем обратился к Мише: – Петрович, ты будешь? – и снова Дельфину: – Подожди, я громкую связь включу.       Миша вклинился в разговор:       - Конечно, Петрович будет. Куда же без Петровича!       Потом они втроем еще долго и безостановочно ржали, вспоминая о том, как чудили на Мальорке. И, договорившись встретиться вечером, чтобы вместе ехать на Арбат, Юра проводил Мишу в прихожей и сел за компьютер.       Дальше все какими-то вспышками.       Два хлопка... Взгляд во двор через окно... В голове заскрежетало от ужаса... Тело стало ватным... На улице два градуса тепла и снег с дождем, а он почему-то в одной футболке... Тяжесть на плечах, но почти не чувствуется… Взбежал через восемь пролетов и только раз поскользнулся на проступи мокрым кроссовком... В тамбуре тесно, не развернуться... Выбежали соседи.       Потом короткий обморок... Хлопают по щекам... Треплют за подбородок, вульгарно и нагло... Расплывающаяся ухмылка оперативника... Два голоса, гулких, как из подвала:       - Как был недоразвитым, так и остался…       - Нахуя он труп в квартиру потащил?       Опять желто-фиолетовые вспышки, темнота и смазанный гомон соседей.       В квартире Рашида короткой электронной трелью зазвонил телефон. Сам Дайрабаев сейчас сбивал похмелье, засунув голову под холодный душ. Аркадий бросил взгляд на экранчик с определителем номера и схватил трубку. Должно быть, Юра сразу узнал его голос, потому что цепенящие душу надрывные рыдания были невыносимы. Терпеливо дождавшись, когда Юра сам захлебнется и стихнет, с трудом подавив в себе эмоции, Аркадий четко продиктовал:       - Будь дома, никуда не уходи, на замок не запирайся. Я сейчас приеду. Повтори, что я сказал. Все, жди.       Вышел Рашид, взглянул встревоженно. Аркадий боялся увидеть и пережить то, что сейчас станет с Рашидом. Помолчал, набираясь мужества…       - Мишу убили.       Аркадий прилетел за полчаса. Ключами дверь открыть не смог – заперто изнутри. Разрывающийся дверной звонок был встречен полным равнодушием онемевшей квартиры.       В тамбур вышла соседка из смежной четырехкомнатной:       - Аркадий Владимирович, вы уже знаете, что произошло? Его чудом в ОВД не забрали, у него шок и ступор. Вон полы до сих пор в разводах, никак не отмою...       - У вас дома лом и молоток есть? И дайте мне телефон.       Кудряшов взял аппарат и набрал «03»:       - Кантемировская, пять ка четыре, семь три семь. Шатунов Юр…       - Вызов на адрес уже был, тело забрали, – ответили на том конце.       - Какое тело?.. – Кудряшова затрясло. – Нет, это другой вызов. Давайте сюда еще одну машину!       - Что с пострадавшим?       И тут Аркадий понял – он не знает, что с ним.       - Я не знаю… – почему-то вырвалось у него честно и растерянно.       - Какие симптомы? Вы пострадавшего видите? Когда будете находиться рядом с ним, тогда и звоните. Я должна знать, какую машину вам отправлять.       Кудряшов впал в ярость:       - Любую отправляй! Универсальную! Реанимацию! Шатунов Юрий Васильевич. Двадцать лет. Знаешь такого, или ты с Луны?!! Кантемировская, пять ка четыре, семь три семь. Сверь в Мосгорсправке, если не веришь. Но сначала вышли сюда машину, …! – Кудряшов проглотил ругательство и чуть не расколотил телефонную трубку об стену.       Потом добавил ровным голосом:       - Отравление или кровопотеря. Я не знаю. Надо вскрывать квартиру. Пожалуйста…       Было слышно, как дежурная на пульте громко выдохнула, но профессионально сохранила самообладание и, быстро задав еще несколько уточняющих вопросов, ответила:       - Вызов принят. Ожидайте.       На пару с соседом они вскрыли деревянную входную дверь. В нос ударил тяжелый, удушливый запах крови. Аркадий отослал посторонних и прошел в квартиру. Нестерпимый запах вызывал головокружение. Весь пол был в каплях, круглых и размазанных. Юры нигде не было. Окна закрыты. Ванная заперта. Аркадий отжал дверь в ванную – Юра лежал на полу, все лицо у него было в крови. В раковине валялся окровавленный бритвенный станок и срезанные волосы.       Оставшись в квартире один, Юра прошел в ванную комнату отмыть руки от Мишиной крови. Внутри все скрутило и болело невыносимо. Он не мог ровно дышать и только громко нервически всхлипывал. Лицо передергивали судороги – опять они вернулись к нему из прошлого…       Юра поднял лицо и посмотрел на себя в зеркало. Он застыдился своего взгляда.       «Зачем я его понес? Я отнял у него последний шанс», – пронеслось в голове горячей опаляющей молнией.       Юра уперся руками в раковину и долго стоял так, подавляя тошноту. И сквозь багровую пелену в сознании ему отчетливо открылась картина. Однажды в бегах они с пацанами лазили по заброшенному недострою. Один пацан упал на торчавший из балки арматурный штырь и распорол себе шею. Вся их стайка бросилась звать на помощь. Им пришлось забыть про страх быть пойманными и отправленными в спецприемник – только бы спасти товарища. Они привели на стройку прохожего. Юра четко помнил, что он был одет в тельняшку и камуфляжные штаны. Ополоснув руку водкой, которую он нес в своей хозяйственной сумке, мужчина приложил пальцы к шее мальчика и смело погрузил их в кровавую мякоть, чтобы остановить кровотечение.       «Нужно было сделать так же. А я что наделал?» – терзал себя Юра.       Тот мужчина донес мальчишку до трассы и отвез на попутке в больницу. Они даже знали, в какую, потому что село было небольшое. И каждый день прибегали к своему дружку под окна, чтобы он не скучал в палате. А однажды пришли – и его нет. Его выписали и определили в какой-то детский дом в другом поселке. Больше они его никогда не видели и даже не попрощались. А хороший был мальчишка!       Это воспоминание вызвало у Юры острое чувство потери. Хотелось уйти, выключиться навсегда из мира, в котором все так несправедливо, жестоко и внезапно. И Миши больше нет. Все что угодно, лишь бы не этот обжигающий холод внутри, лишь бы все как-то само прошло и больше не чувствовать этого.       Юра сходил в прихожую и закрыл на замок входную дверь, а затем и дверь в ванную комнату.       Он нашел в штанах конвертик из свернутой блестящей бумажки, в какие оборачивают жевательные пластинки. Во время короткого проблеска мысли Юра вытащил его из внутреннего кармана Мишиной куртки. Он развернул его и посмотрел на желтовато-белый порошок. Потом перевел взгляд на зеркало и долго смотрел на себя, вздрагивая при каждом вздохе.       Почему так хрупка жизнь, ранима молодость и беззащитна красота? У Миши теперь нет ни красоты, ни жизни. А у него есть – почему?       Одним быстрым движением Юра высыпал содержимое в рот и запил водой из-под крана. После этого он целиком подставил под кран голову и намочил волосы, взял с полки бритвенный станок и провел первую неровную полосу. Лезвие шло плохо, стопорилось в дрожащей руке и срезало тонкий слой кожи. Порез сразу закровился, рубиновые капли потекли на лоб и дальше по лицу, смешиваясь со слезами. Юра планомерно оставлял на голове безобразные выбритые плеши, случайные порезы и уродливые клочки волос. Он продолжал совершать эти бессмысленные, страшные действия снова и снова, глядя на свое отражение, целенаправленно и жестоко уничтожая свою красоту, пока не потерял сознание.       Аркадий увидел его на полу, и глаза его расширились от ужаса и непонимания. Бросился к нему, нашел пульс, взял из шкафчика маленькое зеркало и поднес к носу – дыхание было. Сразу стало немного легче. Он быстро раскрыл все окна в квартире. Обшарил его одежду – в кармане штанов что-то хрустнуло. Достал оттуда смятую обертку, попробовал белую пыль на язык – горький, металлический привкус. Проверил руки – никаких следов. Тогда он попытался привести Юру в чувства и заметил остатки порошка в уголках его губ. Быстро перекинул его через борт ванны, сунул пальцы в рот и надавил на язык. Потом он уложил его на правый бок, смочил полотенце и сам сел на пол, прислонившись к стене. И, придерживая одной рукой его голову, стал бережно обтирать ему испарину, слезы и кровь с лица, дожидаясь приезда скорой.       Прибыл врач, грузный мужчина, спокойный и уверенный. Он осмотрел Юру.       - Я думаю, он проглотил наркотик. Кокаин или что-то такое, – Кудряшов показал ему свою находку.       Врач быстро осмотрел ноздри и стал готовить зонд для промывания желудка, попутно расспрашивая его:       - Почему вы думаете, что проглотил?       - На губах были следы порошка. Шприца нигде нет. Соседи искали под окнами, тоже ничего не нашли. Да он и не умеет готовить, он не употребляет.       - Рвоту вызвали? Это хорошо, – сказал врач. – Повышает шансы.       «Шансы» – как обнадеживает и как леденит это слово!       - Где он взял наркотик? – спросил врач.       - Не знаю.       - Убитого парнишку отсюда увезли?       - Да, – сдавленно ответил Кудряшов.       - Все понятно.       Второй фельдшер закончила готовить очищающую капельницу. Когда раствор для снятия интоксикации начал поступать в кровь, врач заполнил медицинскую карту и дальше безотрывно был с Юрой, когда его положили на носилки и спустили на улицу в машину.       Кудряшов уже занес ногу на подножку, но фельдшер его остановила:       - Вы родственник?       - Да. То есть… У него нет родственников. Он сирота – вы же знаете!       - К сопровождению допускаются только родственники или близкие.       - Ехать надо! – крикнул из машины врач, чтобы закончить препирательства.       - Ладно, заходите, – фельдшер пропустила его и сама быстро села на переднее сиденье.       В дороге до больницы, наплевав на все, Кудряшов взял Юру за руку и неотрывно смотрел на него – как у него дергались веки, будто во сне, и дрожали губы, и в ровном дыхании поднималась грудь.       И он вспомнил, как раньше на сцене он так же ловил взглядом все его движения – каждую улыбку, открытую или дерзкую, и каждый его робкий или соблазнительный жест. Удивительно, как же по-разному все это воспринимается теперь! Потому что в этих бессознательных мышечных спазмах, которые он с надеждой ловил сейчас, проявлялась жизнь, и она в любой момент могла угаснуть, ни у кого не спросив разрешения.       Юра медленно и слабо открыл глаза. Обвел пространство и увидел Аркашу.       - Миша умер? – первое, о чем он спросил. Он спросил это так просто, как будто услышал сегодня эту новость по радио и хотел уточнить, не ослышался ли он.       Врач бросил на Юру внимательный, быстро схватывающий взгляд, чтобы оценить его состояние, и остался на своем месте. Сейчас было важно, чтобы молодой организм справился сам, ничего другого пока нельзя было сделать. Он снова погрузился в заполнение сопроводительных документов, не обращая внимания на их разговоры.       - Да. Ты не виноват.       - Откуда ты знаешь?       Кудряшов подсел к Юре ближе:       - Соседи сказали. Когда ты его поднял, он был уже неживой.       От этих слов Юра снова задрожал и заплакал. Аркадий вытер ему платком слезы и пот со лба. Погладил по голове. Ладонь покоробил жуткий вид его волос.       - Ты зачем голову обрил, дуралей? – спросил он беззлобно.       - Я не знаю… От ненависти к себе.       - А закрылся зачем?       - Не хотел, чтобы меня спасли…       - Балбес! Какой же ты балбес!       Аркадий поднес его руку, свободную от капельницы, к своему лицу и держал ее так, возле щеки, наслаждаясь тем, какая она живая и теплая.       - Как ты меня нашел?       - Я же сказал, что всегда буду рядом, – Кудряшов крепче стиснул его кисть и несколько раз поцеловал ладонь.       - Не бросай меня! – взмолился Юра, и из его глаз опять неудержимо потекли по вискам слезы.       - Юра, успокойся. Я всегда буду рядом с тобой, – уверял он. – До последнего дня. Но он наступит не сегодня.       И тут Кудряшов сообразил, что они в машине не одни. Он медленно обернулся на врача, почему-то бездумно надеясь, что его там не окажется.       Он был слишком напуган и измотан сейчас, чтобы найти в себе силы что-то придумывать и наверчивать, в голове не было ни одной мысли. И он сказал просто, без унизительной мольбы, но с твердой человеческой просьбой:       - Не рассказывайте никому о том, что вы здесь слышали. Будьте человеком.       - Моя работа спасать жизни, а не разрушать их, – бесстрастно ответил врач.       Он посмотрел на Кудряшова умными, добрыми глазами. Обычный человек, с проседью, с обручальным кольцом на толстом пальце и нательным крестиком, хоть и медик. Но от его простой и такой понятной поддержки Аркадий почувствовал почву под ногами.       - Оставьте свой номер регистратору на стойке, – сказал он, как только машина подъехала к реанимационному отделению. – Когда опасность минует или… В любом случае вам позвонят. Организм молодой, он справится.       - Спасибо, – ответил Кудряшов, и в одном этом слове содержалось многое.       Мужчина приободряющее моргнул:       - Вы вовремя передали его врачам, – сказал он напоследок и поспешил в приемный покой. – Вы настоящий друг. Все будет хорошо.       От ворот больницы Аркадий шел по незнакомому району, не разбирая дороги, и наобум вышел к Нагатинской набережной – на простор после тесных, путаных улиц. Он перегнулся вниз через перила и долго, в каком-то бессильном отупении смотрел на медленное течение мутных вод Москвы-реки. В темно-серой воде отражалось пасмурное сентябрьское небо, готовое в любую минуту обрушить на город холодный дождь. Кудряшов посмотрел наверх и поблагодарил небеса за то, что его жизнь по-прежнему имела смысл. Только бы Юра сумел оправиться!       На противоположном берегу раскинулась тоскливая промзона. Аркадий подумал о том, что где-то в другой части набережной стоят красивые дома с просторными дорогими квартирами. А у них в Москве – парадоксально, но, несмотря на Юрину прежнюю оглушительную славу, – есть только их крохотная «социальная» однушка без балкона, которая теперь навсегда сохранит в своей истории этот трагический эпизод. И ему очень захотелось вывезти Юру оттуда.       А значит, им предстоит заново пройти вместе долгий путь с самого начала. Не питая особых иллюзий на свой счет, Кудряшов понимал, что сейчас они с Юрой, по сути, два нищих, малообразованных деревенских парня, и они будут просто жить дальше и терпеливо заниматься своим нехитрым ремеслом, уже не стремясь к бессмысленному, пустому размаху и былой истерии – потому что все это на самом деле имеет огромную разрушительную силу. Но зато между ними все просто и ясно и нет никакой недосказанности. У них есть главное. И поэтому все будет хорошо.