Пожалуйста, не умирай

***

      Душевая кабина была заполнена огромным облаком белой пены с отливающими всеми цветами радуги пузырьками. Кривицкий продолжал изучать каждый миллиметр тела возлюбленной, пряча его от мира в этом бескрайнем пенном облаке. Думалось, что ничего нового там увидеть он не мог. Да и чему удивляться мужчине, умудренному опытом? Столько тел он перевидал на своём веку. Но это — совершенно иное. Его земное божество, в которое он влюблялся снова и снова всё с большей силой. Павлова, казалось, совершенно потерялась; всё было как во сне, в тумане. Сладкая нега разливалась внутри её существа, готового вот-вот разорваться от обилия нежных чувств, наконец отвоевавших женщину, находившуюся во власти тёмных сил.       Она отдалась ему вся, без остатка. Таяла от его прикосновений; хотелось ещё и ещё. Страстные ласки без конца… Наконец можно было сказать, что всё хорошо. Рядом — любимый мужчина, здоровье пришло в норму, внутри — любовь и гармония. — Ген, — она вдруг развернулась к нему, положив руки на шею и пристально смотря в глаза, — я так люблю тебя. Спасибо, что ты есть: мой и такой любимый… я… — но закончить фразу она не успела: Геннадий Ильич прижался к её лбу и оставил резкий сильный поцелуй, вместивший в себя, сколько мог, обилие и силу его чувств.

Молчи и обнимай меня крепче Молчи и обнимай меня крепче Молчи и обнимай меня крепче Просто молчи, просто молчи…

***

      Блинчики были готовы, по бокалам — снова вино. О чём-то сладко поют птицы, зелень деревьев дурманит, любовь — опьяняет, накрывая больше, чем Каберне Совиньон.       Уединённый отдых подходил к концу; завтра утром нужно было уезжать. Геннадий предложил прогуляться в небольшом, как сперва могло показаться, близлежащем лесочке. Сейчас они были как дети: прятались друг от друга за могучими стволами деревьев, искали и находили, смеялись и улыбались, наивно радуясь таким простым вещам. Но в один момент Ирина, озираясь вокруг и обойдя несколько деревьев, не нашла своего спутника. — Ген, Гена-а-а! Где ты? — ответа не было. — Я же всё равно тебя найду… — раз, два, три, четыре, десять деревьев — безрезультатно. — Ген, ну, не смешно, правда, выходи! — надежда начала таять быстрее.       Павлова потерянно озиралась по сторонам, в надежде обнаружить хоть какую-нибудь зацепку, но его нигде не было. После того, как некоторое время она просидела на одном месте, тщетно с периодичностью выкрикивая заветное имя, решила расширить круг поиска и побродить вокруг.       Чтобы не потеряться, начала считать шаги. На сто пятьдесят втором раздался крик, полный ужаса: на земле лежал Геннадий Ильич. В его седых волосах затерялись травинки, рядом — беспорядочно раскинули свои маленькие лепесточки цветы, собранные на просторах зелёного царства для неё.       Отбросив тревогу, Павлова начала проводить всяческие манипуляции, которые помогли бы привести пациента в сознание. Сперва результатов не было, но вскоре он очнулся.

***

      На адреналине ни один из них потом не мог вспомнить, как они оказались в домике. Да это было и не столь важно: главное, что всё обошлось. Компресс, постель, тепло и забота любимой — лучшее лекарство. — Как же ты напугал меня, Кривицкий… — шептала женщина, аккуратно гладя его лицо. — Прости старого дурака, Ир, хотел сделать приятно, но что-то прихватило, и вот… — Перестань. Главное, что всё обошлось. Давай спать? — Пожалуй. Завтра нужно уехать. Иди ко мне, моя девочка, — блондинка уютно устроилась на груди любимого, но заснуть не могла ещё долго, бесконечно прокручивая события этих дней в своей голове.

***

      В это время ему снилась она. Их юность. То, как впервые увидел серьезную девчонку, сидящую на пляже с книгой в руках, пока все вокруг плескались и играли в волейбол, общались. Он сразу подумал: «она будет моей». Так и случилось. Ира Егорова стала без пяти минут Кривицкой, но тогда, в далёком прошлом, этому не суждено было сбыться. И пусть жизнь разлучила их: значит, так было нужно. Значит, нужно было прожить друг без друга, чтобы узнать цену этой любви. Нужно было засыпать и просыпаться с нелюбимыми целую бесконечность для того, чтобы потом, находясь во власти седин, целовать ту единственную, любимую, бывшую столько лет на другом конце света, и понимать, что всё это время не жил, а существовал, не любил, а лишь думал и хотел верить в то, что любил, что счастье — быть рядом с ней, выслушивать её язвительные замечания и колкие фразы, понемногу завоёвывать её снова, убеждаясь в том, что она и есть его смысл.

Однообразно и пустынно, Однообразием сильна, Проходит жизнь… И в жизни длинной Любовь одна, всегда одна.

      Ирина Алексеевна смотрела на едва освещаемое тусклым светом месяца лицо Геннадия Ильича и думала о чём-то своём. Но его сон и её мысли были об одном. Недаром говорят, что муж и жена — одна сатана. Морфей никак не хотел принимать её в свои объятия: с трудом верилось во всё происходящее. Наконец она может признаться себе в том, что счастлива. С человеком, о котором думала все эти годы, засыпая и просыпаясь с другими. С тем, кого, как была уверена, никогда и ни за что на свете не простит. Слишком больно ударил, слишком жестоко поступил, оставив шрам в сердце на всю жизнь. Пытаясь забыться, уходила с головой в воспитание сына и работу. Но в какой-то момент, кажется, весь мир обернулся против неё, всё обернулось прахом. Конечно, она как никто знала, как жизнь сбивает с ног, заставляя падать на колени и вставать с них снова и снова каждый раз. Но того, что произошло с ней в последнее время, она никогда не пожелала бы даже самому злейшему врагу, никому, никогда и ни при каких обстоятельствах. Она и сама до сих пор не могла поверить в то, что смогла пройти через всё это. Что, оказавшись на краю пропасти, её спасёт тот самый несостоявшийся бывший будущий муж — Гена Кривицкий, резко исчезший и также резко возникший из ниоткуда, свалившись на голову, как снег.

Лишь в неизменном — бесконечность, Лишь в постоянном — глубина. И дальше путь, и ближе вечность, И всё ясней: любовь одна.

      Годы его отсутствия стирались всеми его поступками здесь и сейчас. И теперь Ирина Алексеевна с уверенностью могла сказать:

Любви мы платим нашей кровью, Но верная душа — верна, И любим мы одной любовью… Любовь одна, как смерть одна.