Душки, эх, душки....

Дипломатор, убегая от толпы полицейских, поворачивает за угол, срывает короткий поцелуй с губ стоящего возле мусорного контейнера Олежи, улыбается и бежит дальше. Олежа напуган,  потому что слышит крики ментов. Напуган, потому что они вооружены и потому что они в ярости. Напуган, потому что слышит щелчок перезарядки пистолета. Он кричит, потому что грохнуло где-то в голове, потом грохнуло где-то справа. И Дипломатор.... Антон. Антон Звездочкин упал. И не шевелится.     Господи, это же не может быть правдой, так? Он сейчас встанет, он побежит дальше!  Не может быть... Нет...         Он не встаёт. Не встаёт даже когда полицейские совсем рядом. Не двигается, когда они наклоняются к нему. Не двигается, когда они встают поодаль от него и с кем-то разговаривают по рации.  Не шевелится.         — Он мертв. Чё с ним делать?         Нет. Неправда. Не может быть... Олежа напуган. Олежа не кричит, хотя очень хочется. Он сползает по стенке вниз и смотрит в пустоту перед собой. Всё. Это конец. В его жизни больше нет смысла. Нет света и красок. Всё потухло.         Значит... Можно же..? Теперь?         Трясущимися руками он достает из-за пояса пистолет. Антон говорил использовать его только в крайнем случае. Сейчас... Больше крайних случаев не будет. Ничего больше не будет.         Он приставляет гуляющий из стороны в сторону пистолет к виску и жмурится, напрягая палец на спусковом крючке.         3...         2...         1...         "Прости, мам"         Бах.        Антон знал, что умрет. Знал, но не думал, что это произойдет на глазах Олежи.     Поэтому, когда он падал, умирая, он молился всем, кому только можно, чтобы Олежа это пережил.     Не пережил.     Звёздочкина потом выдернули с того света.     Он выжил.     А вот Олежа всё ещё нет. Никому ещё не удавалось собрать размазанный по асфальту мозг и вернуть его к жизни.