I Need You

      Зажатая в руке Чонина бутылка холодит руку, пуская по коже мурашки. Он осторожно прижимает её к щеке, но всё ещё дрожит, поэтому несколько капель выплёскиваются через край на ладонь и вниз по рукаву.       – Неряха, – по-доброму ворчит Минхо и натягивает собственный рукав, чтобы стереть жидкость. – Ты должен пить воду, а не умываться ей.       Чонин послушно пьёт. Усаженный на диван в комнате дэнс-практики, он приваливается к боку Минхо. Вторая рука хëна мягко поглаживает его спину. Сынмин сидит с другого его бока, легко сжимая ладонь Чонина в обеих своих.       Чонин не может взглянуть ни на одного из них. Он уверен, что до смерти напугал их — до смерти напугал самого себя — когда разрыдался практически без причины. Дрожь и тревога до сих пор пробирают тело, почти как после панической атаки. Но он знает, что такое панические атаки. Чувствует, когда они приближаются, чаще всего. Знает их последствия. Но это — рыдания — началось ни с того, ни с сего. Всё было нормально, а в следующий миг он начал всхлипывать так сильно, что упал на колени. Ничего между.       В ту же секунду Минхо и Сынмин оказались рядом, приподнимая его и оттаскивая к дивану. Чонин не знает, сколько времени он проплакал, но в горле пересохло, а глаза нещадно болят. Они втроём должны репетировать. Он снова попусту тратит их время — ничего нового, очередная смехотворная проблема.       Минхо забирает бутылку воды и ставит её на пол на безопасном расстоянии. Наклоняется к лицу Чонина, который лишь опускает взгляд ниже, чтобы избежать чужих глаз, но Ли стонет в нетерпении и ухватывает за подбородок.       – В чём дело, м-м? – спрашивает он ласково.       Чонин глядит на него, крепче стискивая пальцы Сынмина. Он не знает, что ответить.       Прошло три тревожных дня с тех пор, как Хëнджин помог ему сказать Чану. Остальные ещё не знают, и эта мысль нависает над Чонином тяжёлым мечом. Все понимают, что что-то происходит — свирепое настроение, в котором пребывал Чан, говорит само за себя. Ян мог бы начать волноваться за него, если бы не заряженная агрессивной защитой энергия, которой хëн окутал его, будто свирепый пёс, охраняющий щенка.       Хёнджин тоже был несчастен. Чонин уверен, он опять плакал после того случая в зале для репетиций. В ответ Феликс оказывается у него под боком, пусть и не понимает, что происходит, и все напряжены, и это вина Чонина. Снова. И Хечжин до сих пор не выходит на связь, поэтому они не знают, когда будет назначена дача письменных показаний, на которой Чонину вновь придётся сидеть перед незнакомыми людьми и отвечать достаточно красноречиво, чтобы его слова имели какой-то смысл. Как ему это сделать, если он даже собственным хёнам рассказать не может? Как ему вообще хоть что-то сделать?       – Тише, – мягко бормочет Минхо. Чонин понимает, что на глаза снова навернулись слëзы, и шмыгает носом.       – Прости, – мямлит в ответ.       Минхо хлопает его по колену.       – Не извиняйся.       Сынмин тянется к волосам Чонина, осторожно зачëсывая их назад.       – Хочешь пойти взять кофе со льдом?       Иногда Чонину кажется, что Сынмин понимает его лучше всех остальных. Чонин хочет. Хочет умыться, и пойти с хëном, и сделать что-нибудь нормальное, и ни о чём не говорить. Он кивает, вновь шмыгая, и Сынмин удовлетворённо поглаживает его по щеке.       – Хён, ты пойдёшь?       Минхо поднимает взгляд на часы, и Ян в очередной раз чувствует себя ужасно виноватым.       – Это не обязательно, – выпаливает он сразу. – Мы должны репетировать и...       – Нет, Инни. Это всего лишь прогон. Ты достаточно сегодня поработал. Иди с Сынмин-и, ладно? Сам справишься?       – Я позабочусь о нём, хëн.       – Попробуй только не позаботиться, Ким Сынмин.       Сынмин закатывает глаза. Он ведёт Чонина в туалет, чтобы сполоснуть лицо, возится с чониновой сумкой, маской, футболкой, а затем берёт за руку и ведёт прочь из здания.       Конечно, всё не совсем обычно. Или не обычно настолько, насколько Чонину бы хотелось, как это было раньше. Теперь — иначе, странно, по большей части отвратительно нормально. Они не идут в кофейню, в которую ходили когда-то, потому что однажды там у Чонина случилась паническая атака, и ему слишком стыдно возвращаться туда снова. Он не заказывает обычный кофе, а берёт кофе без кофеина, потому что это вредно для его желудка. Когда кто-то проходит мимо них на улице, Чонин жмётся к Сынмину и чувствует, как в ответ хён вытягивается в росте, а крепкая рука обвивается вокруг него, пока кубики льда стукаются о стенки стаканов.       – Что-то происходит, – медленно произносит Сынмин. Он глядит прямо перед собой, ведя Чонина обратно в компанию. И это не вопрос.       Чонин кивает, пока всё тело сковывает. Он не хочет снова плакать, но горло сжимает, словно в тисках.       – Я не прошу тебя рассказывать, – продолжает Ким. – Я просто говорю, что знаю, что что-то не так, и ты не обязан говорить мне об этом, но... – возможно, он чувствует, как дрожит тело тонсена, потому что вновь прижимает его к себе. – Но, знаешь, тот факт, что я не в курсе, в чём дело, не значит, что ты не можешь прийти ко мне. Если я могу чем-то помочь.       Чонин слишком поражен, чтобы говорить. Он делает глоток, чтобы избавиться от поднявшегося кома.       – Хён может покупать мне кофе, когда захочет, – пытается он пошутить. Сынмин фыркает.       Они оба молчат какое-то время. Чонин пьёт ещё, чтобы смочить пересохший рот.       – Я не могу рассказать, – наконец, признаётся. – Но, эм... Чани-хён мог бы. Не знаю. Я ещё не просил его, но... собирался. Может быть.       Сынмин кивает. Опущенная в стаканчик трубочка скрипит о пластик.       – Чани-хён поговорит с нами за тебя, если нужно. Хёнджин-и тоже знает?       – Да.       Они возвращаются в компанию. Чонин ощущает знакомый приступ тревоги, когда видит здание, и смотрит в пол, пока Сынмин ведёт его через приёмную зону. Он не знает, сколько сейчас времени, не совсем уверен, что ему делать. Он чувствует себя так уже несколько дней — продолжает забывать что-то или не знает, что происходит. Ему слишком неловко спрашивать Сынмина. Он наверняка уже принёс сегодня достаточно  проблем.       Он снова думает о том, чтобы попросить Чана рассказать другим за него. Думал об этом с момента, когда рассказал ему — или, как поправляет он себя, рассказал Хёнджин. Потому что в последнее время Чонину едва хватает смелости сказать хоть что-нибудь. Слишком много всего случилось за столь короткое время. Едва прошла неделя с того случая, когда Хёнджина ударили камерой.       – Эй, – зовёт Сынмин резко, – дыши.       Чонин поднимает на него взгляд. Они в одном из коридоров на верхних этажах, и Сынмин остановился, вцепившись сильными пальцами в его плечи. В груди тесно, руки дрожат. Паническая атака, — смутно понимает Чонин, или её начало.       – Дыши, – повторяет Ким, и Чонин следует показательным движениям его грудной клетки, пока сердце не находит спокойный ритм.       Сынмин наблюдает за ним; большой палец выводит маленькие, успокаивающие круги на его ладони.       – Лучше?       – Да, – Чонин склоняет голову, лишь бы не видеть мягкое выражение лица хëна. – Я в порядке. Прости.       – Не надо, – легко отвечает Сынмин и сгребает его в объятия, сжимая в руках так правильно — ни больше давления, ни меньше. Чонину хочется плакать снова. – Я отведу тебя в студию хëна, – продолжает он после паузы, – чтобы ты мог попросить его рассказать нам и перестал переживать из-за этого.       – Он будет занят...       – Если он занят, сможешь занять его диван и отдыхать до начала урока по вокалу. Он в четыре.       – Хëн...       – Ты не хочешь повидать Чани-хëна? – Сынмин сплетает их руки вместе и практически тащит младшего по коридору. – Очень жестоко так обращаться со старым дедом.       Чонин сдаётся — Сынмин крупнее и сильнее, и Чонин вымотан — и опирается о стену, когда Сынмин звонит в звонок студии. В последний раз Чонин был здесь, когда лежал на полу, скрючившись на коленях Чана и сотрясаясь от слëз. Он не особо помнит, что случилось после. Он плакал до тех пор, пока Чан и Хëнджин не подняли его и не уложили на диван, и Чонину кажется, что с тех пор какая-то его частичка лишилась всех чувств.       – Привет, хëн. Привет, Хан-и, – воодушевлённо приветствует Сынмин, заводя Чонина внутрь. – Инни нужно где-то прилечь.       – Не нужно, – противится Ян. – Я в порядке.       Но его заявление все игнорируют. Чан и Джисон на вращающихся креслах возле стола, и Джисон несётся через всю комнату, чтобы убрать их рюкзаки с дивана.       – Маннэ-я, – восторженно щебечет Хан, – иди сядь.       – Вы работаете, – отвечает Ян. – Мне не обязательно...       Сынмин обнимает его со спины — немного агрессивно — и использует объятие, чтобы вести его внутрь комнаты. На лице Чана красуется тёплая отцовская улыбка, что провожает Чонина на пути, поэтому Чонин сдаётся. В последнее время Чан редко улыбается.       – Увидимся на уроке по вокалу, – оповещает Сынмин.       Джисон работает ещё полчаса, прежде чем подскочить с вращающегося стула и сесть на диван к ногам Чонина.       – Как поживает мой любимый малыш?       – Ликс-хён этажом ниже, – бормочет Чонин.       – Ёнбок-и — мой близнец, мой соулмейт, моя вторая половина, – отвечает Джисон нараспев. – А ты — мой малыш. Мой сын. Мой маленький сладкий пирожок. Мой...       Чонин прячет лицо в ладонях и кричит, чтобы больше не слушать. Спустя время Хан начинает говорить о другом, бережно потирая лодыжки тонсена, и Чонин позволяет себе расслабиться.       Когда открывает глаза, Джисона уже нет, а Чан приглушил основной свет в студии. Чонин ворочается на диване, щурится, глядя на очертания широких, напряженных плеч хёна, освещённых экраном компьютера. Чан выглядит напряжённым даже со спины.       – Хён, – бормочет Чонин.       На голове Чана большие наушники, но каким-то образом он всё равно слышит и сразу поворачивается. Он нежно улыбается, но брови так и остаются сведёнными.       – Инни, – зовёт он, – ты в порядке?       Чонин мычит и заставляет себя подняться, прижимая колени к груди.       – Можешь поспать ещё,– предлагает Чан. – Уйма времени до твоего занятия по вокалу. Я знаю, ты в последнее время толком не отдыхал.       – Эм... – начинает Ян, и, наверное, что-то в его голосе выдаёт тревогу, потому что Чан наклоняется ближе, полностью снимая наушники. – Я хотел поговорить с тобой о... эм. То, что я сказал тебе — что Хёнджин-хëн сказал тебе — это... нормально?       К концу фразы слова звучат быстрее и тише. Чонин смотрит на свои колени. Он едва не вздрагивает, когда Чан поднимается с кресла, и из-под ресниц наблюдает, как хëн подходит и садится рядом.       – Конечно нормально, – отвечает Чан. – Хотя с того дня мы особо не говорили об этом. Мы можем обсудить всё, что пожелаешь.       – Это... я знаю, ты из-за этого злишься, хëн, – Чонин кусает губу.       – Конечно, я злюсь, – соглашается Чан, но тон его голоса бархатисто-мягкий и как никогда успокаивающий. – Инни... ничто не злит меня больше, чем когда тебе больно, понимаешь? Но я всё равно хочу, чтобы ты рассказывал мне всё, что захочешь. Я хочу помогать тебе, чем только смогу. Я хочу... когда думаю о... – его голос подрагивает, и Чонин улавливает глубокий вдох. – Когда думаю обо всём, что он с тобой сделал, как причинял боль... Я чувствую, не знаю... огромную ярость. Но я ощущаю это из-за него, понимаешь? Не из-за тебя. Расскажи мне, что у тебя на уме, малыш.       Чонин сглатывает. Натягивает рукава на ладони, и Чан касается их, чтобы обхватить сцепленные пальцы.       – Я не могу... – запинается Чонин. – Ты знаешь, что я рассказал Хёнджини-хëну?       – Да? – он ласково потирает чонинову ладонь.       – Я сделал это, потому что... то есть... я не знаю, почему, я не... я не собирался, но просто сказал? И потом, когда я... я попросил его пойти со мной, чтобы рассказать тебе, потому что сам не мог. Я думал, что не смогу это сделать, и я.. я был прав. А сейчас... сейчас...       Сердце Чонина набатом стучит в груди. Он знает, что стал дышать быстрее. Вторая ладонь лидера ложится ему на шею, чтобы осторожно сжать.       – Ш-ш, родной, не волнуйся, – бормочет мягко. – Не спеши.       Чонин вновь закрывает глаза и пытается успокоиться.       – Я не мог сказать тебе, – заставляет себя говорить. – Мне пришлось... Джини-хëну пришлось сделать это за меня.       – Он пришёл сюда с тобой, потому что хотел помочь, – объясняет Чан. – Я уверен, он не был против.       Впервые за то время, что Чан сидит рядом, Чонин смотрит на его лицо. Приходится практически сразу отвести взгляд: выражение хëна такое открытое и нежное, глаза переполнены заботой. Чонин видел много видео, где лидер так смотрит на него и других участников. Но он никогда — никогда — не ощущал, что заслуживает этого.       – Ты не мог бы... Я... остальные, я хочу сказать им, но не могу. Я не могу, так что, может... ты, возможно, можешь...       – Разумеется, малыш, – сразу отвечает Чан. Пальцы его касаются кожи и зачёсывают волосы с лица тонсена. – Хочешь, чтобы я рассказал им вместо тебя? Ну конечно. Конечно, я это сделаю.       Обеими руками старший обхватывает всё тело юноши: прижимает его колени к груди и обнимает всего целиком. Чонин не сопротивляется. Чан тёплый, и он, наконец, сказал, что его беспокоило, он попросил, и ему не придётся признаваться во всём самому. Ему не придётся говорить всё это снова. Облегчение приносит с собой тошноту. Дыхание спирает в горле, и он прячет лицо в плече лидера на несколько долгих мгновений.       – Тебе не нужно волноваться, – успокаивает Чан. – Хён всё сделает. Хочешь, чтобы я попросил их не упоминать об этом?       Чонину кажется, они уже сделали для него предостаточно. Нечестно начинать диктовать им, о чём можно говорить.       – Нет. Нет, всё в порядке, – бормочет он в чужую толстовку. – Они уже знают, что что-то... не так.       – Они любят тебя.       – Я не хочу их... расстраивать, – произносит он неуверенно.       Он не может правильно сформулировать это чувство. Он ощущает одновременно и вину за то, что хёны огорчены, и страх, что им будет всё равно. Страх, что это станет ещё одной проблемой в списке тех, которые Чонин уже доставил им за последние месяцы. После ему становится стыдно за то, что он настолько низко о них думает, когда они так сильно о нём заботились. И всё начинается сначала. Глаза щиплет.       Чан тихо мычит в его волосы.       – Ты никого не расстраиваешь, – произносит он осторожно. – Ты не виноват ни в чём из того, что случилось. Я всегда с трудом переношу мысль, что тебе больно, но всё равно хочу знать об этом, чтобы я мог помочь, понимаешь?       – Хёнджини-хён такой поникший. И его ранили, и...       – Ты не виноват ни в чём из этого, – повторяет Чан, понизив голос. Он обнимает младшего крепче, прижимая ближе к себе. – Хёнджин-и в порядке. Что его осчастливит, да и всех нас вообще, так это если ты позволишь нам заботиться о тебе.       Чонин не понимает. Всё, что они делают, — заботятся о нём. Они, наверное, тоже вымотаны. Они, должно быть, устали от него. Он сам от себя устал.       Как только они приезжают домой, становится очевидно, что Чан всё им рассказал. Атмосфера в квартире напряжённая. Все собрались в гостиной, кроме Чана и Джисона, которых нигде не видно. Феликс прижался к боку Хёнджина, опустив голову. Глаза Хёнджина красные. Примостившись рядом с ними на подлокотнике дивана, Минхо по очереди гладит обоих по голове.       – Что происходит? – медленно спрашивает Чанбин.       Они с Сынмином сели в машину к Чонину возле компании, так что Чан пока не мог с ними поговорить. Чонин замирает, внезапно охваченный ужасом. Он так боялся сказать им, что, видимо, забыл о страхе, что они узнают. Собственные руки обхватывают худое тело.       Чужие ладони ложатся ему на плечи и осторожно сдавливают. На секунду Сынмин обнимает его, а затем подталкивает к дивану.       – Чанбини-хён, – зовёт Ким, когда Чан появляется в прихожей, – думаю, хёну надо с нами поговорить.       – Привет, ребята.       Чан кивает им всем, дарит Чонину ласковую улыбку, а затем жестом показывает на свою комнату. Чонин не может смотреть, как они уходят. Не может смотреть ни на одного из них. Он неловко стоит посреди гостиной, теребя край своего худи.       Минхо поднимается с места, ступая туда, где стоит Чан. Проходя мимо, он взъерошивает волосы Чонина и ведёт ладонью по лицу, чтобы после почесать подбородок, как делает это со своими котами, но, когда начинает говорить, обращается к Чану.       – Я пойду прогуляюсь с Хан-и, ладно?       На лице лидера читается облегчение.       – Да, спасибо, – благодарит он, пропуская Минхо. – Всё хорошо, Инни, слышишь? Не волнуйся.       Он на мгновение сжимает основание шеи младшего и тянет его на себя, чтобы коротко поцеловать в лоб, а затем уходит вслед за Минхо. Чонин устремляет взгляд в пол.       – Иди сюда, Йен-а.       Феликс. Его голос звучит гнусаво, хрипло, будто он плакал. Чонину страшно взглянуть на него. Он не хочет видеть выражение, исказившее лицо его хёна — лицо Феликса, самого светлого из них. Чонин сомневается. Руки мелко подрагивают.       – Всё хорошо, детка, – уговаривает Феликс. – Иди сюда.       Когда Чонин поднимает взгляд сквозь ниспадающую чёлку, видит, что Феликс и Хёнджин уступили ему место на диване между собой, и они оба смотрят на него со слёзными, но искренними улыбками. Ян ступает медленно, избегая их взглядов, но цепляется за протянутую ладонь Феликса и позволяет хёну усадить себя в образовавшееся пространство.       – Всё хорошо, – повторяет Ли, гладя его по волосам. – Мы просто включим фильм и позже закажем еду. Всё в порядке.       Чонин не знает, что ответить. Он так много всего хочет сказать ему — им всем — и не может озвучить ни одну мысль. Вместо этого он осторожно прислоняется к его плечу.       Хёнджин берёт пульт, чтобы заняться поиском фильма, но тут же роняет его, когда из другой комнаты раздаётся резкий шум, вслед за которым доносятся громкие голоса. Чонин тоже взграгивает, невольно утыкаясь головой в чужую шею.       – Ничего, всё нормально, – тут же заверяет Ликс, хотя и его голос звучит взволнованно. – Это... думаю, это Бини-хён.       – Наверное, он пнул стул или типа того, – медленно предполагает Хёнджин. – Представил, что это лицо Донхёна.       Феликс хихикает, высоко и удивлённо, и Чонин тоже заставляет себя слабо улыбнуться, хотя от одного только имени его вновь начинает внезапно тошнить. Зачем он сказал Хёнджину? Зачем он вообще сказал хоть кому-то? Почему он не мог просто справиться с этим сам?       Остальные медленно возвращаются в гостиную. Чонин смотрит украдкой, пока его лицо всё ещё наполовину спрятано в плече Ликса. Первым появляется Сынмин, и выглядит он ужасно — скулы сведены, будто кто-то ударил его, губы красные. Минхо ведёт за собой Джисона. Если Чонин подумал, что Сынмин выглядит расстроенным, Джисону ещё хуже. Тело дрожит так, как после панической атаки, и всё вокруг него зудит нервозной энергией, которой некуда вырваться. Минхо подталкивает его к другому дивану и садится едва ли не поверх его ног.       Чан и Чанбин заходят последними. У Чанбина разръяённое выражение лица и пустой взгляд, почти пугающий, который появляется у него в большой толпе или рядом с людьми, которые ему не нравятся. Чан просто выглядит измученным.       Чонин подбирает под себя руки и ноги, насколько это возможно. По большому счёту даже не так важно, что произошло. Они все расстроены, снова. Из-за него, снова. Ему стоило держать язык за зубами.       Никто не произносит ни слова, кроме Кэтрин Хейгл, разговаривающей с экрана на слишком быстром английском. Чонин не может сфокусироваться на субтитрах.       – Итак, – первым подаёт голос Сынмин спустя время, – теперь все знают, и мы все хотим убить Донхёна, затем вернуть к жизни и убить снова.       – Медленно, – кивает Минхо.       – Очень медленно, – поддакивает Джисон мокрым от слёз голосом.       Чан невесело смеётся.       – Окей, если хотите так выразиться, то да. Ты как, Инни? Мы можем поговорить об этом, если хочешь.       Лидер сидит на ближайшем к Джисону подлокотнике. Чонин немного двигается, чтобы взглянуть ему в глаза, но выражение лица хёна настолько мягкое, настолько доброе, что ему приходится практически сразу же отвести взгляд. Он чувствует себя... странно. Он ощущает тошноту, вину, облегчение, неуверенность. И усталость тоже, укоренившуюся до самых костей, пусть даже он провёл большую часть вечера, отсыпаясь в студии Чана.       – Не делай так, – велит Хёнджин и высвобождает воткнувшиеся в ладони ногти Чонина.       – Или, – предлагает Минхо, – если ты не хочешь это обсуждать, мы можем посмотреть этот тупой фильм и заказать пиццу.       – Хён, – оскорблённо ахает Феликс. – Это классика!       Крепко прижатый к боку Феликса, Чонин чувствует тепло. Остальные устраиваются поудобнее, согласившись с предложением. Практически улёгшийся на колени Минхо Джисон разглагольствует по поводу саундтрека, Сынмин говорит всем, что закажет их обычную пиццу и не принимает другие варианты, Чан и Чанбин борются за последнее место на диване. Хёнджин всё ещё держит Чонина за руку.       – Спасибо, – произносит он тихо, – что рассказал мне. Нам. Мы... конечно, мы очень расстроены тем, что это случилось, и мы хотим его убить. Я серьёзно, – он делает паузу, сжимая чужие длинные пальцы. – Но Ликс и я, мы с ним говорили и... мы были очень рады, что ты доверился нам. Так что, спасибо.       Чонин не может ответить. Слёзы тяжёлым комом стоят в горле. И вместо слов он притягивает руку Хёнджина ближе.